Дитя прекрасно. Ясно это? Оно совсем не то, что мы. Все мы из света и из тьмы, Дитя из одного лишь света.
Оно, бессмысленно светя, Как благо, не имеет цели. Так что не трогайте дитя, Обожествляйте колыбели.
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
ПОХОЖИЕ ЦИТАТЫ
Большинство из нас прекрасно знает, что мы должны делать. Наша беда в том, что мы не хотим этого делать.
Наибольшая опасность для большинства из нас кроется не в том, что мы стремимся к слишком высоким целям и не достигаем их, а в том, что мы ставим перед собой слишком низкие цели и добиваемся своего.
Если выкинуть из головы шаблон «как оно все должно быть» и наслаждаться тем, как оно есть, то можно случайно стать счастливым.
Всё-таки утро прекрасно, оно не безжалостно, как ночь, заставляющая вспоминать то, что хочешь забыть.
Мы все люди и не важно, где мы живем. Важно лишь то, что мы несем этому миру, что мы создаем и во что мы верим!
Мы все люди и не важно, где мы живем. Важно лишь то, что мы несем этому миру, что мы создаем и во что мы верим!
Мы все люди и не важно, где мы живем. Важно лишь то, что мы несем этому миру, что мы создаем и во что мы верим!
Время не лечит, оно приводит к равнодушию, оно убивает все то, что мы так любили.
Удовольствие – благо, но только когда оно не вызывает раскаяния.
Теперь я понимаю очень ясно, И чувствую и вижу очень зримо: Неважно, что мгновение прекрасно, А важно, что оно неповторимо.
Мог ли я предположить. На всякий случай Мастера Новоселье Дитя прекрасно. Ясно это? Все хорошо, все хорошо. Надпись на книге II Из Вольтера Возраст Странная история Когда в России разрешили юмор. Гол Все то, что Гете петь любовь заставило. У человека в середине века.
Мог ли я предположить, Что придется долго жить, Что так долго будет длиться Жизнь, и долго будет петь Мне дарованная птица, Недопойманная в сеть?
Сорок пятый год перевалил Через середину, и всё лето Над Большой Калужской ливень лил, Гулко погромыхивало где-то.
Страхами надуманными сплошь Понапрасну сам себя не мучай. Что, солдат, очухался? Живёшь? Как живёшь? Да так. На всякий случай.
Калька туго скатана в рулон. Вот и всё. Диплом закончен. Баста. Шура наклонилась над столом, Чуть раскоса и слегка скуласта.
Ливень льёт. Мы вышли на балкон. Вымокли до нитки и уснули. Юные. В неведенье благом. В сорок пятом. Господи. В июле.
И всё лето длится этот сон, Этот сон, не отягчённый снами. Грозовое небо Колесом Поворачивается Над нами.
Молнии как спицы в колесе, Пар клубится по наружным стенам. Чёрное Калужское шоссе Раскрутилось посвистом ременным.
Даже только тем, что ты спала На балконе в это лето зноя, Наша жизнь оправдана сполна И существование земное.
Мастера — особая Поросль. Мастера! Мастером попробую Сделаться. Пора!
Стану от усталости Напиваться в дым. И до самой старости Буду молодым.
Вот мой Ряд Серебряный, Козырек-навес, Мой ларек, залепленный Взглядами невест.
Мы такое видели, Поняли, прошли, — Пусть молчат любители, Выжиги, врали.
Дитя прекрасно. Ясно это? Оно – совсем не то, что мы. Все мы – из света и из тьмы, Дитя – из одного лишь света.
Оно, бессмысленно светя, Как благо, не имеет цели. Так что не трогайте дитя, Обожествляйте колыбели.
НАДПИСЬ НА КНИГЕ II
И потому всегда чреваты Опасностями для людей Надменные конгломераты Воинствующих полуидей.
Я позицию выбрал такую, На которой держаться нельзя, — И с неё кое-как атакую Вас, мои дорогие друзья.
Кое-как атакую преграды Между нами встающей вражды. Чужды мне ваши крайние взгляды, Радикальные мысли чужды.
Но я отдал бы всё, что угодно, Всё, что взял у небес и земли, Чтобы вы совершенно свободно Выражать эти взгляды могли.
СТРАННАЯ ИСТОРИЯ Я чувства добрые с эстрады пробуждал. Евг. Евтушенко 1 Мода в моду входила сначала На трибунах в спортивных дворцах, Со спортивных эстрад пробуждала Чувства добрые в юных сердцах.
Юный зал ликовал очумело, Не жалея ладоней своих. Только всё это вдруг надоело, И неясный наметился сдвиг.
Сочинял я стихи старомодно, Был безвестен и честен, как вдруг Стало модно всё то, что немодно, И попал я в сомнительный круг.
Все мои допотопные вьюги, Рифмы типа «войны» и «страны» Оказались в сомнительном круге Молодых знатоков старины.
2 Нынче в Дубне, а также в мотеле Разговоры идут о Монтене.
Мода шествует важно по свету, Означая, что вовсе исчез Бескорыстный, живой интерес К естеству, к первородству, к предмету.
Перед модой простёртый лежи И восстать не пытайся из праха. Нынче мода пошла на Кижи, На иконы, а также на Баха.
Между тем ты любил испокон Фугу Баха, молчанье икон, И пристрастья немодные эти, Эту страсть роковую твою, Подвели под кривую статью На каком-то Учёном совете.
Когда в России разрешили юмор, Он, этот юмор, умер. Нет, не умер, Но эхо, резонанс, материал Вдруг утерял.
История со свистом Кровавое крутнула колесо,- Остался только Зощенко со Свифтом, Да с Шукшиным Сервантес, вот и все.
Отдается долгим стоном На трибуне мировой, Над испанским стадионом Гол, забитый головой.
При повторе на экране «R» латинское горит, Футболист, как в состоянье Невесомости, парит.
И, оглохшее от гула Мирового бытия, К телевизорам прильнуло Человечество-дитя.
А правило – оно бесповоротно, Всем смертным надлежит его блюсти: До тридцати – поэтом быть почётно, И срам кромешный – после тридцати.
У человека В середине века Болит висок и дергается веко. Но он промежду тем прожекты строит, Все замечает, обличает, кроет, Рвет на ходу подметки, землю роет. И только иногда в ночную тьму, Все двери заперев, по-волчьи воет.
= «Алиса в Зазеркалье» = 0.3. Вступительное стихотворение («Дитя с безоблачным челом. «)
ОРИГИНАЛ на английском (1871):
Child of the pure unclouded brow And dreaming eyes of wonder! Though time be fleet, and I and thou Are half a life asunder, Thy loving smile will surely hail The love-gift of a fairy-tale.
I have not seen thy sunny face, Nor heard thy silver laughter: No thought of me shall find a place In thy young life’s hereafter— Enough that now thou wilt not fail To listen to my fairy-tale.
A tale begun in other days, When summer suns were glowing— A simple chime, that served in time The rhythm of our rowing— Whose echoes live in memory yet, Though envious years would say “forget”.
Come, hearken then, ere voice of dread, With bitter tidings laden, Shall summon to unwelcome bed A melancholy maiden! We are but older children, dear, Who fret to find our bedtime near.
Without, the frost, the blinding snow, The storm-wind’s moody madness— Within, the firelight’s ruddy glow, And childhood’s nest of gladness. The magic words shall hold thee fast: Thou shalt not heed the raving blast.
And, though the shadow of a sigh May tremble through the story, For “happy summer days” gone by, And vanish’d summer glory— It shall not touch with breath of bale, The pleasance of our fairy-tale.
Дитя с безоблачным челом И удивленным взглядом, Пусть изменилось все кругом И мы с тобой не рядом, Пусть годы разлучили нас, Прими в подарок мой рассказ.
Он начат много лет назад Июльским утром ранним, Скользила наша лодка в лад С моим повествованьем. Я помню этот синий путь, Хоть годы говорят: забудь!
Мой милый друг, промчатся дни, Раздастся голос грозный. И он велит тебе: «Усни!» И спорить будет поздно. Мы так похожи на ребят, Что спать ложиться не хотят.
Илл. Ирина Гаврилова (2010)
Из примечаний Н. Демуровой
Из примечаний М. Гарднера:
Из примечаний Н. Демуровой
Не для меня твой серебристый смех, Твоей улыбки солнечной сиянье, Не обо мне среди любимых всех В грядущих днях твое воспоминанье. Довольно мне, что нынче ловишь ты Волшебной сказки легкие мечты.
Пусть легкий вздох в той сказке иногда И задрожит неуловимо где-то, О «летних днях, ушедших без следа», О красоте исчезнувшего лета: Он не смутит дыханьем темноты Волшебной сказки легкие мечты.
Перевод А. Щербакова (1969):
Мой юный дружок! Твое детство прекрасно, И полон твой мир чудесами. Пусть годы текут непреложно и властно, Полжизни кладя между нами, Но как благодарно твой взор загорится, Когда я тебе подарю небылицу.
Она начиналась, как летняя шалость (И все это давняя давность!), Как присказка к счету, чтоб вёсел полету Придать соразмерность и плавность. И в памяти жив еще плеск их согласный, И годы стирали его понапрасну.
Садись же и слушай о странствиях дальних, Они целый вечер продлятся, Покуда тебе в эту скучную спальню Еще не велят отправляться. Мы дети постарше, дружок мой, и что-то Нам тоже ложиться в постель неохота.
За окнами холод, и с посвистом длинным Бушует метель по соседству, А здесь, перед пышущим алым камином, Гнездо беззаботного детства. Слова обладают волшебною властью, И ты не услышишь, как воет ненастье.
Пусть даже к рассказу на миг прикоснется Нечаянно дымка печали По лету, которое к нам не вернется, По дням, что давно отзвучали, Но буря напрасно за окнами злится: Не тронуть ей нашу с тобой небылицу.
Дитя с безоблачным челом И безмятежным взглядом! Помчалось время напролом, Но вот мы снова рядом: И рой волшебных небылиц К тебе слетает со страниц.
Я позабыл твои черты, Но не страшусь возврата. Давно меня забыла ты, Но это не утрата. Мы вместе, и при свете дня Ты снова слушаешь меня.
Ты помнишь: полдень золотой, Рассказ чудесный начат, Шумит весло, и так светло. Ты помнишь? Это значит, Что убегающим годам Я нашу память не отдам.
Печаль попала на постой В повествованье это: Ведь кончен «полдень золотой» И отзвенело лето… Но следом за печалью зло К нам в нашу сказку не пришло.
Мне светит чистое чело И ясный детский взгляд, Дитя, полжизни утекло, Возврата нет назад. Но вереницу давних дней Верну я сказкою своей.
Во мне по-прежнему звенит Твой серебристый смех, А я, наверное, забыт, Как прошлогодний снег. Пусть время разлучило нас, Но ты опять со мной сейчас.
И снова лодочка скользит Неслышно по волнам, И солнце в зелени сквозит, Слетает сказка к нам. Как драгоценность берегу Тот день и нас на берегу.
Бегут, струятся, как вода, Беспечно день за днем. Пройдут года, и навсегда Уснем последним сном. Но мы, как дети, гоним прочь Противный сон и злую ночь.
А нынче день, и за окном Сугробы намело. В уютном доме с камельком Надежно и тепло. Несчастье, горе и беду Волшебным словом отведу.
Когда нежданно грусти тень Заденет нас крылом, Мы вспомним тот июльский день И в сень его сойдем. И сказка снова потечет, И новым дням начнется счет.
Я почато ще давніш, Як сонце літнє сяло, Під сплески весел у човні Прості слова звучали. Ті сплески в пам ‘яті живуть, Хоча літа ячать: забудь!
Хай тихої зажури флер На повість ліг спроквола, Хай сонцесяйний день помер, І літо захололо, Та чарів казки подих зла Не розіб’є, не подола.
тогда ты спросишь у себя. куда ушла тех лет краса где лучших дней ты клад зарыл и что таит твой взгляд глубин где обжигающим укором тщетою слов да глупым вздором послужат речи похвальбы твоей ушедшей красоты
вот если б обмануть себя. что продолженье есть тебя кто сдержит летописи тлен и оправдает жизни плен и в ком узнаешь ты себя красою прежнего лица
ах если б так. тогда бы тленье признал как жизни обновленье ведь кровь горячая моя в нём не остынет никогда.
Когда твое чело избороздят Глубокими следами сорок зим, Кто будет помнить царственный наряд, Гнушаясь жалким рубищем твоим?
Достойней прозвучали бы слова: «Вы посмотрите на моих детей. Моя былая свежесть в них жива, В них оправданье старости моей».
Пускай с годами стынущая кровь В наследнике твоем пылает вновь!
И хладного ключа вода теплей, теплей, И животворного потока бьют фонтаны, И притекают к ним толпы больных людей И, язвы там целя, излечивают раны.
Но мне не помогло: себя я излечу Лишь влагою очей, где факел тот возжегся.
Когда твой лик осадят сорок зим, Изрыв красу твоей роскошной нивы, То блеск его, теперь неотразим, Представится тогда мрачней крапивы. И на вопрос, где красота былая, Сокровище твоих весенних дней, Не прозвучит ли как насмешка злая Ответ: «В глуби ввалившихся очей»? Насколько ж будет лучше примененье Твоих даров, когда ответишь: «Вот Мой сын, в нем старости моей прощенье». И снова лик твой миру зацветет. Так, стариком ты станешь юным вновь, Когда в другом твоя зардеет кровь.
Когда, друг, над тобой зим сорок пролетят, Изрыв твою красу, как ниву плуг нещадный, И юности твоей убор, такой нарядный, В одежду ветхую бедняги превратят,-
Тогда на тот вопрос, с которым обратятся: «Скажи, где красота, где молодость твоя?»- Ужель ответишь ты, вину свою тая, Что в мраке впалых глаз твоих они таятся?
А как бы ты расцвел, когда б им не шутя Ответить вправе был спокойно и с сознаньем: «Вот это мной на свет рожденное, дитя Сведет мой счет и мне послужит оправданьем».
Узнал бы ты тогда на старости любовь, Способную согреть остынувшую кровь.
Когда осадят сорок зим чело, Траншеи красоту избороздят, Гордец презрительный, чье время отцвело, Трясущийся, себе не будешь рад: И на вопрос, где красота былая, Где все сокровища, что прежде украшали, Смолчишь, провалом старых глаз взирая, Стыдясь похвал, что тебе прежде источали. Но как подарок будет мирозданью, Когда ответишь: «Вот мое дитя», В итоге, это будет оправданьем И доказательством. Тогда тебя простят. Спеши подобного создать, тогда старея, Он кровь остывшую своим теплом согреет.
Когда лета и зимы вспашут лоб, Покрыв седой травой лицо твое, Кто вспомнит молодежный гардероб, За сорок лет сносившийся в тряпье!
Он мог бы жить, твое тепло храня: Согрел бы старость жар его огня.
Когда осаду снимут сорок зим С твоих, о щеголь мой, еше в цветах владений Тогда и под камзол, хоть ты гордишься им, Как под сухой сорняк, и мот не ссудит денег.
Но мог бы быть иным, достойным твой ответ, Лишь в почву сочную излей любовь и семя: «Вот чистое дитя, наследник славных лет, Грехи мои простит, долгов разделит бремя.»
Опора старости твоей, раздует чувств очаг, Чтобы огонь в нем не зачах.
Лишь сорок зим заснежат белым брови, А свежесть борозды морщин изранят, Краса, спесивое бурленье юной крови, Как мертвый куст, уж вновь цвеcти не станет. И когда спросят где краса ютится, И где богатства похотливых дней, Коль скажешь то в глазах твоих таится, Нельзя никак себе польстить пошлей. Насколько лесть полезна красоте? Ведь так легко ответить не таясь: «Пусть юность ей владеет в полноте; Мой вышел срок: уж старость занялась.» Но старости рубить сплеча претит: Кровь холодна у ней, ей снится что кипит!
Когда твое чело, как рвами поле, Изроют сорок зим, увидишь ты В прекрасном красоты своей камзоле Линялые лохмотья нищеты.
Но более другой ответ подходит: «Вот сын мой! Он меня красой лица И прелестью натуры превосходит Во искупленье старости отца».
Пусть в жилах кровь года твои остудят, В наследнике она горячей будет.
Когда промчатся мимо сорок зим, Морщинами лицо обезобразив, Твоя краса, чей блеск неотразим, Померкнет безвозвратно в одночасье.
И спросят у тебя: «Где красота, Что день за днем цвела, благоухала?» И не посмеешь ты сказать тогда: «Во взгляде красота моя осталась!».
Но твой ответ достоин и красив, Когда промолвишь: «Вот ребенок мой! Он будет жить, век матери продлив, Блистая и моею красотой».
Ты будешь молодой на склоне лет, И не остынет кровь твоя – о, нет!
Когда сквозь сорок зим твое чело Избороздят, смяв молодость, морщины Ты удивишься. Время подвело, Накинув возраст сетью паутины.
Да, юность, что достойна похвалы Не ровня старости. Скажи, что слаще Ребёнка твоего дитя? Как ты, Прекрасен твой наследник восходящий.
Все повторится. Подводя итог Ты никогда не будешь одинок.
Чего хочу? с какою целью Открою душу вам свою? Какому злобному веселью, Быть может, повод подаю!
Случайно вас когда-то встретя, В вас искру нежности заметя, Я ей поверить не посмел: Привычке милой не дал ходу; Свою постылую свободу Я потерять не захотел. Еще одно нас разлучило. Несчастной жертвой Ленский пал. Ото всего, что сердцу мило, Тогда я сердце оторвал; Чужой для всех, ничем не связан, Я думал: вольность и покой Замена счастью. Боже мой! Как я ошибся, как наказан.
Нет, поминутно видеть вас, Повсюду следовать за вами, Улыбку уст, движенье глаз Ловить влюбленными глазами, Внимать вам долго, понимать Душой все ваше совершенство, Пред вами в муках замирать, Бледнеть и гаснуть. вот блаженство!
И я лишен того: для вас Тащусь повсюду наудачу; Мне дорог день, мне дорог час: А я в напрасной скуке трачу Судьбой отсчитанные дни. И так уж тягостны они. Я знаю: век уж мой измерен; Но чтоб продлилась жизнь моя, Я утром должен быть уверен, Что с вами днем увижусь я.
Боюсь: в мольбе моей смиренной Увидит ваш суровый взор
Затеи хитрости презренной — И слышу гневный ваш укор. Когда б вы знали, как ужасно Томиться жаждою любви, Пылать — и разумом всечасно Смирять волнение в крови; Желать обнять у вас колени И, зарыдав, у ваших ног Излить мольбы, признанья, пени, Все, все, что выразить бы мог, А между тем притворным хладом Вооружать и речь и взор, Вести спокойный разговор, Глядеть на вас веселым взглядом.
Но так и быть: я сам себе Противиться не в силах боле; Все решено: я в вашей воле И предаюсь моей судьбе.
