Для чего нужны реформы
Что такое реформа и какие они бывают
Здравствуйте, уважаемые читатели блога KtoNaNovenkogo.ru. Когда-то китайский философ Конфуций сказал: «Не дай вам бог жить в эпоху перемен». Он был противником кардинальных изменений в любой из сфер жизни.
Наша страна (и мы вместе с ней) за короткий исторический промежуток пережили период глобальных реформ, которые затронули политическую, общественную и даже бытовую сторону нашей жизни.
Давайте вместе разберемся, что такое реформы, кому и зачем они нужны, и каков путь реформирования наиболее оптимален.
Реформа — это.
Если есть какая-то «форма», то ее всегда можно переделать (переформировать). Приставка «ре» как раз и обозначает повторение действия.То есть, реформа – это изменение формы и (или) содержания какого-либо объекта.
Реформа как процесс изменения предполагает коренную трансформацию объекта, а не просто его частичную коррекцию.
Недавний пример реформы – «перестройка», начавшаяся в 1985 году и закончившаяся в 1991. Именно так назвали этот период, когда в корне поменялись политический и общественный строй нашего государства. В ходе преобразований плановая экономика сменилась рыночной, власть одной партии – многопартийностью.
Вывод: реформа – это коренное преобразование. В переводе с латинского «reformo» — это «изменяю».
Важный момент: реформы подразумевают ненасильственный метод проведения преобразований.
Чаще всего термин «реформы» употребляют в связи с политическими, экономическими или социальными преобразованиями.
Зачастую реформами называют действия, направленные на частичную модернизацию какого-либо объекта, но, по сути, проводимая коррекция не является реформой и не решает кардинальным образом наболевшей проблемы.
Так называемая «реформа ЖКХ» (жилищно-коммунального хозяйства), проводимая в последние годы, не сумела навести порядок в этой сфере.
Главное предназначение реформ – предотвратить социальный взрыв в сферах, в которых назрели наибольшие противоречия. Это как приоткрыть крышку на кипящей кастрюле, чтобы кипяток не выплеснулся из нее на плиту.
Отличия реформ от революции
Практик и теоретик социализма В.И.Ленин в одном из своих трудов указывал на разницу между революционным и реформистским преобразованием.
Он говорил, что реформы не затрагивают основу существующей власти, а лишь корректируют некоторые из ее аспектов.
По его словам, только революционные преобразования могут сместить господство существующего строя. Именно таким (революционным) путем и произошел захват власти большевиками в России в 1917 году.
Небольшое отступление: весь ход новейшей истории мог бы стать иным, если бы Ленин со своими соратниками пошел бы путем демократических реформ. Но «история не терпит сослагательного наклонения», поэтому случилось так, как случилось.
Другие отличительные признаки реформ от революции (что это такое?):
Человечество развивается, имея в своем арсенале две движущих силы – эволюцию (что это такое?) и революцию. Реформы можно отнести к эволюционному направлению движения вперед.
Эволюция предполагает длительный процесс, а революция – одномоментный (скачкообразный). Всегда проще сначала «до основания разрушить», а затем на чистом месте возводить что-то новое. Но для людей, в чью бытность происходят перемены, реформы являются более предпочтительным вариантом.
Виды реформ
Принято различать 3 вида реформ:
Реформы в истории России
Пожалуй, самым великим реформатором в истории России стал Петр Первый. Кратко о его реформах:
Знаковым событием в истории России стала аграрная реформа 1906 года, «автором» которой стал видный политический деятель того времени Столыпин. Суть реформы: мотивировать крестьянство на увеличение производительности труда → максимизировать производство продукции сельского хозяйства.
Крестьянам разрешили выходить из общин с выделением им в собственность земельного надела, а безземельным крестьянам – стали давать земли в восточной части страны (за Уралом) и даже финансировали переселение. Эти меры должны были сгладить недовольство властью и уменьшить влияние на крестьянские массы революционно настроенных лиц.
Пенсионная реформа
Пример преобразований сегодняшнего дня в России – пенсионная реформа. Ее необходимость назрела давно. Продолжительность жизни россиян значительно увеличилась (даже в сравнении с серединой прошлого века), рождаемость снизилась.
Это стало причиной того, что обеспечивать материальное содержание пенсионеров (выплачивать пенсии) становится все более проблематично: ведь пенсионеров «содержат» те, кто работает и выплачивает взносы в Пенсионный Фонд. А количество трудоспособного населения в последние десятилетия не растет, а уменьшается.
В связи с этим правительством было принято решение увеличить возраст выхода на пенсию, и, таким образом, поддержать уровень пенсионных отчислений работающего слоя населения на прежнем уровне.
Как «аукнется» реализуемая ныне пенсионная реформа для экономики государства и качества жизни его граждан, мы сможем оценить уже в ближайшее десятилетие.
А пока прощаюсь с вами, дорогие читатели!
Удачи вам! До скорых встреч на страницах блога KtoNaNovenkogo.ru
Эта статья относится к рубрикам:
Комментарии и отзывы (2)
Все реформы, даже самые полезные и прогрессивные сначала вызывают неудобства и даже недовольство. Важно вовремя понять, стоят ли вносимые изменения причиненного дискомфорта.
Реформы принято считать чем-то позитивным, но нередко они только ухудшают ситуацию. Все дело в том, что они принимаются в угоду крупным игрокам, например, монопольным компаниям, даже если это не слишком очевидно.
Для чего нужны реформы
ЗАЧЕМ НАМ НУЖНЫ РЕФОРМЫ?
Извечной бедой российской действительности является навязчиво повторяемая из века в век попытка мифологизировать и идеологизировать почти все основные понятия, имеющие хождение в обществе. Обычный механизм такой мифологизации заключается в том, что какое-то средство, необходимое для достижения стоящих перед обществом целей, объявляется целью, причем священной. После этого начинается вербовка сторонников и поиск врагов, причем сторонники объявляются «хорошими» людьми, а противники «плохими». Сегодня очередь дошла до понятий «реформы» и «рынок».
Поэтому первым шагом любой практической деятельности в нашей политике должен быть шаг теоретический – расчистка понятий деидеологизация скомпрометированных бездарностями и жульем элементарных понятий, превращенных ими в конъюнктурные лозунги.
1.ЧТО ТАКОЕ РЕФОРМЫ?
В понимании самой категории «реформа» мы присоединяемся к методологу С. В. Попову, который структурирует ее следующим образом:
Имеется реалистическое представление о том, что имеется в действительности.
3.Имеется установка на «ненасилие» по отношению к наличной ситуации.
Вместо того чтобы насильственно переделывать существующую действительность, подминать настоящее под образ будущего, короче, вместо того, чтобы в очередной раз осчастливливать человечество и загонять его стройными рядами в Светлое Завтра, подлинный реформатор пытается быть не Гончаром, формующим глину «человеческого материала» под свои идеальные модели, но Сеятелем, засевающим почву настоящего семенами будущего, или Садовником, прививающим к подвою настоящего привой будущего.
Чтобы реализовать такой подход, требуется не только уважительно относиться к наличной действительности, сколь бы ни была она далека от наших идеалов, но и
4. уметь реалистически работать со своими представлениями о будущем.
Нужно, прежде всего, уметь «сворачивать» свои представления о желаемом будущем в некоторые минимальные элементы, в некоторые «клеточки», которые уже сегодня можно внедрять при минимальном сопротивлении материала действительности. Нужно уметь выделить из модели будущего некую «почку роста», которую уже сегодня можно привить к социальной реальности, ростовую почку, которая легко приживается к подвою, содержа в себе, как в зародыше всю развернутую модель будущего.
В процессе такой прививки и подвой и привой, и зародыши будущего и наличная ситуация начинают изменяться, изменяя друг друга в процессе взаимной адаптации. Инновационный сектор, не ломая наличную ситуацию, не растрачивая зря свои еще слабые силы на борьбу со старым, постепенно начинает расти, оттягивая ресурсы от традиционных секторов общества, распространяя в них, в свою очередь свои идеи через попытки подражания, моду, конкуренцию и т.д. Продолжая нашу метафору, соки привоя начинают влиять на подвой и наоборот. Экономисты называют такой способ внедрения инноваций созданием точки роста. Когда такая «машинка» начинает работать, лавинообразно захватывая соседние пласты реальности, начинают говорить о «чуде»; иногда успешные преобразования так и ограничиваются «очагом». Но в любом случае именно эту технологию изменения действительности и только ее мы и склонны называть реформами. Ретроспективно же, так сказать, «если получилось» такую ситуацию и называют развитием. Пока же «еще не получилось», пока мы еще находимся «внутри процесса», тогда то, что завтра может быть названо развитием, сегодня еще называется проектами и программами.
Если же «модель» пытаются внедрять без учета сопротивления ситуации, это не реформа, а трансформация типа сталинской, петровской и т.п.
Если же отсутствует технология «прививки» и делается ставка на силу самовнедряющейся истины, естественный ход событий, чиновничью дисциплину или что-то еще, это псевдореформа, захлебывающаяся в вязкой болотистой почве стихийного сопротивления «силы вещей» (как было со Сперанским, «эмансипацией», Столыпиным и Косыгиным-Либерманом).
2. Нужны ли нам реформы?
«Курс реформ», предлагаемый российскому обществу Ельциным- Бурбулисом- Гайдаром, есть, конечно, типичная трансформация, органично переходящая в псевдореформу.
Трансформацией он является по декларируемому замыслу, поскольку совершенно не считается с наличными условиями и не пытается опереться на реальные интересы российского общества (если не считать за социальную опору свору спекулянтов, занимающихся первоначальным накоплением на растаскивании госсобственности).
Все это свидетельствовало о необходимости реформирования экономики. Основная задача заключалась в оздоровлении воспроизводственной структуры, без чего никакие устойчивые инновации с целью приближения к мировому уровню не были осуществимы.
Средством решения этих проблем никак не мог быть курс на форсирование внедрение рынка и частной собственности. Рынок нигде и никогда еще не способствовал исправлению глубоких структурных деформаций экономики. В лучшем случае он способен удерживать экономику от перенакопления деформаций, если она изначально находится в состоянии относительно сбалансированном.
Любой уровень закачки внешних кредитов будет лишь смягчать симптомы, загоняя болезнь и распад вглубь, пока будут воспроизводиться столетиями складывавшиеся перекосы воспроизводственной структуры российского хозяйства.
3. ПОЧЕМУ В РОССИИ НЕТ СУБЪЕКТА РЕФОРМ?
На не заинтересованность чиновничьей корпорации в роли агента реформ в России всегда накладывается традиционная пассивность или, лучше сказать словами А. С. Ахиезера, непредприимчивость основной массы населения относительно любых социальных проектов, требующих гражданских инициатив. Поскольку в России единственным субъектом, как функционирования, так и преобразования общественной жизни почти всегда являлось и является государство в лице чиновничества, армии и полиции, то никакого механизма саморазвития в стране до сих пор не сложилось. Результатом этого отсутствия механизма саморазвития, сиречь гражданского общества, является то, что и на сегодняшний день никакие реформы без активной роли государства невозможны.
Названные три фактора объясняют нам, почему субъекта реформ в России до сих пор нет. А что же есть?
Демократизация есть явное и недвусмысленное свидетельство неспособности бюрократии провести даже выгодные для себя реформы, пользуясь традиционными методами.
Что касается самого населения, то для него проблемы структурной перестройки экономики не столь ощутимы как нечто личностное. Вспомним первые годы перестройки. Разве произошло тогда сколько-нибудь существенное ухудшение жизненного уровня населения, что побудило бы людей выступить в поддержку необходимости реформ? Вовсе нет. Необходимость реформ доводилась до населения на идеологическом уровне, через существовавший тогда мощный идеологический аппарат партии.
От чего действительно страдает население, так это не от структурных деформаций как таковых, а от неспособности бюрократии справиться с этими деформациями. Растерявшийся чиновник впадает в истерику, тщетно пытается найти панацею от свалившихся на него бед, пускается (с благой целью спасти нас от якобы неминуемой катастрофы) в рискованные эксперименты, реально-катастрофические последствия, которых население ощущает на себе в максимальной степени.
4. КАК НАМ ВЫРАСТИТЬ СУБЪЕКТА РЕФОРМ?
Какую же стратегию должны избрать политические силы, пытающиеся впервые в российской истории работать с широкими слоями населения не на уровне безответственной пропаганды? Во-первых, необходимо перестать попадаться на удочку различным группкам чиновников, пытающимся цветастыми речами и щедрыми обещаниями привлечь хоть видимость «поддержки масс» в пользу своего варианта осуществления «реформ». Это их собственные проблемы, и пусть они ими и занимаются, коль уж им за это по-прежнему неплохие деньги платят, да и за воровство пока перестали сажать.
Как можно реализовать поставленные выше цели? Исходя из разделяемого нами представления о реформах для решения обеих задач контроля общественности за деятельностью бюрократии и создания неправительственных систем жизнеобеспечения населения необходимо быть чрезвычайно осторожными по части разрушения уже существующих социальных структур. К тому же наши бюрократизированные социальные институты чрезвычайно хрупки и лишены «защиты от дурака», что так ярко показала так называемая «перестройка».
Мы видим, что задача контроля общественности за деятельностью чиновничьих структур есть либеральная классическая задача создания эффективного, но минимального государства как неизбежного зла.
Задача же построения альтернативных систем жизнеобеспечения населения (с претензией на конституирование механизма саморазвития гражданского общества) есть классическая задача кооперативного социализма.
Таким образом, любой проект институциональных реформ в сегодняшней России неизбежно оказывается либерально-социалистическим или (что в лоб, что по лбу) социально-либеральным. И никакой даже претензии на демократию за пределами этой «склейки» и быть в принципе не может, пока не простроены соответствующие институты. Поэтому не чьи-то личные и групповые «социал-демократические» убеждения заставляют предпочитать, выбирать и конструировать социально-либеральный путь развития, а сама пресловутая специфика российской ситуации вынуждает любого разумного проектировщика реформ ориентироваться на социал-демократические ценности, понимая их предельно широко.
5. КАК НАМ ОБУСТРОИТЬ НОМЕНКЛАТУРУ?
Процесс складывания региональных элит явно идет, но ни его внутренние формы, ни взаимоотношения между регионами пока не прояснились, являясь спектром неких возможностей. Вот уже не менее года в регионах разного рода группы, обладающие теми или иными ресурсами, минимально необходимыми для жизнеобеспечения населения, резко ощутили усиление своей ответственности за происходящее. Попросту говоря, они осознали, что бить стекла и физиономии будут им, а у центра даже деньги стали временами дефицитом, доставаемым по блату.
Гарантий никто никому заведомо не даст, но попытаться легитимировать эти процессы можно. Под контролем местных Советов можно и нужно начать создавать своего рода многосторонние «холдинги» держателей социальных ресурсов.
Разумеется, это будет маловато похоже на модель разделения властей и пресловутую «многопартийную плюралистическую демократию», но пока не удастся обеспечить некоторых элементарных механизмов, так сказать «сословного представительства», никакого реального шага к гражданскому обществу мы не сделаем.
Таким образом, единственное, что может всерьез предложить любая обладающая чувством социальной ответственности сила, желающая практически работать с населением, а не только с некими «элитами», это институционализировать стихийно происходящий переговорный процесс, ведущий к конституированию региональных субъектов.
Такая институционализация позволит соединить все наличные ресурсы, сделать за счет кооперации их набор достаточным, сильно сократить накладные расходы натурализирующегося хозяйства, сделать реально происходящие процессы переструктурирования хоть в какой-то степени легитимными и прозрачными, и тем самым минимально поставить их под контроль вменяемой части населения.
Эта институционализация могла бы выражаться в официальном создании в каждом регионе многостороннего совещания держателей ресурсов как официального института, учрежденного региональным Советом и подконтрольного ему как единственному легитимному органу власти на территории субъекта федерации.
В это «расширенное областное правительство» помимо администрации будут входить официально уполномоченные представители аграрного и промышленного директората, профсоюзов и СТК, союзов предпринимателей, местного самоуправления и обществ потребителей, а также представители Советов и администрации нижестоящих уровней.
Такое «правительство социального представительства» и будет держателем-распорядителем вышеупомянутого «холдинга» финансов и ресурсов, причем тип распоряжения ресурсами региона будет зависеть от выбранной стратегии регионального развития.
Если увенчать этот переговорный процесс требованием к любому российскому Правительству быть правительством народного согласия и Круглого Стола в том смысле, чтобы такое правительство было обязано формально или неформально консультироваться по типу выбранной экономической политики с парламентом, регионами, профсоюзами, директорами и предпринимателями, то это могло бы послужить наконец-то надежными гарантиями того, что наша бюрократия впервые оказалась бы минимально поставлена в некие рамки, нарушать которые при ее нынешнем разобранном виде даже Президенту или ГАду было бы неповадно.
Таким образом, из вполне совкового материала склок и интриг может быть запущен путем его легитимации и институционализации общероссийский переговорный процесс, из которого бы возможно возник Общественный договор, Национальное соглашение, некая система «сдержек и противовесов», что заставило бы начальство прекратить реализовывать утопии и заняться, наконец, своими профессиональными обязанностями (если кто еще не разучился их выполнять).
Задача построения такой экономики определяется не «близостью к интересам народа» организации или уровнем патриотизма ее лидеров, подлинно-социалистическими (монархическими, плюралистическими) убеждениями или интимной близостью к «невидимой руке» А. Смита, а потребностями и ценностями нормальных людей в обеспечении гражданского мира, хлеба и культуры, образования и социальных гарантий, возможности самореализации и общественного признания для любого мастера своего дела, нормального либерально-демократического равенства возможностей и элементарной социальной справедливости; возможности вертикальной мобильности для каждого желающего (а не только для холуев начальства и жулья).
1.Управление бюрократией как объектом и постановка ее под контроль формирующейся общественности.
2.Выращивание альтернативных государственным систем жизнеобеспечения и потенциальных очагов роста.
3.Постепенной перефункционализации существующих социальных институтов и постепенной простройки новых самовоспроизводящихся горизонтальных связей между ними.
Зачем были нужны реформы Петра I: фрагмент книги о первом российском императоре
«Новое литературное обозрение», Arzamas и Вольное историческое общество запускают книжную серию «Что такое Россия: модерная история страны». Работа, посвященная Петру I, выстроена как диалог. Публикуем отрывок из главы «Нуждалась ли Россия в реформах?», написанный от лица сторонника преобразований.
Доктор исторических наук, профессор и научный руководитель департамента истории НИУ ВШЭ (Петербургский филиал), главный научный сотрудник Санкт-Петербургского института истории РАН. Автор нескольких сотен научных публикаций, в том числе трех монографий по истории царствования Петра Первого.
Реформы Петра Великого были нужны для тогдашней России, которая плелась в хвосте европейских государств, была отсталой, в сущности, азиатской страной. Но самое главное, что следует помнить: в конце XVII века Россию поразил системный кризис. Черты его заметны во всех сферах жизни русского общества. Тут и явное экономическое и научно-техническое отставание от стран Западной Европы. Напомним, что в стране фактически отсутствовала собственная промышленность — два-три железоделательных завода, построенных голландцами под Тулой, — вот и все. Между тем потребность в металле непрерывно росла. И что же? Железо везли в огромных количествах с Запада, точнее из Швеции. Иначе говоря, страна полностью зависела от импорта. Собственные запасы руд не были разведаны. В России не добывали даже серебро — ввозили с Запада расхожие во всей Западной Европе иоахимсталеры (ефимки), затем на них спокойно выбивали российский герб и в таком виде пускали в оборот.
В числе прочих причин это сказывалось на уровне экономического развития страны, в которой отсутствовал общегосударственный рынок, а региональные связи не были толком налажены. Внешняя торговля напоминала торговлю европейцев с туземцами Микронезии: в страну ввозили самые разные товары, а вывозили исключительно сырье. Ко всему прочему «туземцы» сами в море со своими товарами не пускались, а ждали прибытия иностранного торгового каравана на берегу. К тому же страна не имела полноценного выхода к морю. Фактически у России был только один порт — в Архангельске, который тогда называли Городом. Внешняя торговля была сезонной и, опять же, напоминала отношения с чукчами или другими отсталыми, удаленными от центров цивилизации народами: в течение трех-четырех летних месяцев лед Белого моря отступал и тогда караваны голландских, гамбургских, английских торговых судов, преодолев опасный путь вокруг Скандинавии, добирались до Архангельска. Лишь тогда город оживал, превращаясь в порт. Для предприимчивых голландцев это был не менее опасный переход, чем торговая экспедиция в Батавию — собственную колонию в Индонезии. Словом, страна задыхалась без выхода к морю, без порта, доступного большую часть года. Вот откуда взялась петровская мечта о море!
А уж о том, чтобы самим плавать на своих кораблях, со своими товарами в порты Западной Европы, и мечтать не приходилось! В стране не строили судов с большим водоизмещением. Несомненно, архангельские кочи были хороши для охоты на тюленей и лова трески, но они не идут ни в какое сравнение с европейскими (прежде всего голландскими) китобойными и рыбацкими кораблями, уходившими целыми эскадрами к Гренландии и Ньюфаундленду. Не говоря уже о тысячах вместительных торговых судов, бороздивших все океаны мира. Да, при царе Алексее Михайловиче на Оке, в Дединово, голландцы построили один за весь XVII век путевый корабль. Однако судьба его оказалась печальной — спущенный по Волге до Астрахани, он так и сгнил в одном из протоков Волги. Ведь куда на нем плыть, никто не ведал: Каспийское море — все равно что большое озеро. Словом, экономический слой системного кризиса очевиден.
Налицо был и кризис военного дела. Несмотря на то что русские цари из династии Романовых приглашали на Русь офицеров-наемников и принимали первые воинские уставы, наметился кризис, крайне болезненно ударивший по амбициям властителей Третьего Рима. Малоподвижная русская армия таскала с собой огромные деревянные щиты, из которых солдаты собирали «гуляй-город» и сидели в нем, отбиваясь от неприятеля. На память не приходит ни одной продуманной наступательной операции или четко организованного сражения. И это во времена великих полководцев вроде Густава Адольфа, Валленштейна, Монтекукули! Россия десятилетиями не могла справиться с не менее архаичным войском Речи Посполитой, с трудом отбивалась от наскоков крымско-татарских орд. Не было у России в XVII веке такой войны, в которой русская армия не терпела бы обидных поражений. Дважды (в 1634 и 1659 годах) русская армия капитулировала вместе со своим главнокомандующим, генералами, знаменами, литаврами и пушками. Позор и унижение!
Со времен малоуспешных Чигиринских походов 1674–1678 годов стало ясно, что русская армия теряет боеспособность и как будто фатально обречена на неудачи. Крымские походы 1687 и 1689 годов это подтвердили, а попытки правительства царевны Софьи что-либо изменить в военном деле к успеху не привели. Петр и его окружение считали, что Крымские походы покрыли Россию позором из-за бездарности главнокомандующего — князя В.В.Голицына. Но пришел 1695 год, и Первый Азовский поход самого Петра закончился столь же плачевно. Лишь на следующий год, мобилизовав огромные силы, Петру удалось — да и то с немалыми трудами — взять Азов, устаревшую по тем временам турецкую крепость с немногочисленным гарнизоном. И наконец ставшая хронической полоса военных поражений завершилась сокрушительным разгромом под Нарвой поздней осенью 1700 года, когда армия потеряла всю артиллерию, знамена и генералитет, плененный Карлом ХII.
Неудачны оказались и начатые еще во времена Михаила Федоровича попытки реформировать армию путем устройства «новоманирных» полков по западноевропейскому образцу. В конце XVII века такие полки составляли большинство армии. Но и они терпели поражения наряду с дворянской конницей. Это неудивительно, ибо основа обеспечения «новоманирных» полков была, помимо денежного жалованья, все та же — поместье, да и в солдаты шли, как правило, обедневшие дети боярские.
Привилегированные стрелецкие полки прошли свой собственный путь к упадку. Размещенные в столице, в особых слободах, стрельцы усердно занимались торговлей, что мало способствовало поддержанию их боеспособности. К тому же близость к властям предержащим, стремление последних подкупить и «приласкать» стрельцов — все это в условиях политического и династического кризиса приводило к распространению в стрелецкой среде преторианских настроений, превращало эту наиболее боеспособную часть армии в опасный инструмент политической борьбы.
Таким образом, в основе военного кризиса находился серьезнейший социальный кризис — недееспособной оказалась не только армия, но и вся система служилых чинов, которые, собственно, эту армию и составляли. У Петра даже не было необходимости разрушать старую чиновную систему — к концу ХVII века она окончательно выродилась и быстро распадалась. Выход из этого социального кризиса царь видел в кардинальном изменении статуса одних сословных групп, ликвидации других, создании третьих. Следствием стала крупномасштабная социальная реформа.
Да, в России допетровской эпохи возникало все больше полков нового, регулярного строя — да вот толку от них было не много: не они ли провалили два Крымских похода и не они ли сдались под Нарвой в 1700 году?
Отсталым казалось и государственное устройство тогдашней России: архаичная Боярская дума, наполненная напыщенными представителями древних родов, а также родственниками царей и цариц, мало что решала — всем заправляли «ближние люди», влиятельные фавориты, «лежавшие на ухе» государя и думавшие только о собственном благополучии. Они ведали подчас десятками центральных учреждений — приказов с их расплывчатыми компетенциями и примитивным делопроизводством. Государство жило не просто без бюджета, но даже без примитивной сметы текущих доходов и расходов, абы как! Страна величиной с современную Россию делилась на огромные уезды, во главе которых сидели воеводы — своеобразные удельные князьки, целью которых являлось преимущественно личное обогащение. Все это неповоротливое государственное хозяйство, наполненное «крапивным семенем» приказного «планктона», было не в состоянии ни производить идеи, ни реализовывать что-либо стоящее на практике. То же военное дело было рассредоточено по десятку приказов, которые попросту не могли координировать столь важную государственную сферу, как оборона.
Неудивительно, что экономическая слабость, государственная немощь, очевидный кризис военного дела непосредственно сказывались на международном престиже страны. Он был, если так можно выразиться, предельно низким. В преамбуле Вестфальского мирного договора, завершившего в 1648 году общеевропейскую Тридцатилетнюю войну, перечислялись все страны Европы, и Россия была упомянута в конце списка европейских стран, наряду с Валахией — турецким вассалом. Истинная окраина Европы! Любопытно, что до 1704 года Россия платила «выход» («тыш»), то есть дань, крымскому хану, который и сам являлся данником Османской империи. Хан позиционировал себя наследником Золотой Орды и на этом основании требовал от русского царя — владетеля «русского улуса» — платежа ежегодного традиционного «выхода». Москва, ставшая уже давным-давно во много раз сильнее Крымского ханства, покорялась его требованиям. Делалось это ради того, чтобы унять хана-разбойника, который в случае неуплаты дани мог двинуть свою орду на южнорусские земли, жечь там села и города, грабить, убивать людей, увозить их в «полон». Поэтому каждый год из Москвы, как во времена Ивана Калиты, покорно везли в Бахчисарай «выход», стыдливо называя его «поминками», то есть подарками. А положить конец этому унижению суверенного государства в Москве не решались: за спиной крымской орды маячил ее хозяин — Османская империя, сила для тогдашней России неодолимая.
Обобщая, можно сказать, что из Москвы XVII века были видны только три столицы: Варшава, Стокгольм да Бахчисарай, а все другие — как в тумане; недаром остальной европейский мир считался в России «за морем», будто посуху туда и проехать нельзя. Впрочем, по этим направлениям изредка отправлялись дипломатические караваны, ничем не отличавшиеся от бухарских или китайских посольств, поражавших европейцев роскошью дивных подарков и азиатской дремучестью. Надолго во Франции запомнили посольство князя Я.Ф.Долгорукова. Оно довело до белого каления самого Людовика XIV своими непомерными требованиями в соблюдении весьма своеобразного дипломатического протокола, который, по мнению русских, подобал представителям русского государя, но был абсолютно неприемлемым при дворе «короля-солнца». Русские послы пытались указывать королю, когда ему надлежит встать, а когда снять шляпу при упоминании имени русского царя. Сами же при этом, в нарушение международных правил, пытались подторговывать привезенными в дипломатическом багаже мехами. После этого визита король и слышать не хотел об отношениях с Россией. И в Москве были обижены на французов. В итоге русско-французские отношения были фактически разорваны на пятнадцать-двадцать лет. Да и в 1682 году русский дипломат Симановский, прибывший ко двору бранденбургского курфюрста Фридриха-Вильгельма, «удерживал онаго курфюрста больше полутора часов своим упрямством и домогательствами, где ему, курфюрсту, встать, где шляпу снять, какие чинить самому и какие ближним его вопросы, отрицался целовать руку у курфюрста и пить про его здравие, яко некоронованной особы». Вообще, Россию мучил комплекс превосходства в сочетании с комплексом неполноценности. Ощущая себя Третьим Римом, единственно истинным «православным царством» и тщетно требуя от других держав соответствующего этому статусу уважения, Россия в то же время ясно осознавала свое бессилие в отстаивании своей исключительности, своих интересов. Невозможность вернуть завоеванные поляками, а потом и шведами земли, утрату которых стыдливо-уменьшительно назвали «потерьками», была крайне унизительной. Всякий раз, встречаясь со шведскими послами на русско-шведской границе, проходившей по реке Плюссе (там, где теперь Псковская область граничит с Ленинградской), русские требовали вернуть свои «потерьки». На это шведские дипломаты в глаза смеялись своим коллегам, говоря: «А что вы можете? Где ваши силы, чтобы заставить нас вернуть сии земли?» — а потом ночью, не попрощавшись, сворачивали шатры и уезжали восвояси.
Наряду с этими проблемами имел место тяжелейший кризис русского мировосприятия и мироощущения. В середине XVII века в России произошло то, что названо точным термином «раскол». За событиями, связанными с церковными реформами патриарха Никона, скрывались серьезные проблемы не только Русской православной церкви, но и православного средневекового сознания в целом. Некогда гармоничный для русского человека средневековый мир раскололся: вдруг выяснилось, что одни русские православные люди стали преследовать других русских православных людей, как диких зверей, пытать, мучить, жечь живьем в срубах. Появилось понятие «раскольники» — враги веры и царя, хотя они ими не были. Гонимые жестокой властью, они скрывались по лесам, отвергая «никонианскую веру» и принявшую ее государственную власть. Запылали «гари» — если так можно сказать, автоаутодафе, в которых гибли десятки, сотни православных людей.
Немыслимо было раньше представить, чтобы северную святыню — Соловецкий монастырь — шесть лет осаждали не иноземные враги, а российские войска. И расправа с непокорными монахами — защитниками твердыни «истинной веры» — была жестокой, будто со злейшими врагами. Известно, что правительственные войска после взятия Соловков повесили на священных стенах монастыря пятьсот монахов. В некогда единой православной стране возникло то, что принято называть двоемыслием: в соборе, при царе и патриархе отбивали поклоны и крестились как положено — троеперстием, а дома, в домовой церкви, стряхнув казенную «нечисть», умильно молились на старинные образа и руку складывали в двоеперстие. Когда знаменитая боярыня Морозова заупрямилась идти в церковь и креститься «кукишем», в наказание у нее отобрали еще несколько вотчин. Потом она согласилась, послушав приехавшего ее убеждать окольничего Ртищева: «Сестрица, потешь царя и перекрестися тремя перстами, а втайне как хочешь, так и твори. И тогда отдаст царь холопей и вотчины твоя». Ртищев знал, что говорил: почти всегда так жила Россия. Вспомним бессмертное пушкинское, в «Капитанской дочке»: «Не упрямься! Что тебе стоит? Плюнь да поцелуй у злод… (тьфу!) Поцелуй у него ручку». Было от чего рухнуть устоям прежней чистой веры и православной, от дедов, морали!