Дорогой мой человек о чем книга
Юрий Герман: Дорогой мой человек
Здесь есть возможность читать онлайн «Юрий Герман: Дорогой мой человек» — ознакомительный отрывок электронной книги, а после прочтения отрывка купить полную версию. В некоторых случаях присутствует краткое содержание. Город: Москва, год выпуска: 1990, категория: Современная проза / на русском языке. Описание произведения, (предисловие) а так же отзывы посетителей доступны на портале. Библиотека «Либ Кат» — LibCat.ru создана для любителей полистать хорошую книжку и предлагает широкий выбор жанров:
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
Дорогой мой человек: краткое содержание, описание и аннотация
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «Дорогой мой человек»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Юрий Герман: другие книги автора
Кто написал Дорогой мой человек? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
Эта книга опубликована на нашем сайте на правах партнёрской программы ЛитРес (litres.ru) и содержит только ознакомительный отрывок. Если Вы против её размещения, пожалуйста, направьте Вашу жалобу на info@libcat.ru или заполните форму обратной связи.
Дорогой мой человек — читать онлайн ознакомительный отрывок
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «Дорогой мой человек», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.
Дорогой мой человек
Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли.
Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.
Иоганн Вольфганг Гете
ПОЕЗД ИДЕТ НА ЗАПАД
Международный экспресс тронулся медленно, как и полагается поездам этой наивысшей категории, и оба иностранных дипломата сразу же, каждый в свою сторону, раздернули шелковые бризбизы на зеркальном окне вагон-ресторана. Устименко прищурился и всмотрелся еще внимательнее в этих спортивных маленьких, жилистых, надменных людей — в черных вечерних костюмах, в очках, с сигарками, с перстнями на пальцах. Они его не замечали, с жадностью глядели на безмолвный, необозримый простор и покой там, в степях, над которыми в черном осеннем небе плыла полная луна. Что они надеялись увидеть, переехав границу? Пожары? Войну? Немецкие танки?
На кухне за Володиной спиной повара тяпками отбивали мясо, вкусно пахло жареным луком, буфетчица на подносе понесла запотевшие бутылки русского «Жигулевского» пива. Был час ужина, за соседним столиком брюхатый американский журналист толстыми пальцами чистил апельсин, его военные «прогнозы» почтительно слушали очкастые, с зализанными волосами, похожие, словно близнецы, дипломаты.
— Сволочь! — сказал Володя.
— Что он говорит? — спросил Тод-Жин.
— Сволочь! — повторил Устименко. — Фашист!
Дипломаты закивали головами, заулыбались. Знаменитый американский обозреватель-журналист пошутил. «Эта шутка уже летит по радиотелефону в мою газету», — пояснил он своим собеседникам и бросил в рот — щелчком дольку апельсина. Рот у него был огромный, как у лягушки, — от уха до уха. И им всем троим было очень весело, но еще веселее им стало за коньяком.
— Надо иметь спокойствие! — сказал Тод-Жин, с состраданием глядя на Устименку. — Надо забирать себя в руки, так, да.
Наконец подошел официант, порекомендовал Володе и Тод-Жину «осетринку по-монастырски» или «бараньи отбивные». Устименко перелистывал меню, официант, сияя пробором, ждал — строгий Тод-Жин с его неподвижным лицом представлялся официанту важным и богатым восточным иностранцем.
— Бутылку пива и беф-строганов, — сказал Володя.
— Для меня каша и чай, — добавил Тод-Жин. — Так, да.
— Идите к черту, Тод-Жин, — рассердился Устименко. — У меня же уйма денег.
Тод-Жин повторил сухо:
Официант вздернул брови, сделал скорбное лицо и ушел. Американский обозреватель налил коньяку в нарзан, пополоскал этой смесью рот и набил трубку черным табаком. К ним к троим подошел еще джентльмен — словно вылез не из соседнего вагона, а из собрания сочинений Чарлза Диккенса лопоухий, подслеповатый, с утиным носом и ротиком куриной гузкой. Вот ему-то — этому клетчато-полосатому — и сказал журналист ту фразу, от которой Володя даже похолодел.
— Не надо! — попросил Тод-Жин и стиснул своей холодной рукой Володино запястье. — Это не помогает, так, да…
Но Володя не слышал Тод-Жина, вернее, слышал, но ему было не до благоразумия. И, поднявшись за своим столиком — высокий, гибкий, в старом черном свитере, — он гаркнул на весь вагон, сверля журналиста бешеными глазами, гаркнул на своем ужасающем, леденящем душу, самодеятельно изученном английском языке:
— Эй вы, обозреватель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…
На плоском жирном лице журналиста мелькнуло недоумение, дипломаты мгновенно сделались корректно-надменными, диккенсовский джентльмен немного попятился.
— Вы пользуетесь гостеприимством моей страны! — крикнул Володя. Страны, которой я имею высокую честь быть гражданином. И я не разрешаю вам так отвратительно, и так цинично, и так подло острить по поводу той великой битвы, которую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чертовой матери…
Приблизительно так Володя представлял себе то, что он произнес. На самом деле он сказал фразу куда более бессмысленную, но тем не менее обозреватель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгновение отвисла его челюсть и обнажились мелкие, рыбьи зубки в лягушачьем рту. Но тотчас же он нашелся — не такой он был малый, чтобы не отыскать выход из любого положения.
Юрий Павлович Герман
ДОРОГОЙ МОЙ ЧЕЛОВЕК
Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли.
Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.
Иоганн Вольфганг Гете
ПОЕЗД ИДЕТ НА ЗАПАД
Международный экспресс тронулся медленно, как и полагается поездам этой наивысшей категории, и оба иностранных дипломата сразу же, каждый в свою сторону, раздернули шелковые бриз-бизы на зеркальном окне вагон-ресторана. Устименко прищурился и всмотрелся еще внимательнее в этих спортивных маленьких, жилистых, надменных людей — в черных вечерних костюмах, в очках, с сигарками, с перстнями на пальцах. Они его не замечали, с жадностью глядели на безмолвный, необозримый простор и покой там, в степях, над которыми в черном осеннем небе плыла полная луна. Что они надеялись увидеть, переехав границу? Пожары? Войну? Немецкие танки?
На кухне за Володиной спиной повара тяпками отбивали мясо, вкусно пахло жареным луком, буфетчица на подносе понесла запотевшие бутылки русского «Жигулевского» пива. Был час ужина, за соседним столиком брюхатый американский журналист толстыми пальцами чистил апельсин, его военные «прогнозы» почтительно слушали очкастые, с зализанными волосами, похожие, словно близнецы, дипломаты.
— Сволочь! — сказал Володя.
— Что он говорит? — спросил Тод-Жин.
— Сволочь! — повторил Устименко. — Фашист!
Дипломаты закивали головами, заулыбались. Знаменитый американский обозреватель-журналист пошутил. «Эта шутка уже летит по радиотелефону в мою газету», — пояснил он своим собеседникам и бросил в рот — щелчком — дольку апельсина. Рот у него был огромный, как у лягушки, — от уха до уха. И им всем троим было очень весело, но еще веселее им стало за коньяком.
— Надо иметь спокойствие! — сказал Тод-Жин, с состраданием глядя на Устименку. — Надо забирать себя в руки, так, да.
Наконец подошел официант, порекомендовал Володе и Тод-Жину «осетринку по-монастырски» или «бараньи отбивные». Устименко перелистывал меню, официант, сияя пробором, ждал — строгий Тод-Жин с его неподвижным лицом представлялся официанту важным и богатым восточным иностранцем.
— Бутылку пива и беф-строганов, — сказал Володя.
— Для меня каша и чай, — добавил Тод-Жин. — Так, да.
— Идите к черту, Тод-Жин, — рассердился Устименко. — У меня же уйма денег.
Тод-Жин повторил сухо:
Официант вздернул брови, сделал скорбное лицо и ушел. Американский обозреватель налил коньяку в нарзан, пополоскал этой смесью рот и набил трубку черным табаком. К ним к троим подошел еще джентльмен — словно вылез не из соседнего вагона, а из собрания сочинений Чарлза Диккенса лопоухий, подслеповатый, с утиным носом и ротиком куриной гузкой. Вот ему-то — этому клетчато-полосатому — и сказал журналист ту фразу, от которой Володя даже похолодел.
— Не надо! — попросил Тод-Жин и стиснул своей холодной рукой Володино запястье. — Это не помогает, так, да…
Но Володя не слышал Тод-Жина, вернее, слышал, но ему было не до благоразумия. И, поднявшись за своим столиком — высокий, гибкий, в старом черном свитере, — он гаркнул на весь вагон, сверля журналиста бешеными глазами, гаркнул на своем ужасающем, леденящем душу, самодеятельно изученном английском языке:
— Эй вы, обозреватель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…
На плоском жирном лице журналиста мелькнуло недоумение, дипломаты мгновенно сделались корректно-надменными, диккенсовский джентльмен немного попятился.
— Вы пользуетесь гостеприимством моей страны! — крикнул Володя. — Страны, которой я имею высокую честь быть гражданином. И я не разрешаю вам так отвратительно, и так цинично, и так подло острить по поводу той великой битвы, которую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чертовой матери…
Приблизительно так Володя представлял себе то, что он произнес. На самом деле он сказал фразу куда более бессмысленную, но тем не менее обозреватель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгновение отвисла его челюсть и обнажились мелкие, рыбьи зубки в лягушачьем рту. Но тотчас же он нашелся — не такой он был малый, чтобы не отыскать выход из любого положения.
— Браво! — воскликнул он и даже изобразил нечто вроде аплодисментов. — Браво, мой друг энтузиаст! Я рад, что пробудил ваши чувства своей маленькой провокацией. Мы не проехали еще и ста километров от границы, а я уже получил благодарный материал… «Вашего старого Пита едва не выкинули на полном ходу из экспресса только за маленькую шутку насчет боеспособности русского народа» — так будет начинаться моя телеграмма; вас это устраивает, мой вспыльчивый друг?
Что он, бедолага, мог ответить?
Изобразить сухую мину и приняться за беф-строганов?
Так Володя и сделал. Но обозреватель не отставал от него: пересев за его столик, он пожелал узнать, кто такой Устименко, чем он занимается, куда едет, зачем возвращается в Россию. И, записывая, говорил:
— О, отлично. Врач-миссионер, возвращается сражаться под знаменем…
— Послушайте! — воскликнул Устименко. — Миссионеры — это попы, а я…
— Старого Пита не проведешь, — пыхтя трубкой, сказал журналист. — Старый Пит знает своего читателя. А покажите-ка ваши мускулы, вы в самом деле могли бы меня выкинуть из вагона?
Пришлось показать. Потом старый Пит показал свои и пожелал выпить с Володей и его «другом — восточным Байроном» коньяку. Тод-Жин доел кашу, вылил в себя жидкий чай и ушел, а Володя, чувствуя насмешливые взгляды дипломатов и диккенсовского полосатого, еще долго мучился со старым Питом, всячески проклиная себя за дурацкую сцену.
— Что там было? — строго спросил Тод-Жин, когда Володя вернулся в их купе. А выслушав, закурил папиросу и сказал грустно:
— Они всегда хитрее нас, так, да, доктор. Я был еще маленький — вот такой…
Он показал ладонью, каким был:
— Вот такой, и они, как этот старый Пит, такие, да, давали мне конфетки. Нет, они нас не били, они давали нам конфетки. А моя мама, она меня била, так, да, потому что она не могла жить от своей усталости и болезни. И я думал — я уйду к этому старому Питу, и он всегда будет давать мне конфетки. И Пит взрослым тоже давал конфетки — спирт. И мы несли ему шкуры зверей и золото, так, да, а потом наступал смерть… Старый Пит очень, очень хитрый…
Дорогой мой человек
— А что такое, по-вашему, счастье?
— Счастье – это когда меня не учат что такое счастье.
«Дорогой мой человек» был снят по мотивам романа Юрия Германа «Дело, которому ты служишь». По сюжету выросшие по соседству Володя (Алексей Баталов) и Варя (Инна Макарова) собираются пожениться. Володя только что получил диплом хирурга и получил назначение в какое-то захолустье, но тут Варя, мечтающая стать актрисой, отказывается ехать с ним, собираясь остаться в городе и поступать на актерское отделение. Володя, посчитавший этот поступок любимой предательством, уезжает один. А потом судьба сводит их на войне. Именно Володя спасает раненую Варю, но обида и гордость не позволяют ему ответить на ее чувства, и они снова расстаются на долгие годы.
Не буду спойлерить чем закончится фильм на тот случай, если кто-то не видел его и захочет посмотреть.
Но так как о неудаче Вари в карьере актрисы говорится в первой части фильма, то, думаю, можно продолжить эту тему о «счастье, когда тебя не учат что такое счастье». Получается, Варя, которая мечтала выступать на сцене, за то, что посмела заняться бесполезным для общества делом, получает наказание – она остается у разбитого корыта и без любимого, и без мечты. И жизнь ее меняется лишь тогда, когда она осознает свою ошибку и выбирает нужную людям профессию.
Наказание в фильме получают все эгоисты, осмелившиеся мечтать о личном благополучии. С несколькими моментами я согласна, например, когда хотели через связи отобрать дом у детей, но им помешали, или когда обманным путем хотели заполучить должность врача. Но вот когда герой, получивший за свои заслуги квартиру, отдает ее другим просто так и продолжает ютиться со своей семьей в комнате коммуналки, я понимаю недовольство его жены, потому что для меня всегда в первую очередь стоит благополучие моих близких.
Кстати, Алексей Баталов и Инна Маркова тремя годами снялись в другом фильме Иосифа Хейфица «Дело Румянцева».
С Алексеем Баталовым люблю «Летят журавли», а когда смотрела «Дорогой мой человек», мне показалось, что молодой Баталов немного похож на Тома Хэнкса тоже в молодости – такой же высокий лоб, складка между бровями, добрые честные глаза, и герои их такие же смелые, искренние, благородные.
С Инной Макаровой люблю фильм «Девчата», где она сыграла Надю, невесту Ксан Ксаныча. Именно из-за того, что из фильма вырезали сцену, где ее героиня уходит от пожилого нелюбимого жениха, Макарова обиделась и не пришла на премьеру.
Отец Инны Макаровой входил в Союз писателей СССР, а мама была литературным редактором. Но их дочь не пошла по стопам родителей и поступила во ВГИК. В студенческом спектакле, где Макарова исполняла роль Кармен, ее приметил Александр Фадеев, автор «Молодой гвардии», и Инне в экранизации досталась роль Любочки Шевцовой. Кстати, во время съемок фильма «Дорогой мой человек» Макарова приняла решение развестись с мужем – Сергеем Бондарчуком, с которым познакомилась еще во время учебы во ВГИКе. Их дочь Наталья, сестра Федора Бондарчука, известна ролью в фильме «Солярис». Сейчас Инне Макаровой 93 года.
А сам Иосиф Хейфиц был женат на всеми любимой с детства «Золушке» Янине Жеймо.
О них прочитала странную историю, которая произошла в их жизни во время войны.
У них была отличная семья, Иосиф и Янина любили друг друга, у них подрастал сын Юлий. Когда началась война, Хейфиц вместе со студией Мосфильм был эвакуирован в Ташкент, а его жена должна была приехать туда позже после завершения съемок в Ленинграде.
Еще в фильме «Дорогой мой человек» из знаменитых актеров снялся юный Леонид Быков.
Оказывается, в 2011 году вышел 16-серийный римейк фильма «Дорогой мой человек», но я его не смотрела.
Фильмы Хейфица удостаивались различных призов и были отмечены в том числе на Каннском фестивале.
Кстати, Золотухин мне немного Оксара Уайлда напоминает)))
Романа известного советского писателя Ю. П. Германа (1910 – 1967) о работе врача-хирурга Владимира Устименко в партизанском отряде, а затем во фронтовом госпитале в годы Великой Отечественной войны.
Дорогой мой человек читать онлайн бесплатно
Дорогой мой человек
Я не стану воздавать хвалу боязливо таящейся добродетели, ничем себя не проявляющей и не подающей признаков жизни, добродетели, которая никогда не делает вылазок, чтобы встретиться лицом к лицу с противником, и которая постыдно бежит от состязания, когда лавровый венок завоевывается среди зноя и пыли.
Кто болеет за дело, тот должен уметь за него бороться, иначе ему вообще незачем браться за какое-либо дело.
ПОЕЗД ИДЕТ НА ЗАПАД
Международный экспресс тронулся медленно, как и полагается поездам этой наивысшей категории, и оба иностранных дипломата сразу же, каждый в свою сторону, раздернули шелковые бризбизы на зеркальном окне вагон-ресторана. Устименко прищурился и всмотрелся еще внимательнее в этих спортивных маленьких, жилистых, надменных людей – в черных вечерних костюмах, в очках, с сигарками, с перстнями на пальцах. Они его не замечали, с жадностью глядели на безмолвный, необозримый простор и покой там, в степях, над которыми в черном осеннем небе плыла полная луна. Что они надеялись увидеть, переехав границу? Пожары? Войну? Немецкие танки?
На кухне за Володиной спиной повара тяпками отбивали мясо, вкусно пахло жареным луком, буфетчица на подносе понесла запотевшие бутылки русского «Жигулевского» пива. Был час ужина, за соседним столиком брюхатый американский журналист толстыми пальцами чистил апельсин, его военные «прогнозы» почтительно слушали очкастые, с зализанными волосами, похожие, словно близнецы, дипломаты.
– Сволочь! – сказал Володя.
– Что он говорит? – спросил Тод-Жин.
– Сволочь! – повторил Устименко. – Фашист!
Дипломаты закивали головами, заулыбались. Знаменитый американский обозреватель-журналист пошутил. «Эта шутка уже летит по радиотелефону в мою газету», – пояснил он своим собеседникам и бросил в рот – щелчком дольку апельсина. Рот у него был огромный, как у лягушки, – от уха до уха. И им всем троим было очень весело, но еще веселее им стало за коньяком.
– Надо иметь спокойствие! – сказал Тод-Жин, с состраданием глядя на Устименку. – Надо забирать себя в руки, так, да.
Наконец подошел официант, порекомендовал Володе и Тод-Жину «осетринку по-монастырски» или «бараньи отбивные». Устименко перелистывал меню, официант, сияя пробором, ждал – строгий Тод-Жин с его неподвижным лицом представлялся официанту важным и богатым восточным иностранцем.
– Бутылку пива и беф-строганов, – сказал Володя.
– Для меня каша и чай, – добавил Тод-Жин. – Так, да.
– Идите к черту, Тод-Жин, – рассердился Устименко. – У меня же уйма денег.
Тод-Жин повторил сухо:
Официант вздернул брови, сделал скорбное лицо и ушел. Американский обозреватель налил коньяку в нарзан, пополоскал этой смесью рот и набил трубку черным табаком. К ним к троим подошел еще джентльмен – словно вылез не из соседнего вагона, а из собрания сочинений Чарлза Диккенса лопоухий, подслеповатый, с утиным носом и ротиком куриной гузкой. Вот ему-то – этому клетчато-полосатому – и сказал журналист ту фразу, от которой Володя даже похолодел.
– Не надо! – попросил Тод-Жин и стиснул своей холодной рукой Володино запястье. – Это не помогает, так, да…
Но Володя не слышал Тод-Жина, вернее, слышал, но ему было не до благоразумия. И, поднявшись за своим столиком – высокий, гибкий, в старом черном свитере, – он гаркнул на весь вагон, сверля журналиста бешеными глазами, гаркнул на своем ужасающем, леденящем душу, самодеятельно изученном английском языке:
– Эй вы, обозреватель! Да, вы, именно вы, я вам говорю…
На плоском жирном лице журналиста мелькнуло недоумение, дипломаты мгновенно сделались корректно-надменными, диккенсовский джентльмен немного попятился.
– Вы пользуетесь гостеприимством моей страны! – крикнул Володя. Страны, которой я имею высокую честь быть гражданином. И я не разрешаю вам так отвратительно, и так цинично, и так подло острить по поводу той великой битвы, которую ведет наш народ! Иначе я выброшу вас из этого вагона к чертовой матери…
Приблизительно так Володя представлял себе то, что он произнес. На самом деле он сказал фразу куда более бессмысленную, но тем не менее обозреватель понял Володю отлично, это было видно по тому, как на мгновение отвисла его челюсть и обнажились мелкие, рыбьи зубки в лягушачьем рту. Но тотчас же он нашелся – не такой он был малый, чтобы не отыскать выход из любого положения.
– Браво! – воскликнул он и даже изобразил нечто вроде аплодисментов. Браво, мой друг энтузиаст! Я рад, что пробудил ваши чувства своей маленькой провокацией. Мы не проехали еще и ста километров от границы, а я уже получил благодарный материал… «Вашего старого Пита едва не выкинули на полном ходу из экспресса только за маленькую шутку насчет боеспособности русского народа» – так будет начинаться моя телеграмма; вас это устраивает, мой вспыльчивый друг?
Что он, бедолага, мог ответить?
Изобразить сухую мину и приняться за беф-строганов?
Так Володя и сделал. Но обозреватель не отставал от него: пересев за его столик, он пожелал узнать, кто такой Устименко, чем он занимается, куда едет, зачем возвращается в Россию. И, записывая, говорил:
– О, отлично. Врач-миссионер, возвращается сражаться под знаменем…
– Послушайте! – воскликнул Устименко. – Миссионеры – это попы, а я…
– Старого Пита не проведешь, – пыхтя трубкой, сказал журналист. Старый Пит знает своего читателя. А покажите-ка ваши мускулы, вы в самом деле могли бы меня выкинуть из вагона?
Пришлось показать. Потом старый Пит показал свои и пожелал выпить с Володей и его «другом – восточным Байроном» коньяку. Тод-Жин доел кашу, вылил в себя жидкий чай и ушел, а Володя, чувствуя насмешливые взгляды дипломатов и диккенсовского полосатого, еще долго мучился со старым Питом, всячески проклиная себя за дурацкую сцену.
– Что там было? – строго спросил Тод-Жин, когда Володя вернулся в их купе. А выслушав, закурил папиросу и сказал грустно:
– Они всегда хитрее нас, так, да, доктор. Я был еще маленький – вот такой…
Он показал ладонью, каким был:
– Вот такой, и они, как этот старый Пит, такие, да, давали мне конфетки. Нет, они нас не били, они давали нам конфетки. А моя мама, она меня била, так, да, потому что она не могла жить от своей усталости и болезни. И я думал – я уйду к этому старому Питу, и он всегда будет давать мне конфетки. И Пит взрослым тоже давал конфетки – спирт. И мы несли ему шкуры зверей и золото, так, да, а потом наступал смерть… Старый Пит очень, очень хитрый…
– Здорово глупо получилось. А теперь он еще напишет, что я не то поп, не то монах…
Вспрыгнув на верхнюю полку, он разделся до трусов, лег в хрустящие, прохладные, крахмальные простыни и включил радио. Скоро должны были передавать сводку Совинформбюро. Заложив руки за голову, неподвижно лежал Володя – ждал. Тод-Жин стоя смотрел в окно – на бесконечную под сиянием луны степь. Наконец Москва заговорила: в этот день, по словам диктора, пал Киев. Володя отвернулся к стене, натянул поверх простыни одеяло. Ему представилась почему-то рожа того, кто называл себя старым Питом, и от отвращения он даже зажмурился.
– Ничего, – сказал Тод-Жин глухо, – СССР победит. Еще будет очень плохо, но потом настанет прекрасно. После ночи наступает утро. Я слышал радио – Адольф Гитлер будет окружать Москву, чтобы ни один русский не ушел из города. А потом он затопит Москву водой, у него все решено, так, да, он хочет, чтобы, где раньше была Москва, сделается море и навсегда не будет столицы страны коммунизма. Я слышал, и я подумал: я учился в Москве, я должен быть там, где они хотят увидеть море. Из ружья я попадаю в глаз коршуна, это нужно на войне. Я попадаю в глаз соболя тоже. В ЦК я так сказал, как тебе, товарищ доктор, сейчас. Я сказал, они – это день, если их нет, наступит вечная ночь. Для нашего народа совсем – так, да. И я еду опять в Москву, второй раз я еду. Мне совсем ничего не страшно, никакой мороз, и все я могу на войне…