Докажите что византийские императоры обладали неограниченной властью
Политико-правовой статус византийских императоров
Историческое и идейное изменение их полномочий
Мы знаем, какой страх внушает злым ваша почтенная власть и какую заботливость вы оказываете о церковном мире. Посему и молим Бога сохранить надолго вашу власть, которая обычно покровительствует благочестию, царствует над вселенной мирно, судит каждого подданного справедливо, покоряет поднятые руки врагов и заставляет повиноваться вашим скипетрам.
Из послания Халкидонского Собора
императорам Валентиниану III и Маркиану
Как глаз прирожден телу, так миру – царь, данный Богом для устроения того, что идет на общую пользу. Ему надлежит печься обо всех людях как о собственных членах, чтобы они успевали в добром и не терпели зла.
Становление императорской власти в Риме
 |
| Камея с портретом императора Августа |
13 января 27 года до Р.Х., победив конкурентов, диктатор и полководец Октавиан (27 до Р.Х. – 14) сложил с себя чрезвычайную власть, но сохранил общее управление делами Римского государства. Никакая должность, по римскому праву, не предусматривала таких полномочий, и тогда Октавиан принял титул «император», или – неофициально – princeps («первый среди равных», «человек выдающихся нравственных качеств»), должный, по его мнению, легитимировать новое положение дел. Так рождалась императорская власть. А 29 мая 1453 года во время осады Константинополя погиб последний самодержец Священной Римской (Византийской) империи Константин XI Палеолог (1448–1453). С их именами связаны начало и окончание целой исторической эпохи развития человечества, полутора тысячелетней эры римского монархизма, под нежной и заботливой опекой которого зарождалось и распространялось по миру христианство.
Было бы совершенно неверным полагать, будто императорская власть образовалась искусственно, исключительно в силу неуемных амбиций отдельных римских вождей, силой и репрессиями похоронивших вековые республиканские традиции. Нет, объективные обстоятельства вели Рим к единоличному правлению. Действовавшая на тот момент система власти, основанная на принципе коллегиальности и высокой политической активности римских граждан, уже не обеспечивала мир в государстве. Республика могла существовать до тех пор, пока ее территория ограничивалась относительно небольшой по площади Италией. Но для государства, широко раскинувшегося вокруг «римской лужи» – Средиземного моря, требовалась фигура стоящего над всеми единоличного правителя, который бы мог обеспечить справедливость и законность.
Переход от республики к империи был далеко не случаен. Еще до Октавиана Рим познал Мария (157–86 до Р.Х.) и Суллу (138–78 до Р.Х.), Цезаря (100–44 до Р.Х.) и Помпея (106–48 до Р.Х.), Красса (115–53 до Р.Х.) и Антония (83–30 до Р.Х.), откровенно претендующих на единоличную власть. И, что симптоматично, население, не говоря уже об армии, в целом было на стороне этих узурпаторов. Даже позднее, при тирании отдельных принцепсов, как это было, например, в годы правления императора Калигулы (37–41) – ужаса сената и аристократии, никто не думал о возврате к республиканским временам. Всем было очевидно, что та эпоха безвозвратно канула в Лету.
Замечательно также, что, не находя привычных аналогий в списке республиканских должностей, императоры нередко шли по пути принятия крайне неопределенных титулатур, должных, тем не менее, подчеркнуть их особый статус. Это никоим образом нельзя отнести к фантазиям дорвавшихся до власти нуворишей или необразованных солдат. Просто носители императорского венца и их современники пытались в чувственно-неопределенных выражениях передать то главное и пока еще непонятное, что несла в себе идея императорства Священной Римской империи. Этого государства-эйкумены, объявшего собой весь цивилизованный мир.
Но чтобы императорская власть смогла стать не только правовым и легитимным политическим институтом, но и по-настоящему единоличной, верховной, ей пришлось пройти длинную дорогу исканий. Как мы увидим, формирование статуса римских (византийских) императоров происходило в течение многих столетий и шло несколькими путями, иногда пересекавшимися друг с другом, а иногда – дополнявшими. В первую очередь – путем восстановления прерогатив древних римских царей. Затем – в форме присоединения императорами к своим полномочиям компетенции республиканских органов власти. И наконец посредством открытия в природе императорской власти тех полномочий, которые ранее были просто не актуальны в республиканский период. В этом отношении христианский период существования Римской (Византийской) империи представляет собой особое явление.
Императорский статус в дохристианский период
Это обстоятельство налагало своего рода внутреннее ограничение на носителя императорского титула в части формирования им своей правоспособности. Тем не менее, надо сказать, способ легитимации своего статуса, изобретенный Октавианом, был довольно прост и не лишен изящества. Он соединил воедино полномочия некоторых высших органов власти в Римском государстве, добавил к ним полномочия древних царей и все вместе отнес к ведению императорской власти. Это оказалось совершенно приемлемо для современников и соответствовало их представлениям об императорстве.
Некоторые полномочия императоров копировали прерогативы римских царей: где еще единоличная власть могла искать аналогов, как не в царской власти древнего Рима? А именно цари в прежние века сосредотачивали всю верховную власть в своих руках, включая командование армией, блюстительство внутреннего порядка, совершение общественных жертвоприношений, право суда и отправление наказания.
Теперь некоторые царские полномочия возвращались к их истинному владельцу, но не сразу, а постепенно. Сам Октавиан в основном довольствовался республиканскими титулами. Поскольку он не мог оставаться бессрочным консулом, не подвергая ревизии старые римские традиции, то отказался от консульства и принял пожизненную трибунскую власть. Это очень понравилось народу и армии, не любившим аристократию. А чтобы закрыть образовавшуюся лакуну в его власти, Октавиан восстановил старое право трибунов иметь под своей рукой вооруженные формирования. Тем самым он фактически сравнялся с консулами, которые командовали армией. Первоначально вся власть Октавиана Августа основывалась на двух столпах: верховном командовании в силу imperium и звании народного трибуна, обеспечившем ему личную неприкосновенность. Само собой, император являлся верховным главнокомандующим, и армия всецело подчинялась исключительно ему. Чуть позднее он расширил свои полномочия за счет бывших царских прерогатив.
До нас дошло чрезвычайно любопытное решение римского сената при Веспасиане (69–79), напрямую описывающее императорскую правоспособность:
«Пусть он имеет право заключать договор, с кем он хочет, как до него божественный Август, Тиберий Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик (предшественники Веспасиана. – А.В.);
и пусть он имеет право созывать сенат, делать доклады, откладывать дела и предлагать сенату постановить решение после обсуждения или простым голосованием, как до него божественный Август, Тиберий Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик;
и пусть, если по его воле, авторитету или приказу, поручению или в его присутствии произойдет сенатское заседание, порядок всех дел будет и сохранится такой же, как если бы сенат собрался или был созван на общем законном основании;
и пусть те, коих он коммендирует сенату и народу римскому, когда они будут искать магистратуру, полномочия, власть или поручения, и коим дает и обещает свою поддержку, будут приняты во внимание, то есть избраны избирательным собранием вне обычного порядка;
и пусть он будет иметь право и власть делать и совершать все, что он сочтет нужным в интересах государства, божественных и частных дел, как имели на то право божественный Август, Тиберий Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик;
и пусть он не будет связан теми законами или плебесцитами, в коих было сказано, что ими не связываются ни божественный Август, Тиберий Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик;
и пусть император Цезарь Веспасиан Август имеет право совершать все то, что на основании какого-либо закона должны были совершить божественный Август, Тиберий Юлий Цезарь Август и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик;
и пусть все, что сделано, совершено, решено или приказано императором Цезарем Веспасианом Августом или кем-либо иным по его приказанию или поручению, будет также законно и обязательно, как если бы все это сделано по приказанию народа или плебса;
Этот документ примечателен по двум причинам. Во-первых, в сенатском решении отчетливо прослеживается ссылка на правовой обычай, сформировавшийся при предшественниках Веспасиана на императорском троне и породивший уже конкретный правовой акт – сенатское постановление. И, во-вторых, тем, что об обычных правомочиях принцепса, как, например, военной, судебной, административной власти, управлении провинциями, уже просто не говорится. Следовательно, они более не являются предметом обсуждений и считаются неотъемлемой прерогативой императорского статуса. Как небезосновательно полагают, именно Веспасиан соединил все мозаичные полномочия прежних императоров воедино, присовокупив к ним еще несколько важных функций.
Но концентрация высших полномочий неизбежно приводила к конфронтации императоров с сенатом. А потому перед принцепсами встала очередная задача доказать, что сенат не является источником их власти. Решение этой задачи позволяло им, кроме того, обеспечить действенный контроль над самим сенатом.
Очень важные последствия в этом отношении имел факт приобретения императорами цензорского достоинства. Отныне они перестали связывать себя (пусть даже формально) с народным суверенитетом. До этого принцепс считался законным представителем народа, а потому его возведение на престол обуславливали решением народного собрания. Поскольку же эта акция едва ли могла в действительности иметь место вследствие многочисленности римских граждан, его функции выполнял сенат. Но теперь, используя статус цензора, который неоднократно присваивал себе, император изменял состав самого сената. Веспасиан так и поступил, добавив к древним римским родам еще 1 тыс. новых выдающихся провинциалов.
Большое значение в части обособления императора от сената и подчинения его своей власти имели изменения в части распоряжения государственными средствами. В римском праве государственная казна издавна получила название эрарум (aerarium Saturni). Но в императорский период наряду с эрарум появился фиск, куда поступали доходы с налогов, введенных императорами. Фиск считался частным имуществом императора как первого лица римского народа, в то время как распорядителем эрарум признавался сенат. Хотя фискальное имущество и считалось частным, император был обязан употреблять его исключительно на государственные нужды.
Справедливо замечают, что римский император – не восточный деспот, он – верховное должностное лицо империи. Императорская власть рассматривалась современниками не как личная привилегия, а как долг и служение. «Император как бы олицетворял собой империю, и потому власть императора, равно как и его особа, были одинаково священны и представляли собой предмет религиозного почитания. В императоре получило свое воплощение величие государства. Он был не хозяином государства, а его первым слугой; служение государству было его долгом.
Конечно, далеко не все римские императоры исповедовали эти замечательные принципы. Но накануне появления христианства общественное сознание создало именно такой идеальный образ римского императора. И это обстоятельство наложит особую нравственную ответственность на первых императоров христианского Рима.
Статус Византийских императоров в христианскую эпоху
 |
| Император Константин Великий |
Так в целом выглядел процесс формирования императорского статуса в дохристианскую эпоху. Нельзя, однако, сказать, что компетенция императора выглядела законченным правовым сооружением. Рим, хотя уже и империя фактически, не был еще империей духовно; ему пока не хватало историософического понимания своей роли, осознания себя как единственной державы и цивилизационной силы. Идея Вселенской империи понималась римлянами чрезвычайно усеченно и просто; ее глубина, само предназначение Рима, избранного Господом для осуществления высокой цели – собрать все человечество в одну семью, единую Кафолическую Церковь, не были доступны еще римскому сознанию. В римской территориальной экспансии по-прежнему довлело право силы, желание распространить свою власть до горизонта.
В последние десятилетия язычества и в начале христианской эпохи римское общество продолжало уточнять объем правоспособности императора – и, надо сказать, небезуспешно. Многие высшие римские магистратуры или решительно изменили свой статус, или вообще исчезли. А с создания в 330 года Константинополя и переезда в новую столицу императора существенные метаморфозы претерпело сенаторское сословие, ранее целиком и полностью состоявшее из родовой аристократии. При св. Константине Великом (306–337) патрикиями (греческая вариация латинского слова «патриций») начали становиться люди, своей добросовестной службой заслужившие милость и доверие императора. Получив ту или иную должность в высших эшелонах власти, они входили в круг патрикиев; причем, как правило, преимущество отдавалось гражданским чиновникам, а не военным. Наделение этим титулом, разумеется, находилось всецело в компетенции императора.
Как следствие, изменились и полномочия самого сената. Он уже перестал быть органом, олицетворявшим народный суверенитет (эти полномочия отошли к императору), но по-прежнему являлся важной легитимирующей силой, органом, придававшим законность самым важным решениям. Сенат уже не избирал императора, но очень часто именно его постановление являлось основанием начала нового правления. Ему же 62-й новеллой императора св. Юстиниана Великого (527–565) были переданы функции высшей апелляционной судебной инстанции.
Менялась и система государственного управления, и титулатура императора. Те полномочия, которые раньше закреплялись за ним путем механического присоединения других титулов, становятся уже неотъемлемыми прерогативами самого правителя. Так, например, в III веке исчез титул народного трибуна, чьи полномочия давно уже стали ординарными для императорской титулатуры. Утратил свое значение и титул цензора, поскольку император, как верховный блюститель нравов и pontifex maximus, начал осуществлять общее руководство делами, связанными с общественной нравственностью и религией.
Дальнейшее наполнение императорского статуса конкретным содержанием попало в прямую зависимость от усвоенного Римом христианского вероучения. Императорская власть находит свое обоснование не в настроениях толпы, эгоцентризме отдельных правителей или фрагментарных философских учениях. Начиная со св. Константина Великого, природу императорской власти пытаются раскрыть по текстам Священного Писания и при помощи церковного Предания, обособляясь от старых республиканских представлений о власти и государстве.
Никаких конкурентов на властном поприще римские императоры уже не имели, став единоличными правителями обширнейшей империи. Им отныне и навечно подчиняется армия, принадлежит правосудие, государственное управление, вопросы международных отношений и внутренняя политика. Регулирование торговли, вопросы социального обеспечения и гражданства, налогообложение и помилование – все это находится теперь во власти императора. Но пока все это еще являет собой мозаичную картину, которой недостает главного – идеи царской власти.
Особым этапом в этом отношении является царствование императора св. Юстиниана Великого, при котором было осмыслено и сформулировано (им самим и современниками) целостное и полное учение об императорской власти на основе христианского учения. К этому времени практика церковно-государственного сотрудничества, великая и великолепная «симфония властей», обусловила то положение дел, что весь быт византийского общества в целом и каждого римлянина в отдельности был пронизан христианством.
Итак, существует только один Бог и одна Империя. Следовательно, по природе вещей возможен только один император, от которого все остальные правители получают права на свои территории и правят с его волеизъявления. Христос является единственным Царем Вселенной, и сакральный смысл термина «император» отныне связывается с царским служением Христа. Допустить существование двух или трех равнозначных императоров – бессмысленно, как не может быть двух и более империй.
Со времени царствования этого удивительного и блистательного императора появляется новый вид законодательных актов, принадлежащих исключительно императору, – новеллы (Novellae Constitutiones), которые должны были дополнять римское законодательство, систематизированное при св. Феодосии II Младшем (408–450) и самом св. Юстиниане в кодексы.
Исчезновение республиканских магистратур и аккумуляция всей полноты власти в руках императора привело к тому, что его власть приняла абсолютные черты. Теперь императору принадлежит три важнейших функции: репрезентативная, экзекутивная и административно-законодательная. Как богоизбранный самодержец, он представлял Римскую империю. Своим статусом, внешним видом и величием царь внушал уверенность всем окружающим народам в величии и вечности Римской империи. Наконец, как носитель высшей экзекутивной власти царь приобрел неограниченное право судить своих подданных, смещать с государственных должностей и т.д. [60]
С формально-правовой стороны власть императора стала никем и ничем не ограниченной. Блистательно эта мысль была изложена св. Юстинианом Великим в 133-й новелле: «Нет ничего недоступного для надзора царю, принявшему от Бога общее попечение обо всех людях. Императору подобает верховное попечение и забота о спасении подданных». И далее: «Так высоко поставил Бог и императорское достоинство над человеческими делами, что император может все новые явления и исправлять, и упорядочивать, и приводить к надлежащим условиям и правилам».
Прошло всего 200 лет с тех пор, как римлянам разрешили свободно исповедовать христианство, – минута на часах вечности. Но Церковь на горьких примерах убедилась, что без императора ее нормальное существование и деятельность невозможны. И хотя в течение многих веков церковная правоспособность римских императоров была урегулирована правовым обычаем, это не мешало им чувствовать свою ответственность за дела Кафолической Церкви.
Все без исключения Вселенские Соборы созывали императоры, они же и утверждали их акты. «Из столь многих бывших Соборов, на которых сходились все архиерейски председательствующие в Церквах, ни один Собор не произошел по повелению кого-нибудь из таковых архиереев: ни блаженнейшего папы старейшего Рима, ни патриарха Константинопольского, ни папы Александрийского, ни Иерусалимского, ни иного кого, но все Соборы собирались по царским повелениям. Ибо царь был имеющим власть их созыва, и без царского приказа ничего такого не совершалось. Так что и вновь, если необходимо созвать Собор для исследования истины, должно быть так, и царскими указами сойтись в том месте, где он прикажет. И царь воссядет посреди, чтобы по старому тому обыкновению рассуживать говорящих», – писал в 1256 году Римскому папе Александру IV (1254–1261) император Феодор II Ласкарис (1254–1258). И это было для всех бесспорной истиной – даже папа не осмелился вступать с императором в диспут по данному вопросу.
 |
| Константин Багрянородный. Фрагмент резьбы по слоновой кости, ок. 945. Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина |
Не только догматические вопросы оказывались в сфере ведения императорской власти, не менее активно она осуществляла каноническое законотворчество. Каноны, принятые непосредственно св. Юстинианом Великим, св. Никифором I Фокой (963–969), Константином VII Порфирородным (913–959), Львом VI Мудрым (886–912), Алексеем I Комнином (1081–1118), Мануилом I Комнином (1143–1180), Исааком II Ангелом (1185–1195, 1203–1204) и другими императорами навсегда вошли в корпус канонического права Кафолической Церкви. Им же принадлежало право помимо Соборов епископов канонизировать святых, которым, правда, они пользовались чрезвычайно редко. В частности, Лев VI Мудрый своим законодательным актом канонизировал покойную супругу св. Феофанию.
Обычно, когда между кафедрами возникали дискуссии относительно того, какому патриарху подчинена та или иная территория, решение вопроса передавалось на усмотрение самодержца. Так было в том числе при решении вопроса о духовном окормлении Болгарии, который решался на Константинопольском Соборе «в храме Святой Софии» в 879–880 годах. И на этот раз позиция императора, а им был Василий I Македонянин (867–886), предрешила исход спора, несмотря на яростное сопротивление авторитетной Римской кафедры.
Традиционно утверждают, что вопрос об иерархии патриарших кафедр решался Вселенскими Соборами, и это правда. Но и императоры зачастую имели непосредственное отношение к данному вопросу, своими актами определяя главенство той или иной кафедры. В частности, в 545 году св. Юстиниан Великий 131-й новеллой постановил следующее: «Основываясь на правилах Святых Соборов, определяем святейшему епископу древнего Рима быть первым пред всеми, а блаженнейшему епископу Константинополя, нового Рима, занимать второе место после престола древнего Рима и быть выше всех прочих». Следом по очереди шли патриархи Александрии, Антиохии и Иерусалима. Затем была определена и иерархия остальных епископий.
Разъясняя причину столь широкой правоспособности императора, Хоматин писал: «Император, который есть и называется верховным правителем Церквей, стоит выше определений Соборов. Этим определениям он доставляет надлежащую силу. Он есть мерило в отношении к церковной иерархии, законодатель для жизни и поведения священства, его ведению подлежат споры епископов и клириков и право замещения вакантных кафедр. Епископов он может делать митрополитами, а епископские кафедры – митрополичьими кафедрами. За исключением совершения богослужения императору предоставлены все остальные епископские привилегии, на основании которых его церковные распоряжения получают канонический авторитет. Как древние императоры подписывались pontifex maximus, таковым должно считать и теперешних императоров, как помазанников Божиих, ради царского помазания. Подобно тому, как Спаситель, будучи Помазанником, есть и чтится как Первосвященник, так и император, как помазанник, украшается благодатью первосвященства».
То же самое следует сказать о литургическом творчестве царей и их проповеднической деятельности. Императоры св. Юстиниан Великий, Феофил (829–842), Лев VI Мудрый и Феодор II Ласкарис много времени посвящали составлению проповедей и церковных песнопений. Сохранились «слова» Льва VI на Рождество Богородицы, Введение Ее во храм, Благовещение, Сретение, Рождество Христово, Вербное воскресенье, Воздвижение Святого Креста Господня, Воскресение и Вознесение Христа, на Сошествие Святого Духа и Пятидесятницу, Успение Богородицы, Неделю всех святых, Усекновение главы Иоанна Предтечи, в честь св. Иоанна Златоуста и св. Николая Мирликийского, а также «слово» ко всем христианам – всего 19 проповедей. Из не сохранившихся сочинений известны работы «О судьбе», «Главы о добродетели», «Нравственные правила». Кроме того, Льву VI Мудрому приписывается полемическое сочинение с сарацинским князем Омаром. Как правило, эти проповеди зачитывались в храмах его чиновниками, но нередко царь и сам выходил с текстом на амвон.
Не утруждая читателя деталями, заметим, что византийские императоры в скором времени стали осуществлять все полномочия, которые канонически закреплены за органами церковного управления и священством, включая епископат, за исключением одного – совершения таинств, на что, впрочем, римские цари никогда не претендовали.
По идее, правоспособность царя не должна была отличаться в худшую сторону от правоспособности рядового римского гражданина. Но на самом деле так считали не все и не всегда. С этим связан один запоминающийся пример.
В целом отметим, что при наличии многочисленных источников и даже законов, определявших императорскую правоспособность, она не могла считаться «закрытой» по содержанию, то есть полностью определенной и описанной. Ведь всегда могли возникнуть ситуации, неизвестные ранее. А потому современники формировали мозаичный портрет царской власти на основании конкретных прецедентов, оценкой которых выступали польза Церкви и общее благо Византийского государства.
Правоспособность и дееспособность императора
 |
| Византийский император Мануил II Палеолог. Константинополь. 1409–1411. |
Такова в целом история формирования и содержание статуса римского (византийского) императора. Между тем невыясненными остались несколько важных вопросов. Например: с какого момента император мог считаться полноправным правителем империи? Для ответа на этот вопрос напомним, что обычно правоспособность юридического лица возникает с момента его создания и исчезает с прекращением существования. Но когда речь заходит о царственных особах Византии, нужно различать статус императорской власти как неизменного и возвышающегося над всеми политического и сакрального института и дееспособность конкретного государя, то есть его личную способность осуществлять свои права и ответственность за собственные поступки. И если статус является неизменным, вечным атрибутом и качеством императорской власти, то у физического лица, конкретного василевса, царская дееспособность возникает с момента воцарения. Осталось теперь понять, какой акт легализовал статус претендента на царство.
Поскольку никаких законов на этот счет неизвестно, следует ориентироваться на прецеденты, впоследствии отлитые в форму правового обычая. И здесь нас ждет много неожиданностей. Коронация лица, безусловно, фигурирует в качестве обязательного акта признания за ним царской дееспособности. Но разве многие царевичи, коронованные на царство, не утратили впоследствии своих прав на него? Вопрос, конечно, риторический.
Избрание императора сенатом, армией, народом или священноначалием также не являлось безусловным основанием появления у него царской дееспособности: мы знаем массу случаев, когда такие лица просто даже не начинали царствовать. Порфирородное происхождение тем более не являлось таким основанием. Множество царевен и царевичей, равно как и усыновленных императорами лиц, предназначавшихся для царствования, так и не стали василевсами.
Единственный ответ заключается в том, что при наличии тех или иных необходимых качеств, при условии совершения необходимых процедур и таинства, главным основанием воцарения того или иного кандидата являлось общее согласие (гласное или негласное) народа, иерархии, армии и аристократии. Без этого никакое миропомазание, коронация, симпатии сената, армии или происхождение не играли никакой роли. В этом отношении Византия явила нам пример настоящей народной монархии.
Если византийское общество приходило к мысли, что правящий монарх не соответствует идеалу справедливого царя, то участь его была, как правило, печальной. Императоры Зенон и Василиск (475–476), св. Маврикий (582–602) (даже он!), Фока, Ираклон (641), Юстиниан II Ринотмет (685–695, 705–711), Леонтий (695–698), Феодосий III (715–717), Михаил III (842–867), Михаил V Калафат (1041–1042), Михаил VI Стратиотик (1056–1057), Михаил VII Дука Парапинак (1071–1078), Никифор III Вотаниат (1078–1081), Андроник I Комнин (1183–1185) и некоторые другие василевсы были оставлены народом как утратившие нравственное доверие общества и священноначалия и лишились власти, а некоторые и жизни.
Зато классическим примером, когда народная поддержка удержала правителей на престоле, является история с последними представителями блистательной Македонской династии – Зоей (1042–1050) и Феодорой (1042–1056), которых византийцы буквально спасли от власти узурпатора и восстановили на престоле. 19 апреля 1042 года Константинополь взорвался криками многотысячных толп народа: «Не хотим иметь Калафата царем! Верните к власти нашу матушку Зою, урожденную и законную нашу царицу! Разнесем кости Калафата! Где ты, наша единственная, душой благородная и лицом прекрасная? Где ты, одна из всех достойная всего государства госпожа, царства законная наследница, у которой и отец – царь, и дед, и деда родитель?» [83] Это и решило дело в пользу порфирородных сестер.
Следующий вопрос не менее интересен и важен: в силу каких причин в Византии повсеместно допускались ситуации, при которых одним императорам отказывали в тех правах, которые легко признавались за другими василевсами? Не означает ли это то, что правоспособность императора варьировалась в зависимости от лиц?
Но, как мы выяснили раньше, правоспособность самой царской власти как высшего органа государства оставалась всегда неизменной, вне зависимости от того, какой носитель в настоящую минуту обладал ею. Таким образом, варьировалась не правоспособность царской власти и не ее статус, а дееспособность конкретного императора, которая действительно иногда существенно разнилась.
Вариации на этот счет возникали в зависимости от того, соответствовал, по мнению современников, тот или иной император своему высокому статусу либо нет. Причем, что удивительно, эта оценка могла носить как прижизненный характер, так и посмертный. Да, император имел права на жизнь и имущество любого гражданина Византии, но его действия могли быть справедливыми или нет. Предположим, император лишал чиновника имущества и даже жизни, отправлял в изгнание или ссылку; или, наоборот, обласкивал подарками и званиями. И первое, и второе действия находились в границах царской правоспособности, и формально василевс действовал по закону. Но его действия могли быть признаны несправедливыми, а потому подлежащими отмене.
Как правило, такие ревизии осуществлялись при деятельном участии или даже по инициативе граждан Византии, всего скорых на оценки властей предержащих. Римский император не был абсолютным деспотом, которому подвластно все. С нравственной точки зрения, легко переходившей в правовую и политическую плоскость, над ним располагался Божий Закон, церковная иерархия, Вселенские Соборы, а также «страж благочестия» – римский народ. И невидимую для формального права границу своего всевластия император прекрасно осознавал.
Остался еще один не менее занимательный вопрос: как распределялась дееспособность в ситуациях с несколькими императорами, а также в тех случаях, когда император являлся малолетним ребенком?
Легко догадаться, что и в этот раз статус императорского престола оставался неизменным, но дееспособность варьировалась в зависимости от обстоятельств. В тех случаях, когда царь был малолетним, а таких примеров наберется немало, в качестве дееспособных лиц, помогавших императору управлять государством, возникали фигуры матерей-регентов или посторонних лиц, также признаваемых регентами либо царями. Так, регентом при св. Феодосии II Младшем была его сестра св. Пульхерия (450–453), при Михаиле III – его мать св. Феодора, при Константине VI (780–797) – его мать св. Ирина (797–802), при Константине VII Порфирородном – император Роман I Лакапин (919–944), при Василии II Болгаробойце (976–1025) и Константине VIII (1025–1028) – св. Никифор Фока, а потом Иоанн I Цимисхий (969–976), при Иоанне V – его мать Анна Савойская.
Юные наследники, без всякого сомнения, признавались царями, и им оказывали положенные их статусу знаки внимания. Но осуществлять свои властные полномочия они не могли, а потому на время их публичная дееспособность переходила к другим лицам. Это все вполне соответствовало бы современным представлениям о дееспособности несовершеннолетних граждан, если бы не одно «но»: почти все из указанных выше опекунов являлись императорами, то есть императорская дееспособность была одновременно (или параллельно) доступна и малолетним царям, и взрослым императорам и императрицам. Но их дееспособность различалась весьма существенно.
Император св. Маркиан соцарствовал со св. Пульхерией, и они негласно разделили свои полномочия; царская правоспособность при этом, разумеется, оставалась неизменной. Св. Маркиан взял на себя внешнюю защиту государства, которому угрожали враги, а его венценосная супруга приняла внутреннее управление и руководство Церковью. Делили императорскую власть, хотя опять же неформально и негласно, Андроник III Младший (1328–1341) со своим дедом Андроником II Палеологом. Впрочем, таких ситуаций возникало немало.
Иногда это обуславливалось амбициями нескольких лиц или необходимостью обеспечения преемственности власти. Но нередко многоцарствие возникало в силу естественной потребности восполнить недостатки одного лица за счет достоинств второго царя, дабы вместе они максимально соответствовали образу римского императора.
В специальной литературе нередко отстаивается то мнение, будто императорство как разновидность единоличной власти выступает некоторой противоположностью государственным органам, чья жизнь совершается под контролем и при содействии права. Иногда в качестве образчика самодержавной тирании, презиравшей право и права, ставившей во главу угла собственный интерес и своеволие, называется Римская (Византийская) империя. Весь тон подобного рода выступлений является чрезвычайно оскорбительным для этой беспрецедентной империи, ставшей колыбелью христианской цивилизации. Иногда, как это делал Э. Гиббон, историю Римской империи делят на два периода. Первый – языческий, сугубо «римский», прогрессивный, знаменитый своим правом. И второй – христианский, «угасающий», где довлел уже не закон, а «тирания» византийского императора.
Между тем, даже исходя из общих соображений, сложно согласиться с такой оценкой Византии. Это убеждение тем более укрепляется после изучения содержания и генезиса царской правоспособности византийских самодержцев, а также установления ее преемственности от римских правовых институтов.