Для чего изучают литературу

Репетиторам

Зачем изучать литературу в школе?

Литература – это действительно важный школьный предмет, который не только просвещает юного читателя, но и помогает ему сформировать мировоззрение, узнать лучше окружающий мир и себя самого. Чтение дает возможность познакомиться с мыслями и переживаниями автора и вызывает у нас ответные эмоции. Литература не только расширяет кругозор, словарный запас, развивает способность анализировать, грамотно излагать мысли, она воспитывает в человеке нравственность, человечность.

В общеобразовательных учреждениях урок литературы имеет несколько важных функций, каждую из которых важно рассмотреть подробно.

Для обмена своими опытом по преподаванию литературы, а также для поиска и хранения презентаций по литературе переходите по ссылке https://pptcloud.ru/literatura.

Настоящее чтение развивает интеллект, душевную доброту, эмпатию. Эти качества помогают воспринимать литературные произведения ярче, с умом. Читать книги необходимо для расширения кругозора, формирования личности, для познания окружающего мира, людей и в первую очередь – самого себя. Опытный книголюб осознанно понимает свою потребность в чтении и знает, что это очень важно.

Литература является одним из самых важных предметов в школьной программе, наравне с математикой, которая направлена на развитие мышления. Чтение обязательно всем людям, в независимости от того, кем они хотят стать в будущем – экономистами, ветеринарами, математиками, поэтами и т. д. Нельзя жалеть время на изучение литературы, но помимо школьной программы, необходимо заниматься чтением дома – около часа в день.

Источник

Литературные страдания. Зачем школьнику классика?

Нужна ли классическая литература в школьной программе, какой профит от ее изучения может получить современный подросток? И если это зачем-то нужно, какие доводы нужно привести в пользу чтения классики? Об этом − в колонке журналиста и мамы троих детей Анны Кудрявской-Паниной.

В моей жизни был период, когда я не могла читать книги. Случилось это сразу после окончания университета. Мое литературное воздержание длилось несколько лет. Я с удовольствием читала газеты и журналы, вполне сносно относилась к детским книгам сына и дочери, но совершенно не могла заставить себя прочесть хотя бы строчку серьезной, взрослой литературы. Меня не интересовали ни классики, ни современники. За предыдущие 15 лет я наелась книгами досыта. Я даже думала сосчитать, сколько произведений я прочла за свою школьную и студенческую жизнь, но так и не сделала этого. А число получилось бы о-о-очень внушительным. Иногда я думаю, что среднестатистический человек может за всю жизнь столько не прочитать. Это издержки моего образования − сначала советского школьного, а потом российского высшего филологического. Я жалуюсь? Нет. Хвастаюсь? Наверное, тоже нет. Хотя бы потому, что из этого потока книг очень мало что помню. Даже то, что нравилось и читалось запоем, вымывалось из памяти новым книжным томом. Было ли это иногда мучительным? Да. Думала ли я в школе и университете: господи, да зачем мне все эти «саги о форсайтах»? Да. Жалею ли я спустя годы о затраченном на чтение сотен томов времени и силах? Безусловно, нет.

Моя приятельница, очень начитанная и образованная, пытаясь объяснить дочери-подростку, зачем им, современным молодым людям, читать классические литературные произведения из школьной программы (и вообще зачем они в ней присутствуют), споткнулась на том, что не очень понимает, какие аргументы нужно привести ребенку, который твердит: «Зачем мне это? Как мне это пригодится в жизни?» А это действительно интересно, в чем польза чтения классики даже через «не хочу» и есть ли она вообще.

Я филолог, поэтому первое, что пришло мне в голову, − это развитие языкового интеллекта. И я не только про визуальное закрепление языка. Я про активный и пассивный словарь, про стилистически выверенную речь, про грамотность, про эрудицию, про все, что непременно пригодится во взрослой жизни, чтобы стать успешным профессионалом в любой сфере. И все это в избытке нам предлагает классическая литература − с неизвестными словами, непонятными реалиями, странными, на взгляд современного человека, представлениями о жизни и отношениями. Пропустить это мимо или через себя − зависит только от нас.

Фото: ТАСС/Валерий Матыцин

Одна голова, прокачанная в свое время сотнями книг, − это, конечно, хорошо, а коллективный разум − лучше. Я с интересом читала аргументы других − знакомых и незнакомых мне − взрослых людей под постом своей приятельницы, в котором она этих аргументов и просила.

Не знаю как подростков, а меня они убеждали. Более того, в какой-то момент я поняла, что если бы дала себе время подумать, то почти все из перечисленных другими доводов, скорее всего, пришло бы в голову и мне.

Если говорить о классической русской литературе, то именно она закладывает в нас какие-то общие и очень важные культурные коды, необходимые для понимания русской культуры. «Чтобы он понимал, что такое обломовщина, что скрывается за фразой «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», что стоит за образом Анны Карениной и старухи-процентщицы − это, мне кажется, важно, чтобы человек не чувствовал себя в культурной среде так, как будто он не владеет родным языком. «Человек, не знающий своей литературы, не может познать все богатство родного языка и культуры своего народа, а значит, не будет носителем культурного кода. Недаром Даль определял национальность человека не по крови, а по языку, на котором человек думает. И язык этот должен быть не примитивен, а обогащен слогом великих писателей».

Классическая русская литература − это энциклопедия человеческих образов и психологических типов, она учит философии и развивает эмпатию «к самым разным людям, историям, судьбам». Мне кажется, это некий этап взросления человека − умение понять многообразие мира, попытка понять другого.

Фото: портал мэра и правительства Москвы

Категоричных подростков убедить всеми этими умными словами, конечно, непросто, а иногда и просто невозможно, но это не значит, что пытаться не стоит. Мою дочь убеждать было и не нужно, а вот ее старшего брата приходилось. Несмотря на обилие книг, прочитанных с ним в раннем детстве, в старших классах он категорически отказывался читать книги из школьной программы. Да бог с ней с программой, я была бы рада увидеть его с любой книгой в руках. Но, увы. Гораздо интереснее было висеть в соцсетях или играть в «доту». О, скольких нервных клеток стоило мне это его увлечение! Знаете, на какую книгу удалось неожиданно уговорить этого молодого игрока? Правильно, на одноименную. «Игрок» Достоевского неожиданно парню понравился, да так, что он даже периодически зачитывал нам оттуда цитаты. Одним словом, мотивировать к чтению классики возможно даже самого несговорчивого ребенка. Главное − правильно подобрать литературу. И подход.

Если ребенок амбициозен и думает о будущем всерьез, можно аргументировать необходимость чтения классики тем, что это поможет и при учебе в вузе, и при овладении профессией, какую бы из них он ни выбрал, потому что это занятие вырабатывает привычку «хорошо ориентироваться в многофигурных и многоплановых сюжетах и удерживать в голове большой объем связей, а это в свою очередь, отбрасывая вопросы рабочей необходимости, для уменьшения вероятности постановки диагноза «старческая деменция» в пожилом возрасте».

Если ваш ребенок начнет ссылаться на «весь цивилизованный мир», напомните ему, что в любой стране каждый интеллигентный человек ассоциирует Россию с великой литературой: «Не красавицами и не «калашниковым», а, извините, Достоевским и Толстым мы в мире ценны. И даже если мы до конца не в силах понять, почему (лично я не могу понять, почему Достоевский?), то надо просто из интереса узнать, что находят такие разные люди в этих книгах. Даже если не понравится, тем более! Сам потом не прочитаешь, а школа − отличный шанс узнать. Ну а некоторых наших классиков так и просто очень интересно читать».

Фото: ТАСС/Валерий Матыцин

Ну и если этого окажется недостаточно, сводите ребенка на «Грозу» под саундтрек группы «Ленинград» в постановке Евгения Марчелли или на крымовского «Онегина». Может быть, такое современное прочтение классики взбодрит вашего старшеклассника?

Я отчасти согласна с тем, что многие обязательные произведения школьникам не по возрасту, не по знаниям и, может быть, даже не по уму. Мне так в свое время были совсем не по уму логарифмы и интегралы. Вопрос: кто мешает вам перечитать это в зрелом возрасте, чтобы осознать всю глубину произведения? И еще вопрос: а многие ли возьмутся за классику в возрасте «кому за. «? Не за одну книгу, не за две. И я не одна так думаю: «Закладывается хоть какая-то база общего развития. Когда дорастешь, захочешь перечитать (возможно), так как переосмыслишь многие вещи. А если не читать в школе, то в 30 уж точно и не будешь думать, что это нужно».

На самом деле меня (и не только меня) удивляют аргументы противников изучения тех или иных предметов или отдельных их частей в школе, будь то тригонометрия или классическая литература, в стиле «А ты хотя бы раз после школы использовал таблицу синусов?» или «А как мне в жизни поможет то, что я буду знать, кто такой Базаров и что с ним случилось?». Точно так же можно спросить, когда последний раз взрослый человек собирал пирамидку и пригодился ему навык надевания колец.

Кто вообще сказал, что все это должно иметь прикладное значение? Идет формирование общей интеллектуальной базы и развитие мышления конкретного человека, в то время пока оно, это мышление, проделывает довольно сложные математические или лингвистические процедуры в школе. И говорить про конкретные практические цели в этом смысле просто нелепо.

И именно поэтому совершенно не важно, что логарифмы и интегралы вам в жизни не пригодились ни разу, да и вообще вы не помните, что это и с чем их едят. Не имеет значения, что вы забыли почти все, о чем читали (или по крайней мере вам так кажется). Все это однозначно имело значение в тот момент, когда вы осваивали это. Все это так или иначе навсегда осталось в вас и сформировало ваш интеллект, который теперь должен постараться и найти аргументы в пользу чтения классики или изучения любой другой науки для интеллекта подрастающего.

Источник

Быть иль не быть? Зачем нужно изучать литературу?

Урок 7. 12 видеоуроков для повышения мотивации школьников к учёбе

В данный момент вы не можете посмотреть или раздать видеоурок ученикам

Чтобы получить доступ к этому и другим видеоурокам комплекта, вам нужно добавить его в личный кабинет, приобрев в каталоге.

Получите невероятные возможности

Конспект урока «Быть иль не быть? Зачем нужно изучать литературу?»

– Читать классику – скучно!

– Произведения из школьной программы – непонятные!

– Литература в школе должна заинтересовывать, но на самом деле она может только привить отвращение к чтению!

Наверняка вам приходилось слышать что-то подобное. Очень может быть, что вы и сами сталкивались с тем произведением из курса школьной литературы, которое казалось вам неинтересным, чересчур мрачным или затянутым. Или попросту непонятным. Может быть, вы даже задавались вопросом: а зачем мы вообще изучаем литературу? Так ли уж она нужна в нашу стремительную Интернет-эпоху, когда всё больше ценятся технические знания? Может быть, нужно вообще исключить литературу из школьного курса? Или заменить чем-нибудь практическим, вроде экономики?

Быть иль не быть? – задал себе вопрос шекспировский герой. Зададимся похожим вопросом: изучать или не изучать? И попробуем поразмыслить – что же может дать нам изучение литературы?

Прежде всего – грамотность. Наверняка вы не раз слышали, что сейчас наступает эпоха тотальной безграмотности, и ошибки начинают встречаться даже там, где их по определению быть не должно – в газетах и рекламе, в выпущенных крупными издательствами книгах… да что там – даже в учебниках! Снижение уровня грамотности – первый признак того, что люди мало читают. Или читают тексты, написанные любителями и не прошедшие серьёзной редактуры и корректуры.

Не зря многие примеры из упражнений по орфографии и пунктуации берутся именно из классики. Постоянное чтение позволяет поддерживать грамотность на достойном уровне – особенно если читать внимательно, а не бегло, запоминать написание отдельных слов, анализировать то, как строятся фразы.

А ещё литература позволяет обогащать словарный запас. Творения классиков – отличный пример богатой речи. Кроме того, построение фраз, диалоги, обращения и метафоры – всё это словно отпечатывается в нашем сознании. Человек начитанный будет не только с лёгкостью подбирать слова – он будет легче строить предложения. Речь его станет более гладкой.

Некоторые могут заметить: но ведь речь некоторых классиков давно устарела! Произведения Пушкина, Гоголя, Достоевского переполнены непонятными нам словами и несовременными синтаксическими конструкциями! Зачем же тащить всё это в свою речь?

Но это не минус литературы – это её плюс. На примерах произведений классики мы можем увидеть – как развивался русский язык. Каждый текст классиков – это небольшой музей русской речи, в который можно наведаться, чтобы полюбоваться устаревшими словами, поглядеть на то, как автор вырабатывал стиль – чтобы заняться выработкой своего собственного стиля.

Кстати, мы можем познакомиться в этих произведениях-музеях не только с архаизмами и историзмами! Здесь же нас ждут картины жизни людей из разных эпох и разных сословий, их обычаи, среда, в которой они вращались. Мы можем познакомиться с проблемами, которые волновали наших предков. С их верованиями и их мировоззрением. Не зря изучение литературы начинается с народного творчества, которое впитало в себя древние традиции и обряды.

А художественные произведения? У каждого из них – свой колорит. Вот деревенские картины Некрасова, или Петербург Достоевского. Или даже ужасы войны в произведениях писателей-фронтовиков…

Очень многие тексты, которые входят в школьную программу, вполне реалистично показывают жизнь. Иногда по ним можно буквально изучать историю, географию… и даже психологию! Ведь писатели стараются реалистично показать не только обстоятельства, в которых действуют их герои. Они стараются правдоподобно изобразить и сами характеры: будь то образы героев, антигероев или типичных «маленьких людей». Как они ведут себя обычно? Как действуют в необычных ситуациях? Как бы мы поступили на их месте и как вообще можно общаться с тем или иным типом людей? Иногда литература способна дать больше ответов, чем модные интернет-тренинги.

– Но мне ужасно скучно читать! – возразит здесь мысленно кто-то. – Мне не нравятся эти авторы, мне не нравятся их произведения… мне вообще ничего не нравится в этом предмете!

Почему-то никто не требует увлекательности от математики или физики. И даже от истории и географии.

Но все думают, что именно литература призвана развлекать! Нет. Литература словно вобрала в себя функции всех предметов – в том числе и точных наук. Как и у математики, её призвание – развитие ума. Анализируя литературные произведения, мы превращаемся в сыщиков. Мы учимся исследовать и подмечать детали, выстраивать в один ряд факты, делать предположения и верно аргументировать свои мысли. Что значимо, а что – нет? Почему герой поступил именно так и где прописана его мотивация? Как можно истолковать финал произведения? Что скрывается за этой метафорой? Каждое произведение – своего рода ребус, задача, которую нужно решить. А ещё это спор. Ведь наше мнение может не совпадать с мнением персонажа, писателя или критика. И нужно уметь правильно задавать вопросы, правильно отыскивать подтверждение в тексте – чтобы обосновать свою позицию.

Грамотность, гладкая речь, широта знаний, умение анализировать, аргументировать и подмечать детали… Всё это может быть востребованным как раз в век информационных технологий. Но неужели литература даёт только это?

Нет. Потому что она учит не только мыслить, но и чувствовать. Способность сопереживать и ставить себя на место другого – необходима в развитом обществе. И чтение текстов – это отличный тренажёр, чтобы в этом попрактиковаться. Можем ли мы принять все выборы героев? Почему некоторые поступки персонажей сейчас кажутся нам глупыми? Несправедливость окружающего мира, способность к прощению, даже возможность взглянуть на себя со стороны – всё это мы можем пройти вместе с литературными персонажами. И стать немного мудрее и добрее.

А ещё литература учит нас чувствовать красоту. И если кому-то не нравятся развёрнутые описания природы – он может погрузиться в музыкальные переливы поэзии. Или в завораживающие метафоры и эпитеты. Или в неповторимую ритмичность прозы некоторых авторов. Или просто наслаждаться юмором и иронией – ведь и в них есть своя прелесть! Иногда уроки литературы даже дают нам возможность заглянуть за кулисы и попытаться понять – как у автора получилось так очаровать читателей? Тогда мы говорим о средствах художественной выразительности…

Литература – универсальный вид искусства. Она пополняет багаж наших знаний, учит мыслить и чувствовать, позволяет усовершенствовать навыки письменной и устной речи и прикоснуться к прекрасному. Что-что? Хорошие фильмы или театр тоже так могут?

Нет. Потому что у литературы есть ещё одно, последнее качество.

Художественный текст заставляет работать наше воображение. Мы вынуждены сами создавать образы того, о чём читаем. В фильмах, театре, играх, комиксах – есть режиссёры, декораторы, художники… А при чтении режиссёром, художником и декоратором становимся мы.

Только книга позволяет нам стать соавтором произведения, оживить встречи персонажей и диалоги в своём сознании. Ни один из видов искусства не развивает нашего воображения так же, как литература.

Наверное, именно поэтому литература – а особенно классика – служит бесконечным источником культурных отсылок. Произведения постоянно экранизируются, обыгрываются, цитируются и упоминаются. И не знать литературы – значит совершенно выпасть из культурного процесса.

Что может подарить нам книга? Всё что угодно – от новых знаний и захватывающих ощущений до умения решать загадки и общаться с людьми. Речь. Чувство прекрасного. Развитое воображение… наконец, проживание десятков и сотен жизней в разных временах, городах… даже мирах.

Именно поэтому изучение литературы не заменит ничто.

Поэт Всеволод Рождественский как-то написал:

Стареют книги… Нет, не переплёт,
Не тронутые плесенью страницы,
А то, что там, за буквами, живёт
И никому уж больше не приснится.

Остановило время свой полёт,
Иссохла старых сказок медуница,
И до конца никто уж не поймёт,
Что озаряло наших предков лица.

Но мы должны спускаться в этот мир,
Как водолазы в сумрак Атлантиды,–
Былых веков надежды и обиды

Не только стёртый начисто пунктир:
Века в своей развёрнутой поэме
Из тьмы выходят к Свету, к вечной теме.

Источник

6 доказательств того, что литература полезна в обычной жизни

На примере шести понятий из теории литературы

1. Литература учит нас говорить так, чтобы все слушали

Каким образом: учитесь у писателей и поэтов — речь должна быть странной, необычной, нарушать привычные ожидания.

Термин из теории литературы, который это объясняет: остранение.

Кто придумал термин: Виктор Шклов­ский — в статье, опубликованной в 1917 году. В отличие от многих других терминов тео­рии литературы, слово было не взято из обы­денного языка, а придумано специально.

Что это значит: остранить — значит сделать странным. Мы привыкаем к сло­вам, ситуациям и прочим фактам нашего опыта, а писатель с помощью спе­циальных приемов делает привычные вещи необычными, заставляет нас увидеть их как в первый раз, на них посмотреть и осмыслить.

Остранение может быть двух типов. В пер­вом случае остраняются слова. Вместо того чтобы назвать вещь прямо, поэт называет ее иноска­зательно: не «в Санкт-Петербурге», а «на брегах Невы». Вместо того чтобы излагать коротко и просто, автор неэкономно расходует слова, например повторяет синонимы или же созвучные слова: «…уж он эту свою бочку поворачивал, переворачивал, чинил, грязнил, наливал, выливал, забивал, скоблил, смолил, белил, катал, шатал, мотал, метал, латал, хомутал…» (Франсуа Рабле в переводе Николая Люби­мова). Все, что расска­зывают в школе о метафорах, сравнениях и прочих фигурах речи, — это примеры остранения слов. Остранением речи являются стихи: в обычной жизни мы смущаемся, сказав случайно в рифму, а в поэзии это обычно достоинство.

Второе применение остранения — к вещам. Вместо того чтобы назвать при­вычную нам вещь одним словом, писатель рисует целую картину, как если бы эту вещь увидел впервые, например ребенок, дикарь или ино­странец. В обычной жизни восприятие вещей автомати­зиру­ется, мы перестаем ощущать окружающие нас объекты, сводим их к стан­дарт­ным функциям и смыслам. Шкловский писал, что автоматизация «съедает вещи, платье, мебель, жену и страх войны», а цель хорошего писателя — сделать восприятие не автоматическим, а живым.

Толстой в романе «Воскресение» описывает церковную службу — это всем привычная, по крайней мере в его эпоху, церемония, а он до­тошно, с необыч­ным богатством деталей рассказывает, какие жесты произво­дит священ­ник, изображая дело так, как буд­то это видит человек со стороны, не знаю­щий, что такое церковь. В результате изобра­жение службы становится критическим: нас приглашают задуматься над тем, насколько «естествен» и насколько праведен официаль­ный культ, сколько лицемерия может скрываться за его условными обрядами.

Чем это полезно в обычной жизни?

Понять, как работает остранение, — значит научиться, во-первых, самому высказываться эффектно и действенно, так, чтобы тебя не слушали вполуха, а прислушивались внимательно. Во-вторых, это позволяет не только в искус­стве, но и в жизни смотреть на многие вещи остраненно, а значит, и крити­­чески, заново переживать их моральную и общественную неодно­знач­ность. Как писал Шкловский примени­тельно к Толстому, остранение — это «способ добраться до совести».

2. Литература учит видеть за частным — общее

Каким образом: у всего на свете есть структура, и ее надо разглядеть. А на книжках можно потренироваться.

Термин из теории литературы, который это объясняет: структура.

Кто придумал термин: «структура» — слово общенаучного языка, получившее специфи­ческое значение в структуралистской теории литера­туры, например у Юрия Лотмана в 1960-е годы.

Что это значит: допустим, мы читаем роман, где действуют люди, с которыми мы никогда не встречались. И эти люди произносят фразы, которые мы слы­шим в пер­вый раз. Тем не менее мы образом быстро понимаем, кто является главным героем, а кто — второсте­пенным, какая фраза является остроумной шуткой, а какая — горьким парадоксом. Конкрет­ные персонажи (с их внеш­ностью и биографией) или конкретные фразы в разных романах различ­ные, но мы понимаем, как к ним относиться, потому что привыкли к смысло­вым оппозициям, в которые они включены (в данном случае — «главное — второ­сте­­пенное», «забавное — печальное» и так далее).

Это значит, что у каждого произведения есть структура — абстрактный каркас, состоящий из отношений между элементами; чтобы его увидеть, надо усилием ума опустошить, «выпо­трошить» из текста все конкретное и оставить только те роли, которые тот или другой элемент играет в процессе изложения.

Структуры могут быть уникальными, а могут быть и повторяющимися. Многие произве­дения имеют одну и ту же структуру: все волшебные сказки, все детек­тивы, все торжественные оды. Такие однородные тексты являются нормой в традиционных культурах (таких как фольклор), а то, что нарушает эту норму, отбраковывается. В современной культуре все наоборот: повторя­емость струк­тур характерна для мас­совой словесности (тех же детективов), а выше всего ценятся необычные произведе­ния, структура которых сложна и уникаль­на. Они, конечно, складыва­ются из структур, существующих ранее (в конце концов, просто из стандартных конструкций языка), но в сложном и самобыт­ном тексте эти структуры соединяются и сталкиваются небывалым и уникаль­ным способом.

Например, в «Преступлении и наказании» использованы две жанровые струк­туры: структура криминального романа и структура философского эссе. Читатель должен выделить эти две общие структуры и мысленно создать из них одну новую — вот какую работу на дом задает нам Достоев­ский. Для этого приходится приподняться над конкретным криминальным сюжетом и понять его не как «реальную», то есть уникальную историю убийцы, а как ти­пичную литературную историю, которую он уже встречал в других рома­нах. И припод­няться над философ­ским содержанием и воспринять его не как пря­мое, то есть уникальное обращение к себе, а как новую разработку идейных структур, которые пришли к Достоевскому из предше­ствую­щей литературной традиции.

Чем это полезно в обычной жизни?

Во-первых, умение понять (хотя бы интуи­тивно) структуру произведения необходимо для чтения сложных текстов. Если не пони­маешь, что тебе рассказывают и зачем, попробуй разобраться, как это устроено, — может быть, на основе структуры текста откроется и смысл сообщения.

Во-вторых, знание структур позволяет типи­зировать серийные произведения. В массо­вой культуре, как уже сказано, структуры постоянно повторяются. Если ты усвоил устройство одного такого текста, ты сэконо­мишь время, потому что тебе не надо будет читать другие тексты: ты уже заранее знаешь примерно, как они устроены. Например, если ты прочитал достаточно детективов, то уже в следующем можешь сам быстро вычислить убийцу — не потому, что ты ве­ликий сыщик (реальный сыщик, возможно, будет вести расследование совсем ), а потому что опытный читатель.

И в-третьих, структуры есть не только в литера­туре, а вообще везде. В социаль­ной жизни, в экономике, в политике отношения тоже важнее, чем элементы, которыми они связы­ваются: например, сменяются поколе­ния поли­тиков, но остаются примерно одинаковыми отношения между партиями, которые они представляли. Даже если литература прямо не описывает эти отноше­ния, то она все равно тренирует своего чита­теля в расшифровке структур, а значит, учит его ориентироваться в жизни.

Женщина с книгой. Картина Карла Холсё. Дания, до 1935 года Wikimedia Commons

3. Литература учит отличать важное от неважного, ценное — от мусора

Каким образом: если мы понимаем, чем классика ценнее и сложнее попсы, то и в жизни будем лучше разбираться.

Термин из теории литературы, который это объясняет: текст.

Кто придумал термин: это еще одно слово обще­научного языка, которое проблемати­зировано в структуральной теории литературы, напри­мер Юрием Лотманом в 1970-е годы.

Что это значит: в теории литературы слово «текст» употребляется иначе, чем в языко­знании. Для лингвистики любой осмыслен­ный фрагмент речи является текстом: эсэмэска, обрывочная фраза или роман Джойса «Улисс» — все это тексты.

Иначе обстоит дело в теории литературы: не все написанное (и тем более не все сказанное) признается текстом. Текст — это особо ценное высказывание, кото­рое, в отличие от массы бросовых высказываний, мы считаем нужным сохра­нять, увекове­чивать, постоянно истолковывать (нередко противоположным образом), преподавать в школе. Даже черновик романа обычно не называется текстом, хотя его тоже могут сохранять и изучать (чтобы лучше понять настоящий текст, то есть роман).

Конечно, сохраняются и толкуются не только художественные тексты — например, юриди­ческие тоже. Но у художественных произведений, по мысли Лотмана, есть еще специфическое качество: они особо сложны по своему устрой­ству. Это потому, что худо­же­ственный текст должен быть написан по крайней мере на двух разных языках — или, в терминах семиотики, он зашифрован как минимум двумя кодами.

Первый из этих кодов — это наш естествен­ный язык. Чтобы прочитать «Пре­ступление и нака­зание», надо знать русский язык (а еще лучше — пони­мать, чем язык середины XIX века отли­чается от того языка, на кото­ром мы говорим сейчас). Вторым кодом могут быть, например, законы литератур­ного жанра: романа, новеллы, поэмы. В случае «Преступления и наказания» это, как мы уже говорили, законы криминального романа и законы философского эссе, которые находятся в динамическом взаимодействии.

Почему важно, чтобы кодов было несколько? Потому что текст, зашифрован­ный одним кодом, можно расшифровать и после этого резюми­ровать, кратко пересказать; его смысл можно зафиксировать, а само высказывание отбросить. Высказывания, стоящие того, чтобы их перечиты­вали и переосмысливали, содержат еще, кроме элементарного одного смысла. Многознач­ность, которую мы ощущаем в литературных текстах, связана с тем, что в них взаимо­действуют несколько разных языков. Иногда каждому из языков соответствует свой персонаж произве­дения: это то, что Михаил Бахтин называл «полифо­нией», равноправным диалогом языков и идей в художественном тексте.

Чем это полезно в обычной жизни?

Во-первых, читая художественные тексты, мы учимся делать различие между куль­турно ценным высказыванием, которое заслуживает подробного истолко­вания и изучения, и теми ненастоящими, неполноценными «текстами», кото­рые можно просто опознать и отложить в сторону или даже сразу выбро­сить, не читая.

Во-вторых, идея текста как особо сложного высказывания, совмещающего в себе разные языки культуры, позволяет понять слож­ность самой культуры, где сосуществуют, взаимодей­ствуют, а часто и конфликтуют между собой разные коды, разные дискурсы, то есть способы языкового осмысления реаль­ности: дискурсы профессиональные, научные (причем разных дисциплин и раз­ных школ), общественно-политические (опять-таки принадлежащие к разным идеологиям) и так далее. А художе­ственный текст является сжатой, компактной моделью такого устройства культуры — на его примере мы на­учаемся распутывать реальное многоязычие социальной жизни, в которой мы живем.

4. Литература учит понимать, когда нас обманывают, — и не поддаваться

Каким образом: нам часто внушают в разных целях, что наша жизнь предопре­делена, — но на самом деле такая предре­шенность есть не в реаль­ности, а только в повествовании о ней. Литература — не жизнь, и об этом важно помнить.

Термин из теории литературы, который это объясняет: повествование/нарратив.

Кто придумал термин: «повествование» — неспециальное и ничейное понятие. Все мы вроде бы знаем, что это такое, но более или менее точное определение выработано только в ХХ веке благодаря таким теорети­кам, как Ролан Барт и Жерар Женетт.

Американский философ Артур Данто приводил такой пример. В повествовании историка может быть фраза «В 1618 году началась Тридцатилетняя война». А вот современник этого события (например, летописец, который заносит начало войны в свою хронику) не мог бы написать такую фразу — потому что не знал, сколько война продлится и как ее потом назовут. Поэтому хро­ника — летопись, бортовой журнал или днев­ник — не является настоя­щим повество­ватель­ным текстом, хотя в ней есть рассказчик и сообщается о цепи собы­тий.

Повествование — это взгляд из будущего, который устанавливает связи между событиями, следующими друг за другом. И такая связь, установленная задним числом и вытянутая в одну линию (из события А вытекает событие В, из собы­тия В — собы­тие С…), дает более схематичную картину, чем в действитель­ности.

Логика повествования отлична от логики реальности. Как объяснял Барт, эта логика основывается на принципе «после этого — значит, вследствие этого», то есть причиной события по умолчанию считается другое событие, о котором нам сообщили раньше. Разумеется, в жизни это не так: у события могут быть многие другие причины, которые нам неизвестны и не прямо ему предшество­вали. Но повество­вательный дискурс это игнорирует.

Благодаря этому в художественном повествова­нии меньше сюрпризов, чем в реальной жизни, — и мы можем легче, чем в жизни, предсказывать следую­щие события. Например, мы знаем, что главный герой романа если и умрет, то лишь незадолго до конца книги, а если попадет в смер­тель­ную опасность в середине книги, то наверня­ка спасется. Это обусловлено не его волшеб­ной неуязвимостью, а просто тем, что повествование так устроено.

Чем это полезно в обычной жизни?

Логика жизни отличается от нарративной логики, однако мы склонны об этом забывать. В резуль­тате мы начинаем осмыслять свою реальную жизнь как не­кое повествование. Например, мы мысленно выстраиваем цепочку причин и следствий и убеждаем себя, что то, что с нами происходит, фатально неиз­бежно. Мы гово­рим «полоса везения» или «невезения», как будто однажды выпавшая удача или неудача тянет за собой другие. На самом деле это иллю­зия: мы подчиняем сложную многофакторную действительность простой линейной повествовательной схеме.

Литература и наука о ней дают нам инстру­менты, позволяющие замечать такие уловки и не попадаться на удочку нарративных иллюзий в реальной жизни. Что эффектно и изящно в романе, может быть грубым обманом или самообма­ном в действитель­ности, в политике и обществе.

Интерьер с читающей женщиной. Картина Карла Холсё. Дания, до 1935 года © Fine Art Images / Diomedia

5. Литература воспитывает в нас свободных людей, совершающих самостоятельный выбор

Каким образом: когда мы читаем, мы не просто впитываем те смыслы, которые заложил в произ­ведение автор, — на самом деле мы постоянно совершаем выбор.

Термин из теории литературы, который это объясняет: чтение.

Кто придумал термин: все мы читаем и вроде бы знаем, что это за занятие. Теория ХХ века — Ролан Барт, Ханс Роберт Яусс, Вольфганг Изер, Умберто Эко и другие ученые — сделала чтение проблемой и развернула к этой проблеме научные исследования.

Что это значит: литературоведение XIX века в основном изучало, как лите­ратура пишется, — сейчас больше думают о том, как она читается, насколько устройство литературного текста программирует тот или иной способ его чтения. Иными словами, у чтения, как и у текста, есть своя структура, и она лишь отчасти предопреде­ляется структурой текста. Чтение — творче­ский процесс: не усвоение однозначно заданного смысла, а свободная деятельность, в ходе которой читатель совершает множе­ство выборов, начиная с выбора, читать ли вообще данное произведение или не читать. А наука о литературе ищет в текстах момен­ты неопределенности, которые позволяют читателю выбирать между разными интерпретациями.

Что значит, что читатель выбирает? Он может читать произведение крити­чески или некри­тически, в разные моменты чтения применять к тексту разные способы дешифровки, опираясь на разные языки культуры. (Уже говорилось о двойственной структуре «Преступления и нака­зания»; так же и роман Умберто Эко, который был и ученым, и писателем, «Имя розы», можно читать как детектив, а можно — как фило­софское размышление о культуре.) В самом творческом случае читатель может даже пересочинять текст, например, сказать себе: «Я хочу, чтобы герои выжили и пожени­лись», и воображать такой финал, противо­речащий авторскому; или на­писать собственный вариант текста, его сиквел или приквел, как делают сочинители фанфиков.

Мы можем читать текст на общем с автором родном языке, на чужом языке оригинала, в переводе. Мы можем читать впервые или перечитывать, и наша реакция будет отличаться от первого чтения — мы ведь уже знаем, чем все кончилось. Мы можем читать с разными намерениями: отождествиться с геро­ем и через его судьбу узнать об отношениях между людьми; или погру­зиться в язык / культурный код текста и освоить его сложные смыслы и спо­собы их выражения; или, скажем, испытать шок от нарушения эстетиче­ских или моральных традиций — типичное удовольствие совре­мен­ного читателя, которому недаром так и рекламируют книги: «сногсши­бательное произ­ведение».

Способы чтения бывают не только индиви­дуальными, но и коллективными, то есть разделяются многими людьми и историче­ски изменяются. Например, Ханс Роберт Яусс показал, как менялось на протяжении короткого времени — жизни одного-двух поколений — восприятие французской публикой романа Флобера «Госпожа Бовари»: сначала в книге увидели лишь шокирующе «неприличное» описание адюльтеров (автора даже привлекли было за это к суду), но постепен­но возобладала другая точка зрения: в судьбе флоберовской героини стали читать критику противоречий буржуазного брака и даже, еще шире, универ­сальную склонность человека считать себя не таким, как он есть в действитель­ности (один из критиков так и назвал эту склонность — «боваризм»).

Чем это полезно в обычной жизни?

Все это значит, что литература формирует читателя как свободного человека, который самостоятельно вырабатывает свою пози­цию. Вместе с тем задача теории литературы — признавая за читателем свободу интерпретации, показать, что не все интерпретации равноценны. из них могут быть более успешными, а — напрасными, не приносить никакого прира­щения смысла — когда читатель вчитывает в текст только то, что заранее знает сам и хочет в нем видеть. Иными словами, чтение следует изучать как ответст­венную свободу. Нет неиз­менной и однозначной «канонической» интерпре­тации текста, но разные возможные интерпре­тации подлежат сравнению и оценке, у них есть свои достоинства и недостатки.

Теорию чтения очень легко перенести с художественного текста на любую смысловую продукцию, с которой встречается человек, — на рекламу, пропа­ганду политической идеологии. Разбираясь в структурах чтения, мы лучше понимаем непредзаданность мира: мир открыт для разных смыслов, мы должны сами ответ­ственно осмыслять его. Здесь теория литературы практически перетекает в общую проблематику морали.

6. Литература позволяет, не рискуя ничем, испытать сильные ощущения — и быть готовым к ним в реальной жизни

Каким образом: мы проецируем свои пережива­ния на героев книг.

Термин из теории литературы, который это объясняет: мимесис.

Кто придумал термин: это понятие, в отли­чие от предыдущих, очень специальное, малоиз­вестное широкой публике. Термин «мимесис» унаследован от Платона и Аристотеля, но в современной теории существенно переосмыс­лен. Слово означает «подражание»; в современном понимании имеется в виду не изображение внешнего объекта (например, худож­ник рисует цветок), а комму­никация (например, письмо или чтение), в ходе которой один субъект подражает другому. В теории литературы это понятие применяли, обычно не называя этим словом, члены русской формаль­ной школы 1910–20-х годов; сегодня его использует в числе других Михаил Ямпольский.

Что это значит: изучая мимесис, наука о литературе отвечает не на вопрос «Что значит текст?», а на вопрос «Что он делает?», какое воздействие он должен оказывать на читателя.

Мимесис начинается там, где читатель начинает телесно сопереживать тому, кто говорит: автору произведения или рассказ­чику, иногда и герою. Такое бывает не только в литературе: например, на фильмах ужасов зрители инстин­ктивно вздрагивают и закрывают глаза, когда происходит страшное; на комических спектаклях они заразительно смеются, подражая друг другу. Любовная проза навевает эротическое томление, а поэзия заставляет физи­чески переживать свой ритм — все это физиологи­ческая сторона миме­сиса.

Подражать можно не только чувствам, эмоциям и физиологическим реакциям, но и словам. Сравнительно простой пример мимесиса — литератур­ное письмо, которое подражает чужой устной речи (в русской теории литера­туры такой прием называют сказом). Сто лет назад Борис Эйхенбаум разобрал с такой точки зрения «Шинель» Гоголя. Эффект этого произведения, как выясняется, обусловлен не столько смешной или трогательной историей мелкого чинов­ника Акакия Акакиевича, сколько тем, что автор на протяжении всего текста комически имити­рует, передразни­вает устную речь рассказчика — сбивчивую, неумелую, запинаю­щуюся. Такое подражание чужой речи нам предлагается внутренне переживать, чуть ли не прогова­ривать про себя — вплоть до беззвуч­ного шевеления губами. Если же это будет речь не сбивчивая, а, наоборот, благозвучная, нам, может быть, захочется ее петь.

Более сложный мимесис — подражание процессу познания. Во многих жанрах литературы по ходу действия или рассказа происходит познание такого, что раньше было неизвестно: герой романа воспитания узнает, как устроена жизнь; сыщик в детективе выясняет, кто совершил преступление. Одновременно с ними все это постигает, проживая процесс узнавания, и чита­тель: весь процесс познания происхо­дит в его сознании. Литература — это в опре­деленном смысле и есть движение от незна­ния к знанию.

Литературный герой есть миметическая фигура: в нем важна не столько биография (мы можем ее не знать или почти не знать) или характер (он может быть очень схематичным), сколько то, что мы проеци­руем на него свое пере­жи­вание. Мы сочув­ствуем герою (бывает, даже отрицатель­ному), пытаемся разгадать за него загадку, с которой он сталкивается; мы радуемся, когда он на­ходит успешное решение, беспокоимся и жалеем, когда он не может понять такое, что уже поняли мы. На этом построен такой литератур­ный и театральный прием, как перипе­тия, — резкое изменение ситуации, когда выясняется новое. Эдип жил себе, правил Фивами и вдруг узнал, что он по неведению совершил страшные преступления. Спраши­вается: какое нам дело до древнего мифического Эдипа? А дело в том, что нас заставляют пере­жить вчуже сам процесс резкого узнавания нового.

Чем это полезно в обычной жизни?

Мимесис вообще — это психологическая разведка. Посредством условного худо­жественного сопереживания читатель может как бы задешево, понарошку пережить силь­ные эмоции, которые трудно найти в реаль­ной жизни (опасные, захватывающие приключения), а то и лучше вообще избегать (погибельный, трагический опыт).

Мимесис познания, если говорить конкретно о нем, — это упражнение в позна­нии мира. Литература в принципе говорит обо всем, что интересно человеку: она может рассказывать и о современной жизни, и об истории, и о фи­лософии, и об экономике. В отличие от науки, все это она представляет человеку не как готовые сведения, а как процесс; читая, нужно заново пере­жить добычу этих сведений, нередко сложную и драматичную.

Источник