Демонизм печорина в чем заключается
«Демоническое» начало в образе Печорина по роману Герой нашего времени (Лермонтов М. Ю.)
«Герой нашего времени» — реалистический роман М. Ю. Лермонтова, в котором большую роль играет влияние романтизма. Главный персонаж — Григорий Печорин —»лишний» человек, обладающий типическими чертами романтического героя: недовольство обществом, разочарованность, стремление к свободе. Для создания его образа автор используют множество средств психологизма — портрет, пейзаж, детали, речевую характеристику.
И по мере прочтения романа читатель замечает всё больше «демонического» в Печорине.
Это видно в размышлениях героя — он считает, что и в дружбе, и в любви один человек всегда будет рабом, а другой господином. Рабом Григорий быть, естественно, не хочет. Важен монолог, начинающийся со слов «Я чувствую в себе эту ненасытную жадность…», в котором герой признается, что чужие чувства рассматривает только как «пищу», поддерживающую его душевные силы, а главное удовольствие — подчинять воле все, что вокруг. Счастье для него это насыщенная гордость, и чтобы почувствовать себя счастливым, Печорину нужно, что бы его любили абсолютно все, и только тогда полюбит их в ответ. Получается, он хочет поравняться с Богом, занять его место в жизни людей, но это сугубо эгоистическое стремление, потому что Григорий не хочет ни от кого зависеть, только пробуждать в окружающих чувства, а самому оставаться спокойным. Герой хочет властвовать над человеческими душами, управлять ими.
Ещё одно рассуждение, вызывающее дрожь — это мысли о Мери, когда он пытался понять, зачем она ему нужна. Сначала кажется, что он сравнивает её с цветком, который едва распустился и его надо сорвать, подышать им и бросить на дороге. Но потом становится понятно, что цветок — это аллегория не только на Мери и не просто на женщин, но в целом на человеческую душу. Печорин же мнит себя достойным насладиться лучшими порывами чужой души, а затем «бросить на дороге».
Остальные герои романа тоже замечают «демоническое» начало Григория. Особенно это проявляется в сцене смерти княжны Бэлы — умирая, она целует Печорина так, «будто в этом поцелуе хотела передать ему свою душу». Более того, из уст Максима Максимыча, рассказывающего эту историю, такая фраза звучит ещё страшнее, потому что ему не присущи такие выражения, он очень простой, «естественный» человек, и даже он видит мистическую сторону героя нашего времени.
Таким образом, на протяжении всего романа всплывают детали «демонического» в образе Печорина, добавляя трагичности и исключительности этому персонажу, выделяя его на фоне всех остальных.
Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter.
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.
Сурикова А. С.: Демоническое в творчестве М. Ю. Лермонтова
ДЕМОНИЧЕСКОЕ
В ТВОРЧЕСТВЕ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА
В статье рассматривается тема демонического — одна из ключевых тем в творчестве М. Ю. Лермонтова. На примере поэмы «Демон» автор показывает, как обнаруживает себя в творчестве Лермонтова неизбывная для романтизма увлеченность демоническим, когда оно предстает увиденным сквозь призму романтической религиозности.
Тема демонического и демонизма в литературе обыкновенно соотносится с романтизмом, для которого она является одной из ключевых.
В творчестве М. Ю. Лермонтова, наряду с другими неизбывно романтическими темами и образами, обращенность к демоническому и демонизму обнаруживается очень определенно и внятно. Более того, будучи очень личной, эта тема занимает в произведениях Лермонтова особое место. С ранней юности и до конца жизни поэт был увлечен и захвачен демоническим. Впервые интерес к этой теме появляется в произведениях Лермонтова с 1829 года — когда были написаны первые строки поэмы «Демон».
В дальнейшем тема демонического будет разрабатываться Лермонтовым как в других редакциях «Демона», так и во многих других поэтических произведениях — среди которых «Азраил», «Ангел смерти» и, конечно же, «Маскарад». В последнем тема собственно демона как насельника миров иных становится темой демонического героя, и та же тема демонического героя продолжается уже в прозе — в образе Печорина в «Герое нашего времени» и в «Княгине Лиговской», в образе Вадима из одноименной повести.
Таким образом, в обращенности Лермонтова к теме демонизма отчетливо проступают две линии: первая из них, наиболее близкая романтизму в его творчестве — та, которая обнаруживается в поэме «Демон», — это линия романтического демона, насельника иного, возвышенного мира, и вторая — линия демонического героя, бывшая для поэта настолько близкой, что находила свое выражение не только в художественной реальности, но и в личной переписке поэта.
демонического героя, однако на этот раз — в самом авторе писем.
Примечательно также, что эти черты выявляют себя в отношении поэта с женщинами, то есть в той сфере, которая романтиками — и Лермонтов здесь не исключение — сакрализуется и обожествляется. Именно в этой сфере срыв и провал наиболее ярко демонстрируют несостоятельность героя — будь то демонический герой Печорин, Демон одноименной поэмы или же обнаруживающий в себе демонические черты сам поэт М. Ю. Лермонтов.
Но обратимся к письмам. Так, например, в письме М. А. Лопухиной 23 декабря 1834 г. Лермонтов замечает: «Ничто меня не смущает — ни гнев, ни нежность; я всегда настойчив и горяч, но сердце мое холодно и может забиться лишь в исключительных случаях». А в письме от 1835 года А. М. Верещагиной прямо пишет: «я стал с нею жесток и дерзок, насмешлив и холоден…» и, несколько ранее, в том же письме: «Вот я ее и скомпрометировал, насколько было возможно, не скомпрометировав самого себя».
В цитированных выше строках Лермонтов явно примеривает к себе черты, которые романтизм охотно усваивал своим демоническим героям — душевную холодность, насмешку, дерзость, жестокость, оправдывая эти качества несовершенством мира и его создателя. Но не следует воспринимать слишком уж всерьез «демонизм» Лермонтова — все-таки романтики в «демоническое» в сильной степени играли, и «самодемонизация» поэта в настоящем случае скорее дань романтизму.
В то же время обращенность Лермонтова к демоническому порой далеко выходит за пределы романтического мироощущения — когда поэту удается схватить в демонизме самое существенное и неустранимое: демоническое разрушительно, нигилистично, оно калечит и ничтожит все сущее. Законченный злодей Вадим, холодный и бесчувственный Печорин — это попытка взглянуть на демоническое и демонизм не через романтические, а через христианские реалии. Другое дело, насколько подобный взгляд возможен при том, что романтическая заинтересованность темой демонического при этом остается не до конца преодоленной. Более того, она доводится до предела, когда Лермонтов обращается к теме демонического в поэме «Демон». Ниже мне хотелось бы обратиться именно к ней.
«Демон» принадлежит к числу тех романтических произведений, в которых тема демонического рассматривается сквозь призму любовного и эротического. Вообще для романтизма в целом тема любви является непременной. Потому прежде всего, что в любви становится достижимой желанная для романтика полнота бытия. Исходно тема любви — всецело христианская, но романтическая литература наполняет ее новым, удивительным, а подчас и противоречивым содержанием.
Каковы же характерные черты романтической любви? Они прямо связаны с романтическим миро- и самоощущением. Исходная романтическая «вознесенность» (точнее, самовознесенность и самовозвышение) играет здесь не последнюю роль. Романтик ощущает себя выше и лучше других людей — или, что, пожалуй, важнее, — «не таким, как все», «другим». Все его чувства — и любовь здесь отнюдь не исключение — окрашены «инаковостью» героя по отношению к обыденному миру. Обыденный мир на то и обыденный, чтобы быть привычным, устойчивым, посюсторонним, заурядным. Романтик же ощущает свою принадлежность другому миру, который открывается ему посредством его возвышенных чувств: чуткости к прекрасному, одушевленностью прекрасным, — все это вовлекает его в иные сферы бытия. Любовь романтика тоже «иная»: она и возвышеннее, и чище, и блаженнее, и чудеснее, чем у «других».
В поэме «Демон» тема романтической любви и демонизма переплетены очень тесно.
Инфернальное (оно же возвышенное) в образе демона входит в человеческий, шире — земной мир. То, что инфернальное (Демон) в поэме — это именно «возвышенное», понимаемое в романтическом смысле, становится очевидным буквально с первых строк поэмы: «печальный» демон, пред которым «теснятся лучших дней воспоминанья» возможен лишь в том случае, если он демон романтический.
Итак, романтический демон является в мир. Не для того, впрочем, чтобы удовлетворить тоску человека о возвышенном (как Люцифер в поэме Байрона «Каин», например), а в стремлении обрести то, чего недостает ему самому. Иными словами, «возвышенное» (Демон) в поэме нуждается в человеческом, чем с самого начала задается его относительность, для романтизма как будто бы не приемлемая.
«возвышенное» нуждается в человеческом. Не в том смысле, в каком необходимо человеческое инфернальному, понимаемому с религиозной точки зрения — не в человеческих страстях, грехах, низведении и разрушении человеческого. Возвышенно-инфернальное в образе Демона в поэме жаждет человеческого как несущего в себе образ и искру божественного — любовь, в которой для романтика становится достижимой полнота бытия. Иными словами, «демоническое» (оно же возвышенное) стремится к еще «более возвышенному» — к «полноте», — желая достигнуть последней в любви.
— ведь демоническое (инфернальное), будучи богопротивным и богоборческим, тем самым отрицает любовь, — здесь никакого значения не имеет, ведь «Бог есть любовь» романтик подменяет на «любовь есть божественное». Да и само инфернальное, романтизируясь, утрачивает весь свой онтологический ужас и обретает совершенно иные черты — демон становится «романтическим демоном».
«Неземная красота», «грусть», взор, полный «любви», ореол тайны («пришлец туманный и немой») — таков романтический облик Демона. Он отчасти сродни облику Люцифера из поэмы Байрона «Каин», которого жена Каина Ада сравнивает с озаренной звездами ночью, — Люцифер тоже таинственен, прекрасен и полон печали.
Вместе с тем в Демоне не усматривается ни величия и властности, ни могущества и суровости, отличающих, скажем, байроновского Люцифера и отсылающих нас к образу царственному, возвышенному и даже божественному. Да, у Демона все еще «гордая душа», он «царь познанья и свободы», «вольный сын эфира», ему служат духи, но он же признается: «Лишь только я тебя увидел — / И тайно вдруг возненавидел/ бессмертие и власть мою». И то и другое, и бессмертие и власть — атрибуты возвышенного, то есть божественного, состояния, и «ненависть» к ним равнозначна неприятию своей божественности. Возможно ли такое? Нет, если бессмертие и власть — от бытия, а не мнимость и иллюзия.
У Демона же они именно таковы: и бессмертие его — заемное, дарованное ему как наказание («»), и власть его иллюзорна: погубленной им душой Тамары Демону овладеть не удается…
Неприятие такой «мнимой» божественности вполне возможно. Однако в пользу чего? Уж не в пользу ли «неполной радости земной», которой Демон «позавидовал невольно», едва лишь увидел прекрасную Тамару? Нет, конечно. Возможно подобное «отречение» от своей мнимой божественности лишь в устремленности к божественности настоящей, подлинной. Такой и только такой жаждет романтическая и полная противоречий, беспокойная и томящаяся душа Демона.
Что касается последних, то томление, и беспокойство, и противоречия, конечно, «божественности» Демону не прибавляют, обнаруживая в нем скорее человеческое, нежели возвышенное.
А Демон действительно вполне «человечен», ибо наделен и иными чертами, которые едва ли уместно предположить в пришельце из неземного, хотя, быть может, и инфернального мира. «Грусть», «тоска» и «волненье» любви, «неясный трепет ожиданья», «страх неизвестности немой», «слезы», «умиленье» — все это сильно сближает Демона с «человеками». Как, впрочем, и многое другое — «зависть» к «неполной радости земной», «сердечный ропот», и «мечты о прежнем счастье», и «скука творить зло», и «старанье все возненавидеть», и послушность «привычке сладостной», и «несмелость», и «задумчивость», и «страх», и «душа, открытая для добра», и — «жаркие уста»…
«неизъяснимое волненье», и «глаза полные печали», и «чудная нежность речей», и «слезы жаркие, как пламень». Все перечисленное, оно же и исконно романтическое, пробуждает и выявляет в Демоне его любовь к Тамаре. Любовью же освящаются и страсти Демона, — благодаря ей они не становятся ни низкими, ни пошлыми, не умаляют и не перечеркивают в Демоне романтического героя. И хотя именно страсти в герое поэмы от «демонизма» — ибо в пределе своем страсти всегда от демонизма — и порой они прорываются, но это страсти, обличающие в герое незаурядную, а значит, если следовать романтической логике, все-таки и возвышенную натуру:
Люблю тебя нездешней страстью,
Как полюбить не можешь ты:
Всем упоением, всей властью
Бессмертной мысли и мечты.
«нездешняя», неотмирная, «возвышенная» страсть, без всякого намека на сладострастие. А ведь последнее для демонической «любви» отнюдь не исключено. Инфернальное, бесовское как страстное и, в частности, сладострастное, обуреваемое похотью и вовлекающее в нее человека и потому погибельное для него, встречается в художественной литературе куда чаще, чем возвышенное демоническое.
Среди таких выходцев из инфернального мира, например, дьявол из «Влюбленного дьявола» Жака Казота, бес сладострастия из «Хромого беса» Алена Рене Лесажа. У М. Лермонтова, создавшего до предела поэтичный образ Демона, тоже есть произведение, в котором инфернальное как возвышенное низводится до уровня плотской страсти, а значит, в том числе и пошлости — такова «Сказка для детей», в которой «влюбленный бес», неотлучно находящийся около той, в которую он «влюблен», незримый для нее, «подглядывает» и «подслушивает» за своей «возлюбленной»:
Я с ней не разлучался. Детский лепет
Подслушивать, невинной груди трепет
Следить, ее дыханием с немой,
Как жизнью упиваться… это было
— но мне так ново и так мило!
«Подслушивание», конечно же, не от вслушивания и не от слышания, но всегда от праздного или корыстного стремления узнать то, что не предназначено для других ушей, что-то сокровенное, интимное. Персонаж «Сказки…» подслушивает и подглядывает именно в таком, пошлом и оскорбительном для предмета его страсти смысле. Иначе и быть не может: ведь родом он из инфернального, потустороннего, мертвенного, из мира «нежити», которая стремится к жизни, пародируя ее и заимствуя у живых: вот и бес из «Сказки…» упивается дыханием «возлюбленной» «как жизнью» «с немой, мучительной и жадною тоской». Своей собственной жизни у беса нет, он «живет» лишь в той мере, в какой «подслушивает», то есть крадет эту жизнь («упивается дыханием») у человека. Краденая, а значит, и мнимая у него, впрочем, не только «жизнь», но и все остальное — «чувства» и «эмоции»: «любовь», «тоска», «печаль», «смех». Да, бес из «Сказки…» еще и «смеется», точнее, «насмешничает» — над собственным «чувством»: «…это было / Смешно…». Насмешка же над любовью есть не что иное, как отрицание и ничтожение любви. Бес ничтожит и ту, чьей жизнью он «живет», и свое «чувство» к ней, сам возвращаясь туда, откуда вышел: в мир нежити, низовой и пошлый, мертвенный и мертвящий мир.
У «Демона» же никакого, даже самого малейшего налета пошлости в его отношении к возлюбленной нет. Демон не следит, не подглядывает и не подслушивает за Тамарой — он на нее смотрит, ею любуется, ей внемлет, жаждет встречи с ней и — встречается с нею в любви. Что любовь эта заведомо погибельна, это уже другой вопрос, прямого отношения к самой возможности любви между Демоном и Тамарой не имеющий. В романтическом же (и только в таком) смысле любовь эта очень даже возможна.
«волненье», «слезах», «печали» и прочих чертах, вменяемых влюбленному герою романтическим представлением о любви.
А что же Демон? Что для него Тамара, любви которой он жаждет так настойчиво?
В душе моей, с начала мира,
Твой образ был напечатлен,
Передо мной носился он
Давно тревожа мысль мою,
Мне имя сладкое звучало;
Во дни блаженства мне в раю
Одной тебя недоставало, —
«искренность» его признаний свидетельств: это и слезы, и печаль, и робость… К тому же признание Демона вполне в романтическом духе, как, например, и его приговор себе: «Я раб твой — я тебя люблю».
Рабствовать возвышенному, конечно, никак не годится. Демоническо-инфернальное, впрочем, рабствовать у человека еще как может: так, рабствует Мефистофель у доктора Фаустуса, рабствует «Бьондетта»-дьявол у офицера Альвареса («Влюбленный Дьявол»), рабствует черт у кузнеца Вакулы. Но там — совсем другой контекст, предполагающий, так сказать, «деловые отношения» между сторонами, человеческой и демоническо-инфернальной, да и само инфернальное отнюдь не претендует на высокое достоинство. Случай же Демона другой. Да, Демон — у ног Тамары, он раб ее. Для романтика, впрочем, «любовное рабство» ничуть не унизительно и отнюдь не зазорно, ведь рабствует влюбленный не потому, что он раб, а потому, что любит. Романтическая же любовь непременно предполагает поклонение, служение, готовность к самоотречению, точнее, к растворенности в любимом существе. На таком фоне быть рабом, будучи любящим, вполне естественно. Но это для романтического, а стало быть, и возвышенного героя. А как насчет романтического Демона?
И ему, видимо, такое не заповедано — «быть рабом», «сложить власть» у ног возлюбленной и избрать ее своей «святыней»:
…Избрав тебя моей святыней,
Я власть у ног твоих сложил.
И вечность дам тебе за миг.
Никакой вечности Демон, разумеется, Тамаре дать не может, ведь и собственная его вечность — мы уже упоминали об этом — заемная, и власть его мнимая. Но любви как дара Демон ждет и, казалось бы, получает ее. Однако, в отличие от Тамары, любовь эта ничего для него не разрешает и разрешить не в состоянии уже потому, что демоническая любовь вообще есть противоречие в понятиях: ведь отречение от Бога, которое никто не отменял и которое Демон совершает вновь, избрав Тамару свой «святыней», с неизбежностью означает и отречение от любви. Демон оказывается способным полюбить, но лишь благодаря тому, что он не вполне Демон, объединяющий в себе, казалось бы, очевидно противоречивое и необъединимое — он принадлежит к двум мирам одновременно, и миру возвышенного (демонического), и земному, человеческому миру.
«человеческом» обнаруживаются все самые романтические и притягательные черты Демона. Эти же самые «человеческие» черты Демона удерживают его «по сю сторону бытия», не позволяя ему стать ни окончательно инфернальным, ни довершенно возвышенным (божественным). Ввиду чего образ Демона в поэме оказывается противоречивым и не до конца определенным и уловимым. Эта неуловимость и неопределенность его образа и оставляет возможность для демонической «любви»…
Наконец, последнее, на что нужно обратить внимание. Сопряжение Лермонтовым инфернального и возвышенного, каким бы поэтичным оно не было, обязательно базируется на недоговоренном и недопроясненном: почему Демон отвергает Бога, в чем его несогласие с Творцом, его протест? Могло бы стать первенствование Демона благом и счастьем для этого мира и его самого? Что-либо подобное совершенно непредставимо. Так или иначе, но Демон, по Лермонтову, как и Люцифер в упоминавшейся выше поэме Байрона, лелеет и холит в себе разочарованность миром, его неприятие как свое последнее слово о мире. Другого ему не дано, ни к чему другому он не чувствителен и не восприимчив. Демон не состоялся сам и спроецировал свою несостоятельность на мир. Это истина по сути христианская, но по-своему она вычитывается и в лермонтовском «Демоне».
Образ Печорина в романе «Герой нашего времени»: сочинение
Образ Печорина занимает особое место в литературе XIX века. Это сложный персонаж, который вызывает у читателя противоречивые эмоции. В школьную программу входит сочинение по «Герою нашего времени» Михаила Юрьевича Лермонтова. Развернутая характеристика Печорина важна для того, чтобы понять и проанализировать это выдающееся произведение.
Образ Печорина: характеристика, цитаты
Действие романа происходит в 30-е годы XIX века. Это период политической реакции, которая наступила в России после подавления восстания декабристов. Создавая сочинение «Герой нашего времени», Михаил Юрьевич Лермонтов изобразил собирательный портрет молодых людей с общими чертами характера.
Эти «герои нашего времени» впоследствии не раз будут появляться в литературных произведениях. Им свойственно:
Для подобных персонажей в литературе подобрали термин «лишние люди». Они не вписываются в объективную реальность и прожигают жизнь, изнемогая то от скуки, то от тоски по несбыточному. При этом на ходу умудряются ломать судьбы окружающих в силу эгоизма и чрезмерной концентрации на собственной персоне.
Ярким представителем этого типажа является пушкинский Евгений Онегин, параллель с образом которого ощущаются в романе Лермонтова. Но если Онегин после всего содеянного явно терзается, вызывая долю сочувствия, то совсем иная реакция возникает при взгляде на образ Печорина. Сочинение Лермонтова по сей день вызывает неоднозначную оценку читателей и самые разные отзывы критиков.
Сравнивая Онегина и образ Печорина, кратко и емко высказался критик Николай Гаврилович Чернышевский:
Печорин — человек совершенно другого характера и другой степени развития. У него душа действительно очень сильная, жаждущая страсти; воля у него действительно твердая, способная к энергической деятельности, но он заботился только лично о самом себе. Никакие общие вопросы его не занимали.
Фото: wikimedia.org: UGC
«Герой нашего времени» — сочинение на злобу дня. Образ Печорина в романе, словно кривое зеркало, в утрированной форме отражает пороки, свойственные современникам писателя. Но для таких персонажей, как Печорин, характеристика не может быть однозначной.
Роман написан в необычной форме. Он состоит из нескольких частей, которые изложены с нарушением хронологической последовательности. Таким образом автор постепенно раскрывает многогранный и сложный образ Печорина. Кратко изложенная структура романа выглядит так:
Если оценивать лишь внешнюю сторону, анализ Печорина и его поступков приведет к выводу о том, что это жестокий, беспринципный, лишенный чувств и совести человек. Но этот образ намного сложнее, что блестяще изобразил Лермонтов.
Фото: wikimedia.org: UGC
«Герой нашего времени» — первый в русской литературе лирико-психологический роман. В нем через призму рефлексий и самоанализа героя раскрываются черты, свойственные человеческой натуре вне зависимости от времени.
Портрет Печорина формируется постепенно, частично складываясь из того, что говорят другие герои:
Славный был малый, смею вас уверить; только немножко странен. Ведь, например, в дождик, в холод целый день на охоте; все иззябнут, устанут – а ему ничего. А другой раз сидит у себя в комнате, ветер пахнет, уверяет, что простудился; … Да-с, с большими был странностями, и, должно быть, богатый человек: сколько у него было разных дорогих вещиц.
Я, знаете, больше для приличия хотел утешить его, начал говорить; он поднял голову и засмеялся… У меня мороз пробежал по коже от этого смеха…
Неоднозначную натуру хорошо описывают цитаты, в которых Печорин сам рассказывает о себе и своем прошлом:
Такова была моя участь с самого детства. Все читали на моем лице признаки дурных чувств, которых не было; но их предполагали — и они родились. Я был скромен — меня обвиняли в лукавстве: я стал скрытен. Я глубоко чувствовал добро и зло; никто меня не ласкал, все оскорбляли: я стал злопамятен; я был угрюм, — другие дети веселы и болтливы; я чувствовал себя выше их, — меня ставили ниже. Я сделался завистлив. Я был готов любить весь мир, — меня никто не понял: и я выучился ненавидеть.
Моя бесцветная молодость протекала в борьбе с собой и светом; лучшие мои чувства, боясь насмешки, я хоронил в глубине сердца: они там и умерли. Я говорил правду — мне не верили: я начал обманывать.
Есть необъятное наслаждение в обладании молодой, едва распустившейся души! Она, как цветок, которого лучший аромат испаряется навстречу первому лучу солнца, его надо сорвать в эту минуту и, подышав им досыта, бросить по дороге: авось, кто-нибудь поднимет!
Я сделался нравственным калекой: одна половина души моей не существовала, она высохла, испарилась, умерла, я ее отрезал и бросил, — тогда как другая шевелилась и жила к услугам каждого, и этого никто не заметил, потому что никто не знал о существовании погибшей ее половины.
Фото: wikimedia.org: UGC
Краски в описание Печорина привносят детали. Благодаря им становится ясно, что за нарочитым цинизмом и жестокостью скрываются истинные чувства, которые ранят героя. Он находит спасение от внутренней пустоты и боли в саморазрушении, при этом не оставляя камня на камне от жизни тех, кого встречает на пути.
Одним их первых положительные черты в этом сложном и поначалу отталкивающем образе разглядел критик Белинский. Проводя анализ Печорина, он нашел подтверждение внутреннего благородства героя и силы его характера. Неблаговидные поступки он объяснил особенностями эпохи и жизненными обстоятельствами.
Анализируя образ Печорина в романе «Герой нашего времени», важно уделить внимание внутренним мотивам героя и тому, как беспристрастно он сам себя оценивает. Его нарочитое безразличие к чувствам других отчасти является защитным барьером и попыткой сбежать от своих страхов и демонов, спрятавшись за ледяной маской сарказма.
Сочинение на тему: «Образ Печорина»
Предлагаем изучить сочинение на тему «Образ Печорина», в основе которого характеристика главного героя:
«Герой нашего времени» — одно из главных произведений Михаила Юрьевича Лермонтова. В нем автор поднимает вопросы, актуальные для поколения мрачного десятилетия — периода после восстания декабристов. Это время породило так называемых «лишних людей», которые не нашли свое призвание и не смогли реализоваться в жизни.
Выстроив повествование в нелинейной структуре, автор постепенно раскрывает многогранную личность главного героя. Уделяя значительное внимание эмоциональной стороне и размышлениям персонажа, Лермонтов создал первый в русской прозе психологический роман.
Главный герой — Григорий Печорин — разочарованный в жизни, циничный молодой дворянин. Он живет одним днем, искушая судьбу и пробуя себя на прочность. Но ничто не приносит радости и не увлекает по-настоящему — жизнь протекает в хандре и тягостных мыслях.
Фото: wikimedia.org: UGC
Состояние героя — результат разбитых надежд и неоправданных стремлений. О его прошлом практически ничего не известно, но в ходе романа картина постепенно вырисовывается. В юности Печорин, подобно многим молодым людям своего времени, был увлечен прогрессивными идеями и хотел бороться за свои идеалы.
Но, столкнувшись с действительностью и осознав, насколько наивны и бесполезны любые попытки изменить мировой порядок, он сломался. Хрупкий внутренний мир идеалиста не выдержал столкновения с реальностью, а болезненный конфликт породил апатию.
Порой активная натура, не терпящая бездействия, прорывается наружу. Печорин словно пытается догнать жизнь и ухватить удачу за хвост в надежде вновь испытать сильные чувства и разнообразить существование. Но это каждый раз приводит к трагическим последствиям.
Будучи эгоистом, замкнувшимся в круге своих переживаний, он не берет в расчет окружающих и всем приносит беду. По его вине Бэла и Грушницкий погибают, контрабандисты бросают на произвол судьбы слепого мальчишку и старуху, княжна Мэри остается с разбитым сердцем, а у бывшей возлюбленной Веры рушится семейная жизнь.
Лермонтов показывает противоречивость образа Печорина через детали. Когда он смеется — глаза не улыбаются, в одиночку может бесстрашно охотится на кабана, но пугается звука хлопнувшей двери.
В отношениях с женщинами Печорин тоже непостоянен. С одной стороны, он добивается расположения дам, только чтобы потешить тщеславие. С другой стороны, когда осознает, насколько ему дорога Вера, мысль о разлуке с ней становится невыносимой.
Печорин не может жить в гармонии с собой и с миром, его метания ни к чему не приводят, он разрушает себя и тех, кто оказывается рядом. «Во мне душа испорчена светом», — объясняет Печорин, подчеркивая пагубное влияние общества и царящих в нем нравов на личность.
Об этом говорит и Михаил Лермонтов, с иронией называя своего персонажа «Героем нашего времени». Но, кроме явно негативных сторон, в образе Печорина показаны черты глубоко несчастного, одинокого человека, утратившего веру и потерявшего жизненные ориентиры.
Нельзя отрицать, что эпоха, общественное устройство и исторические обстоятельства влияют на формирование личности. Но базовые человеческие ценности, вечные вопросы и понятия добра и зла всегда актуальны и лежат в основе литературы и искусства с древних времен. В этом — главная сила и ценность талантливых произведений, к числу которых относится «Герой нашего времени» Лермонтова.
Уникальная подборка новостей от нашего шеф-редактора