Декабристы разбудили герцена что значит
Сегодня 14 декабря или зачем декабристы разбудили
«Сегодня 14 декабря или зачем декабристы разбудили Герцена?»
Сегодня 14 декабря 2016 года. Ровно 191 год назад в Санкт-Петербурге на Сенатской площади гвардейские офицеры, по образному выражению Владимира Ильича Ленина, «разбудили Герцена»( статья Ленина «Памяти Герцена»). В 1972-ом году известный советский поэт Наум Коржавин в самиздате опубликовал поэму «Памяти Герцена», которую я и предлагаю вашему вниманию. Мне к этой поэме добавить нечего, кроме того, что я живу в Москве, рядом со станцией метро «Каховская». И слава Богу, что эта станция названа в честь города на Украине Каховка, той самой о которой писАл Михаил Светлов:» Каховка, Каховка, родная винтовка, горячая пуля в груди». Слава Богу, что моя станция метро не имеет ничего общего с Петром Каховским- одним из пяти повешенных декабристов- убийцей на Сенатской площади двух безоружных офицеров-героев Отечественной войны 1812-ого года. И так вот эта поэма.
ПАМЯТИ ГЕРЦЕНА*
Баллада об историческом недосыпе
(Жестокий романс по одноимённому произведению В. И. Ленина)
Любовь к Добру разбередила сердце им.
А Герцен спал, не ведая про зло.
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда всё пошло.
И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.
Да он и сам не знал, пожалуй, этого,
Хоть мести в нем запас не иссякал.
Хоть тот вопрос научно он исследовал,-
Лет пятьдесят виновного искал.
То в «Бунде», то в кадетах. Не найдутся ли
Хоть там следы. И в неудаче зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.
Мы спать хотим. И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить.
Ах, декабристы. Не будите Герцена.
Нельзя в России никого будить.
* Речь идет не о реальном Герцене, к которому автор относится с благоговением
и любовью, а только об его сегодняшней официальной репутации.
Декабристы разбудили Герцена
Цитата из статьи «Памяти Герцена» (1912 г.) политика, «вождя мирового пролетариата» Ленина Владимира Ильича (1870 – 1924). Статья впервые опубликована в Социал-Демократ [ i ] № 26, 8 мая (25 апреля) 1912 г.
Герцен Александр Иванович (1812 – 1870) — русский публицист, писатель, философ, один из идеологов революционного движения.
Герцен Александр Иванович 
Восстание декабристов произошло 26 декабря (14 декабря по старому стилю) 1825 года. Восстание было подавлено и император Николай I жестоко покарал бунтовщиков, отправив большинство из них в ссылку в Сибирь.
В своей статье Ленин Владимир Ильич (1870 – 1924) отметил:
«Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала – дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Буря, это – движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян. Первый натиск бури был в 1905 году. Следующий начинает расти на наших глазах.»
Эта фраза была очень популярна в СССР, так как работу «Памяти Герцена» (1912 г.) Ленина изучали в школе.
Примечания
↑ i) — нелегальная газета, центральный орган РСДРП (российской социал-демократической рабочей партии). Издавалась по постановлению Лондонского съезда РСДРП. Выходила с февраля 1908 по январь 1917. Выпущено 58 номеров. № 1 вышел в России, но почти весь тираж был захвачен полицией в типографии.
↑ 1) — в России до начала 20 века — лицо, не принадлежащее ни к одному из установленных сословий: не приписанное ни к дворянству, ни к купечеству, ни к мещанам, ни к цеховым ремесленникам, ни к крестьянству, не имевшее личного дворянства или духовного сана.
↑ 2) (1828 – 1889) — русский философ, ученый, автор книги «Что делать?» (1863 г.)
Как декабристы «разбудили» Герцена
Тайная полиция была готова на всё, чтобы унять лондонского вольнодумца.
Однажды отец Герцена стал свидетелем одного происшествия — уральский казак спас из Москвы-реки немецкого гувернера. Яковлев решает хлопотать о награде для спасителя. Постепенно выясняется, что спасенный — гувернер сына дальнего родственника — богатого помещика Огарева. Награду выбить удалось, и обстоятельства сложились впоследствии так, что спасенный гувернер стал часто бывать в доме Яковлева. Как-то он привел и своего воспитанника, Николая Огарева. Подростки завели беседу, и выяснилось, что они читают одни и те же книги, у них одни и те же источники вдохновения и кумиры. В 1828 году, во время одной из прогулок на Воробьевых горах, друзья клянутся бороться против тиранов, пожертвовав жизнью ради свободы и борьбы. На месте их клятвы теперь стоит памятный знак.
В 1829 году выходец из богатой и родовитой семьи Яковлевых, Александр Герцен и сын зажиточного помещика Николай Огарев поступают на физико-математический факультет Московского университета. В эти годы революционный центр России переместился из Петербурга в Москву, в Московский университет. Вокруг Герцена и Огарева образуется кружок революционно настроенной молодежи, где читаются запрещенные стихи Пушкина, говорят о французской революции 1789 года, о философии и многом другом.
Над Герценом и его друзьями сгущались тучи. Летом 1834 года с помощью провокатора жандармам удалось нащупать нити, которые вели к Герцену и его кружку. Начались аресты. 9 июля 1834 года арестовали Огарева, а 21 июля — самого Герцена. Он был сослан в Пермскую губернии, а чуть позже переведен в Вятку. В июле 1839 года с Герцена был снят полицейский арест, и в начале 1840 года он с женой и маленьким сыном Александром вернулся в Москву.
Не успел Герцен завести широкого круга знакомых и друзей, как жизнь его в столице была оборвана новой ссылкой. В июне 1841 года Герцен был вынужден выехать в Новгород, куда был назначен советником Новгородского губернского правления. Летом 1842 года благодаря хлопотам Огарева Герцену было разрешено вернуться в Москву, где он должен был находиться под надзором полиции.
Навсегда оставив государственную службу, обеспеченный материально, Герцен в Москве все время посвящает литературным занятиям, беседам и спорам с друзьями и идейными противниками, становится одной из центральных фигур московской общественной жизни. Герцен внимательно следит за умонастроениями крестьянства, записывает в дневнике о каждом услышанном факте протеста крепостных.
В духовной жизни страны все большую роль начинают играть демократы-разночинцы: семинаристы, студенты, мелкие чиновники. У этой социальной силы, все более решительно заявлявшей о себе, кумир — Белинский. Статьи самого Герцена пользуются все большим вниманием у тех, кого он два десятилетия спустя назовет молодыми штурманами будущей бури. Герцен возлагал надежды на передовое дворянство, которое, по его мнению, должно стать адвокатом, защитником интересов крепостного крестьянства.
25 марта 1847 года Герцен приезжает в Париж — город, с которым связаны его представления о Французской революции XVIII века и о революции 1830 года. А в конце 1847 года переезжает в Италию, где вскоре началось восстание в Палермо, и революционное движение распространилось на всю страну. В Риме Герцен вместе с женой и друзьями участвует в ночной демонстрации по случаю начала борьбы против австрийского владычества за освобождение страны. Герцен вспоминал позднее, что в это время он «жил на площади». Чтобы избежать ареста и возможной выдачи царскому правительству, он с чужим паспортом уезжает в Женеву.
Приехавший из России Огарев хорошо знал, что нужно русскому обществу, и подал Герцену мысль об организации периодического издания. «Нам нужно бы издавать правильно журнал хоть в две недели, хоть в месяц раз. Мы бы излагали свои взгляды, желания для России», — передает слова Огарева Наталья Алексеевна. Так возник знаменитый герценовский «Колокол», одним из сотрудников которого стал Огарев.
1 июля 1857 года вышел первый номер газеты. Эпиграфом к изданию Герцен поставил латинское выражение «Vivos voco!» («Зову живых!»). Он так разъяснял это: «Живые — это те рассеянные по всей России люди мысли, люди добра всех сословий, мужчины и женщины, студенты и офицеры, которые краснеют и плачут, думая о крепостном состоянии, о бесправии в суде, о своеволии полиции, которые пламенно хотят гласности, которые с сочувствием читают нас. «Колокол» — их орган, их голос».
Центральным вопросом журнала было освобождение крестьян от крепостной зависимости. Программа «Колокола» гласила: «Освобождение слова от цензуры, освобождение крестьян от помещиков, освобождение податного сословия от побоев».
Материалы Герцену посылали люди из разных слоев общества. Немало материалов привез с собой из России Огарев. «Колоколу» жаловались, «Колокол» любили, от «Колокола» ждали правды. «Колокол» не просто помещал информацию о русской жизни, а разоблачал, обличал, издевался. Редакторская рука Герцена, его сарказм, ирония чувствовались во всем. К журналу были специальные приложения, названия которых говорили сами за себя: «Под суд», «Правда ли?», «Под спудом». Очень ярким был отдел мелких критических корреспонденций под названием «Смесь», где использовался памфлет и комментирование сообщений из России.
Читали «Колокол» не только в Петербурге и Москве, журнал проникал и в отдаленные губернии России, в Сибирь. В провинции по его примеру появляются рукописные журналы, студенческие рукописные газеты открываются эпиграфами из Герцена. Стремясь помочь вести повсеместную агитацию, Герцен и Огарев публикуют ряд статей, которые в простой и доступной малограмотному человеку форме разъясняли, где правда и что надо делать.
Состояние Герцена и его матери осталось в России и находилось в ведении Московской сохранной казны, а реально — под негласным арестом как собственность эмигранта. Нужно было вернуть из России средства для жизни и ведения борьбы. Социалист Герцен решил эту проблему при помощи финансового магната барона Джемса Ротшильда. Сначала Герцен предложил Ротшильду два билета казны. Ротшильд принял его лично как известного русского общественного деятеля. Финансовые дела тогда шли плохо, курс был скверным; Ротшильд, как и любой грамотный финансист, предложил весьма невыгодные условия, но Герцен, как ни удивительно, согласился. Ротшильд взял «шефство» над финансовыми делами эмигранта: по его совету Герцен вложил деньги в ценные бумаги и гостиницу, что давало ему неплохой доход. Герцен с иронией писал в своем романе «Былое и думы», что революционный шаг, развязавший его с Россией, погрузил его в почтенное сословие консервативных тунеядцев, познакомил с банкирами и нотариусам, приучил заглядывать в биржевой курс, превратил в западного «рантье».
Несколько позднее Герцен предложил Ротшильду выкупить всё состояние семьи. Поверенный Ротшильда предъявил в России ценные бумаги, но ему было отказано, мотивируя «высочайшим соизволением». С учётом сложности «решения вопроса», он предложил Герцену пятипроцентную комиссию за свои услуги. Ротшильд написал гневное письмо царскому правительству, в котором пригрозил, что если проволочки с уплатой не прекратятся, то он предаст дело гласности и создаст огромные проблемы в размещении российских займов в Европе. В результате Герцен получил свои деньги, а Ротшильд, кроме скромных процентов, получил славу человека, который смог призвать к ответу даже императора России.
«Борьба — моя поэзия», — признавался Герцен. Из двух с лишним тысяч статей и заметок, появившихся в «Колоколе» за десять лет, он написал больше тысячи. В октябре 1858 года «Колокол» опубликовал несколько секретных документов — о цензуре, о готовящемся освобождении крестьян, одним из последних был оглашён документ, в котором Александр II запрещал употреблять в служебных бумагах слово «прогресс». Далее следовали строки из «Письма к редактору»: «Слышите ли, бедняки, — нелепы ваши надежды на меня, — говорит вам царь. — На кого же надеяться теперь? На помещиков? Никак — они заодно с царём, и царь явно держит их сторону. На себя только надейтесь, на крепость рук своих: заострите топоры, да за дело — отменяйте крепостное право, по словам царя, снизу!»
Царь в ответ пошутил: «Скажите Герцену, чтобы он не бранил меня, иначе я не буду абонироваться на его газету», но в то же время дал распоряжение военному министерству отыскать и покарать предателя. Чиновники разных рангов, высокопоставленные вельможи, служители Священного синода — все получали по «Колоколу». Царь не успевал писать распоряжения: «В случае получения газеты никому о ней не сообщать, но оставлять исключительно для личного чтения». Герцен не преминул пошутить в одном из номеров: «Мы отправили прошлый лист «Колокола» в конверте на имя государя… Надеемся, что Долгоруков (шеф жандармерии) не скрыл его».
Как декабристы разбудили Герцена
Разбуженный декабристами
Александр Иванович Герцен – представитель поколения дворянских революционеров первой половины и середины XIX века. Дворянство в России не было однородным. Среди заносчивых офицеров, любителей картежной игры и прекраснодушных мечтателей развилась широкая прослойка тех, кто хотел для России лучшей доли и был готов положить за дело освобождения народа свою жизнь. Именно эта фаланга бесстрашных людей, вышедших 14 декабря 1825 года на Сенатскую площадь, разбудила молодое поколение будущих революционных демократов.
К этому новому поколению борцов за свободу народа и принадлежал Александр Герцен. Восстание декабристов очистило его разум и разбудило дух. Воодушевленный гражданским мужеством участников декабрьского выступления, Герцен включился в борьбу с самодержавием и развернул революционную агитацию.
Проживая в стране с устоявшимися крепостническими порядками, Герцен постепенно сумел встать на один уровень с наиболее видными мыслителями того времени. Усвоив диалектический метод Гегеля, Герцен пошел в философии дальше, следуя за материалистическими взглядами Людвига Фейербаха.
Герцен, став демократом и социалистом, остановился лишь в одном шаге от диалектического материализма.
Колокол русской демократии
Путь Герцена в его общественно-политической деятельности не всегда был прямым. Некоторое смятение Герцен испытал после краха европейских революционных движений 1848 года. Мыслитель, проживая в то время в Европе, был непосредственным свидетелем революционных событий. В те дни буржуазная революционность Европы уже угасала, а пролетариат еще не успел набрать силу. Не сумев разглядеть в зарождающемся рабочем движении основную силу революции, Герцен испытывал сильное разочарование в политике.
Взгляды Герцена нашли свое отражение в публикациях газеты «Колокол», которую он выпускал за границей.
В своих взглядах Герцен пошел гораздо дальше декабристов, которые, как указывал Ленин, были очень далеки от народа. Став фактически одним из зачинателей народничества, Герцен видел суть социализма в освобождении крестьян и в распространенной в крестьянской среде идее о безусловном праве народа на землю. Мысль о необходимости уравнительного раздела земельных владений помещиков была в те годы формулировкой народного стремления к равенству.
Слабость Герцена состояла в том, что он сам принадлежал к барской среде и не видел в России тех сил, которые были способны провести в стране революционные преобразования. Именно поэтому Герцен нередко обращался к верхам, фактически отступая от революционной демократии к слащавому либерализму. За такие временные отступления Герцена не раз критиковали Чернышевский и Добролюбов.
Александр Герцен: О чем умолчали в советской биографии писателя и революционера
Письмо было опубликовано в XX веке и старательно замалчивалось советскими учеными.
Принято считать, что в обществе, где утрачены ориентиры, единственным надежным компасом, указывающим, что добро находится в противоположной стороне от зла, остается история.
Александр Герцен — один из первых «лондонских сидельцев», писатель, философ, революционер, прожил настолько бурную и насыщенную страстями жизнь, что в его биографиях, написанных в советское время, об этом предпочли умолчать.
Я постаралась рассказать биографию писателя без лишнего официоза, но так, чтобы ни у кого из них не возникло ощущения, будто мы подглядываем за чужой личной жизнью.
Гордая душа – всегда душа возвышенная
Имя Александра Герцена, известно всем из курса школьной программы. Мне оно известно по высказыванию Виссариона Белинского о нем «У тебя страшно много, ужасно много ума, так много, что я право и не знаю, зачем его столько одному человеку…».
Да еще, пожалуй, по шуточным стихам Наума Коржавина, написавшего «балладу об историческом недосыпе», или, по-другому, «жестокий романс по одноименному произведению В.И.Ленина».
Любовь к Добру сынам дворян жгла сердце в снах,
А Герцен спал, не ведая про зло…
Но декабристы разбудили Герцена.
Он недоспал. Отсюда все пошло.
И, ошалев от их поступка дерзкого,
Он поднял страшный на весь мир трезвон.
Чем разбудил случайно Чернышевского,
Не зная сам, что этим сделал он.
А тот со сна, имея нервы слабые,
Стал к топору Россию призывать,-
Чем потревожил крепкий сон Желябова,
А тот Перовской не дал всласть поспать.
И захотелось тут же с кем-то драться им,
Идти в народ и не страшиться дыб.
Так родилась в России конспирация:
Большое дело — долгий недосып.
Был царь убит, но мир не зажил заново.
Желябов пал, уснул несладким сном.
Но перед этим побудил Плеханова,
Чтоб тот пошел совсем другим путем.
Все обойтись могло с теченьем времени.
В порядок мог втянуться русский быт…
Кому мешало, что ребенок спит?
На тот вопрос ответа нету точного.
Который год мы ищем зря его…
Три составные части — три источника
Не проясняют здесь нам ничего.
Он стал искать виновных — да найдутся ли?-
И будучи спросонья страшно зол,
Он сразу всем устроил революцию,
Чтоб ни один от кары не ушел.
И с песней шли к Голгофам под знаменами
Отцы за ним,- как в сладкое житье…
Пусть нам простятся морды полусонные,
Мы дети тех, кто не доспал свое.
«Романс» заканчивается словами:
И никуда не деться нам
От жажды сна и жажды всех судить…
Ах, декабристы. Не будите Герцена.
Нельзя в России никого будить.
Когда-то каждый знал, что Герцен уехал в Лондон, потому что гордость не позволяла ему остаться в России. Казалось бы, наша история так сложилась, что гордость Герцена — и не только его одного — уже давно пора перестать считать синонимом гордыни и греха. Но гордый «сын сердца» сегодня по-прежнему видится многим революционером, раскачавшим лодку.
Хочется верить Цицерону — что «история есть учительница жизни», а не Василию Ключевскому, благодаря которому у нас все знают, что «история ничему не учит, а только наказывает за незнание уроков». Кого-то ведь научила многому. Например, тому, как гордыню не путать с гордостью, которая в Европе уже 200 лет трактуется как человеческое достоинство.
Ровно в тот год, когда родился Герцен, французский ученый Пьер Буаст выпустил в свет толковый словарь «Энциклопедия ума», в котором зафиксировал изречение: «Гордый ум всегда бывает умом мелочными; гордая душа — всегда душа возвышенная». Герцену очень нравилась эта книга.
В чем революционность — то?
Герцена принято называть революционером. Лев Толстой, в очередной раз срывая маски, как-то отметил: «Революционеры — это специальность, профессия, как всякая другая — как военная (аналогия полная)».
Изучая биографию писателя, можно испытать некоторое недоумение: прокламации не писал, цареубийство не замышлял — в чем же его революционность? За что ссылали? От чего бежал из России?
Ссылали за вольнодумие и смелые речи. После восстания декабристов достаточно было даже не доноса, а подозрения в том, что некий господин вел или даже просто слушал недозволенные речи, чтобы применить к нему меры пресечения. Высказывался же Герцен, как вслух, так и в своих произведениях. Преимущественно против крепостного права. Революционным оказался сам его отъезд. Он был воспринят как Поступок, доказывающий, что «дома жить нельзя» и что человек, «чуждый своему семейству», может и даже обязан разорвать с ним.
Уехав за границу, Герцен «поставил первый станок вольной русской прессы». Целью издаваемого им «Колокола» было
1. Освобождение крестьян от помещиков.
2. Освобождение слова от цензуры.
Девизом «Колокола» Герцен выбрал латинское выражение Vivos voco!- «Зову живых!». Этот призыв находил отклик в душах читателей…
Но не у настоящих революционеров-разночинцев, появившихся в России к началу 60-х годов: для них идеи Герцена были недостаточно радикальными.
«Мое воспитание началось с упреков и оскорблений…»
Мне думается, быть женой писателя, «специальность» которого обязательно включает нарциссизм, неврозы и т.п. — тяжелое бремя. Быть женой писателя — революционера — двойное бремя. Быть женой Александра Герцена — тройное.
И вся эта тяжесть легла на хрупкие плечи Натальи Александровны Герцен — «Натали», «сестры», как звал ее муж.
Братья Яковлевы — представители старинного рода, богачи, родственники всей грибоедовской Москвы — были широкими людьми. Они были счастливы в детях, но внебрачных.
Младший — Иван Алексеевич Яковлев — имел замечательного внебрачного сына, которого звали Александр Герцен, а старший — Александр Алексеевич — имел внебрачную дочь, Наталью Захарьину. Сходство положения детей, однако, на этом исчерпывалось.
Александр Герцен рос как законный сын и, в конце концов, унаследовал отцовское состояние. Наталья Захарьина ютилась где-то возле любвеобильного папаши (который до самой смерти содержал крепостной гарем), а после его кончины была взята в дом тетушки, княгини Марьи Алексеевны Хованской. Тетушка была убеждена, что совершила образцовый поступок, ведь мать Натали — женщина из дворовых — с остальными детьми удалилась в Тамбов. Девочка существовала на неопределенном положении: считалось, что она должна быть и так навеки благодарна.
Социологи давно констатировали, что пламенные революционеры формируются не из «бедных людей», не из представителей низов, а из тех, кто живет в благополучии, но ощущает семейный (или школьный) гнет. Жизнь «сироты» у княгини Хованской может служить наглядным примером.
Принципы воспитания были «старинные». По словам Герцена, лучшего (хоть и пристрастного) биографа супруги, «ребенок должен быть с утра зашнурован, причесан, навытяжку; это можно бы было допустить в ту меру, в которую оно не вредно здоровью; но княгиня шнуровала вместе с талией и душу, подавляя всякое откровенное, чистосердечное чувство, она требовала улыбку и веселый вид, когда ребенку было грустно, ласковое слово, когда ему хотелось плакать, вид участия к предметам безразличным, словом — постоянной лжи».
А сама Натали спустя десятилетия вспоминала: «Кругом было старое, дурное, холодное, мертвое, ложное, мое воспитание началось с упреков и оскорблений, вследствие этого — отчуждение от всех людей, недоверчивость к их ласкам, отвращение от их участия, углубление в самое себя…».
В 1834 году члены кружка Герцена и его приятеля Николая Огарева были арестованы: пьяная студенческая посиделка показалась мятежом и основанием для посадки. Юных вольнодумцев отправили в ссылку. Родственники — старинное дворянство — были потрясены и возмущены, но Натали видела в Александре героя.
Первая ссылка, или Мильон терзаний Натали
«Сирота» посетила бунтаря в тюрьме. Вот как сам Герцен вспоминал об этом впоследствии: «Десять раз прощались мы, и все еще не хотелось расстаться; наконец моя мать, приезжавшая с Natalie в Крутицы, решительно встала, чтоб ехать. Молодая девушка вздрогнула, побледнела, крепко, не по своим силам, сжала мне руку и повторила, чтобы скрыть слезы: «Александр, не забывай же сестры».
Перед «сиротой», бесспорно, открылась перспектива. Это — с одной стороны. С другой — роковая разлука. Кузен и кузина переписывались, однако в Вятке Герцен завел роман с замужней женщиной, а у той умер муж. Получилась двусмысленная ситуация. Герцен повел тонкую игру — вдова оставила надежды на завидный брак и написала «отпускное письмо».
«Какое сердце ты предал! – писал Герцен о себе впоследствии.- Она благословляла меня на новую жизнь, желала нам счастья, называла Natali сестрой и протягивала нам руку на забвение прошедшего и на будущую дружбу — как будто она была виновата! Рыдая, перечитывал я ее письмо».
Тем временем «сирота» переживала свой «мильон терзаний»: оберегая от любви к непутевому кузену, ее постоянно пытались выдать замуж.
Герцен, переведенный из Вятки во Владимир, атаковал. Был составлен план: она бежит из дому; он ждет ее под Москвой, в Перово: вместе они едут во Владимир и заключают церковный брак. Молодых (ведь Герцен — сын Яковлева!) благословил старенький архиерей, а губернаторша («милая, добрая Юлия Федоровна») прислала розы.
Жизнь налаживалась. Родился первый ребенок — сын Саша, позднее ставший знаменитым ученым. Во Владимире счастливую пару навестил Огарев с молодой женой. Кружок близких теперь включал не двух, а четырех. Юные революционеры и их юные жены встали на колени вокруг распятия и, «обтирая слезы, обнялись». Вскоре Марья Львовна Огарева каким-то фантастическим образом выхлопотала всем прощение — ссылка закончилась.
Как читали романы в 19-м веке
Правительство не позволило Герцену забыть о лютой ненависти и революционной миссии. Перлюстрированное письмо к отцу с пустяковым критическим замечанием в адрес полиции стало поводом для срочного вызова в III Отделение и новых кар.
Герцен вспоминал, что жена «с этого дня занемогла и, испуганная еще вечером, через несколько дней имела преждевременные роды. Ребенок умер через день. Едва через три или через четыре года оправилась она».
Условия второй ссылки — в Новгород — были еще более щадящими, чем первой: Герцен жил с любимой семьей, служил, виделся с друзьями, сочинял. Но ничего не забыл и не простил.
Затем — возвращение в Москву. Огаревых не было в России, однако Герцен опять вошел в круг блестящих интеллектуалов. Причем самым блестящим был он. И если жена Огарева когда-то натолкнулась на антипатию единомышленников мужа, то Натали блистала рядом с Александром.
Он — неунывающий сангвиник, она — грустная меланхоличка, но оба — в центре круга. Он продумывает социалистическое учение и оттачивает философскую диалектику, дабы обратить ее в инструмент решения общественных вопросов. Она размышляет об эмансипации женщин.
В ту пору Европа зачитывалась романами Жорж Санд, в которых велась пропаганда освобождения женщины от семейного и социального гнета. Санд яростно критиковала законный брак как несправедливый общественный институт и реабилитировала «тело», а ее персонажи — самоотверженные альтруисты — были готовы жертвовать собой, лишь бы облагодетельствовать своих любимых.
Герцен уважал Жорж Санд, Натали — боготворила. Герцен острил, утверждая, что вместе с женой обязательно «поклонился» бы Жорж Санд, «лишь бы она не курила при мне, все права отдаю женщине, но женщина с трубкой — гермафродит», а Натали именовала ее Христом.
В относительно раннем романе «Жак» тема только нащупывается: муж по-настоящему любит жену, а потому, поняв, что жена любит другого, дает ей полную свободу — совершает самоубийство.
В романе «Орас», который Герцен ценил у Жорж Санд больше других, противопоставлены два героя: один — буржуа, студент, другой — крестьянин, участник революционных боев; первый терпит неудачу человечески (бросает беременную возлюбленную) и исторически, в финале превратившись в обывателя-адвоката, второй же демонстрирует способность любить и бороться за свободу.
Совсем уж чудно получилось с романом «Лукреция Флориани». Герой — аристократ Кароль — еще хуже Ораса: он капризен, себялюбив, не умеет любить. Зато заглавная героиня настолько любвеобильна, что родила четырех детей от четырех мужей. Натали пришла от романа в совершенный восторг:
«О великая Санд, так глубоко проникнуть в человеческую натуру, так смело провести живую душу сквозь падения и разврат и вывести ее невредимою из этого всепожирающего пламени… Что бы сделали без нее с бедной Лукрецисй Флориани, у которой в 25 лет было четверо детей от разных отцов, которых она забыла и не хотела знать, где они слышать о ней считали бы за великий грех, а она (т.е. Санд) становит ее перед вами, и вы готовы преклонить колена перед этой женщиной.
И тут же рядом вы смотрите с сожалением на выученную добродетель Кароля, на его узкую корыстную любовь. О! Если б не нашлось другого пути, да падет моя дочь тысячу раз — я приму ее с такою же любовью, с таким же уважением, лишь бы осталась жива душа ее, тогда все перегорит и все сгорит нечистое, останется одно золото». Наконец, учебником жизни стала повесть «Маленькая Фадетта».
Санд строит повесть на контрасте двух братьев-близнецов: слабохарактерного Сильвине и решительного Ландри; оба влюблены в одну женщину — Фадетту, жену Ландри и духовную наставницу Сильвине; в финале Сильвине уходит в солдаты, чтобы не мешать счастью любимых людей.
Книги прочитаны, курс обучения пройден: Герцен готов к социальной революции, Натали — к сексуальной. Проницательнейший мемуарист Павел Анненков суммировал: «Реакция против условий московского существования началась у нее с того мгновения, когда она почувствовала непреодолимое отвращение к буржуазным добродетелям. Ей уже сделались не только скучны, но и подозрительны доблести при домашнем очаге, семейный героизм, всегда довольный и гордый самим собой…».
Умер Иван Алексеевич Яковлев. Герцен получил внушительное состояние. Пустив в ход связи, он — по примеру Огаревых — вырвался в Европу. Разумеется, в Париж — столицу революций и эротической вольности.
Психическая патология?
В эмигрантском интернациональном сообществе Герцен и его жена тесно сошлись с семьей Гервегов. Георг — поэт, демократ, вождь неудачного революционного рейда на территорию Германии; Эмма — любящая супруга. По колким словам Герцена, «она открыто при всех волочилась за своим мужем так, как пожилые мужчины волочатся за молоденькими девочками».
Герцены и Гервеги на деньги русского бунтаря образовали полукоммуну, полусемью. И поначалу все обстояло прекрасно. Но далее ситуация развивалась, так сказать, предсказуемо: в августе 1849-го Гервег и Натали стали любовниками (на фоне аффектированной преданности обоих Герцену).
Счастливая Натали записала в книжечку Георга: «Не надо ни революций, ни республик: мир будет спасен, если он нас поймет. Впрочем, если он и погибнет, мне это безразлично, ты всегда для меня будешь тем же, чем теперь. О приди же, приди и скажи одно лишь слово. »
Натали грезит в духе Жорж Санд: она будет Фадеттой, Гервег — Сильвине, Герцен — Ландри. Ну, где-то так…
Преследуемая французской реакцией, семья-коммуна перебралась в Ниццу и жила общим хозяйством. Натали мечтала, что к ним присоединятся Огаревы. Но в начале 1851 года Герцен прозрел. И повел себя по модели, которая отнюдь не напоминала ни Огарева, который растратил состояние для бросившей его жены, ни альтруистов Жорж Санд.
Он выставил Гервегов из дому и начал, как бы сейчас сказали, прессинговать Натали. Пошел обмен гневными посланиями, взаимными обвинениями, угрозами покончить с собой, зарезать собственных детей и т.п. К концу года конфликт достиг пика. Во Франции произошел военный переворот, ликвидировавший республику. Мать и один из сыновей Герцена погибли при кораблекрушении. Натали недужила, тяжело перенося очередную беременность. Гервег вызвал Герцена на дуэль в письме, где объявил: что Натали была беременна его ребенком, что она извинялась за то, что потом забеременела от мужа, что она оставалась девственной в объятиях нелюбимого мужа и что она обязательно в конце концов бросит его.
Герцен отверг дуэльный вариант, который казался ему недостаточным. Он заставил жену написать последнее письмо Гервегу, а сам писал о ней так: «С этой минуты ее презрение перешло в ненависть, и никогда ни одним словом, ни одним намеком она не простила его и не пожалела о нем».
Роды вышли неудачными. Вначале умерла Натали, потом — новорожденный. Герцен, к его счастью, так и не узнал, что на смертном одре Натали отправила последнее-последнее письмо Гервегу: «Я знаю только, что мои благословения будут следовать за тобой всюду…» Письмо было опубликовано в XX веке и старательно замалчивалось советскими учеными.
Герцен проклял европейскую революцию — Натали же до последнего вздоха оставалась верна своей революции.
Потрясенный Герцен не впал в депрессию, не вышел на дуэль, но открыл масштабные военные действия. Он засыпал обращениями виднейших представителей европейской элиты — композитора Рихарда Вагнера, анархиста Прудона, вождя революционной Италии Мадзини, Жорж Санд и др. Он требовал суда во имя утверждения морали нового человека.
К чему приводят идеологические игры
«Былое и думы» (1852- 68) — один из шедевров мемуарной литературы, поистине великая книга, которую автор писал 16 лет и сделал энциклопедией своего времени. И, тем не менее, главное в ней — финальная битва за Натали. В историческом плане Герцен доказы-вал, что истинная трагедия Запада — торжество мещанства, буржуазии. В личном плане он свел семейную трагедию к «психической патологии» Гервега, который, оказывается, не революционер, но духовный агент Запада, символ деградации. В терминах Жорж Санд Гервег — отнюдь не Сильвине, но Орас, перерожденец и предатель. Причина гибели Натали — Гервег, Гервег — символ исторической победы буржуазии, значит, причина гибели Натали — историческая победа буржуазии.
Разумеется, не следует сводить содержание «Былого и дум» к подобного рода софизмам. И, тем не менее, при таком подходе автор изображает себя невинной жертвой исторических обстоятельств. Он не виноват ни во флиртах, которые травмировали Натали, ни в заражении ее одурманивающим языком глобального мироустройства.
Однако «Былое и думы» передает не только то, что Герцен намеревался сказать, но и то, что само ненамеренно сказалось. Рассказ о зарождении своей великой любви Герцен сопроводил замечательным лексикографическим экскурсом: «Слово сестра выражало все сознанное в нашей симпатии: оно мне бесконечно нравилось и теперь нравится, употребляемое не как предел, а; напротив, как смешение их, в нем соединены дружба, любовь, кровная связь, общее предание, родная обстановка, привычная неразрывность. Я никого не называл прежде этим именем, и оно было мне так дорого, что я и впоследствии часто называл Natali так».
Трудно отделаться от впечатления, что трагедия была предрешена и коренилась в изначальном «смешении» — опасных идеологических играх, в которые Александр научил играть жену-сестру.
Однако, это была еще не последняя трагедия в семействе Герцена.
Что сказать в заключение?
«Человеческая жизнь — в сущности не бог весть что. Ограниченное число значимых событий» — так заметил в своем последнем романе француз Мишель Уэльбек, один из моих любимых писателей. И вроде бы так оно и есть: все мы рождаемся, получаем образование, строим планы, любим, разочаровываемся…
Но если почитать литературу и обратить внимание на какие-то детали и нюансы, вытащить на свет то, о чем люди, жившие, например, в 19-м веке, и сами предпочли бы забыть, то, в результате, абстрактная цепочка «значимых событий» нальется красками, наполнится неповторимостью, превращаясь в историю человеческой жизни.
«Бог — в мелочах» — гласит старинная пословица, тоже, кстати, французская. Если бы это было не так, писатели перестали бы писать книги, читателям стало бы нечего читать, библиотеки давно бы закрылись, а сами библиотекари остались без работы. Не правда ли?
Подготовила Россинская Светлана Владимировна, гл библиотекарь библиотеки «Фолиант» МБУК «Тольяттинская библиотечная корпорация, e-mail:rossinskiye@gmail.com
Литература: