Довлатов что написал в эмиграции
Довлатов что написал в эмиграции
В годы СССР многим талантливым людям пришлось покинуть страну. Среди них был и российский писатель Сергей Довлатов. Что он чувствовал, когда уезжал? Озлобился ли на Россию? Какую страну он до конца жизни считал своей родиной?
Сергей Довлатов – это неповторимее явление в мировой литературе и журналистике. Наряду с Иосифом Бродским и Александром Солженицыным он входит в тройку наиболее известных на Западе российских авторов конца XX века. Произведения Довлатова переведены более чем на тридцать языков мира. Он — единственный русскоязычный писатель, десять рассказов которого были опубликованы в элитарном журнале The New Yorker.
В 1900 году из-за преследований со стороны власти Сергей Довлатов был вынужден покинуть СССР навсегда, но, даже поселившись в Нью-Йорке и полюбив Америку, он никогда не позволял никому зубоскалить по поводу свой родины. Конечно, писатель так и не смог примериться с советским режимом, который исковеркал жизни многих талантливых людей. Но его литература не о политике, она о людях. Находясь в другой стране, Сергей Довлатов оставался российским писателем. Именно поэтому в своих литературных произведениях он практически никогда не писал об Америке, выбирал преимущественно российские образы, оставался верен русскому языку.
Причины эмиграции
Большинство литературных произведений Сергея Довлатова жесткую советскую цензуру не проходили, поэтому с конца 1960-х годов он публиковался в самиздате. В 1976 году некоторые его рассказы вышли на Западе в журналах «Континент» и «Время и мы», за что писателя и вовсе исключили из Союза журналистов СССР.
18 июля 1978 года Сергея Довлатова арестовали. «Однажды Сережу просто забрали на улице в милицию. Избили и дали пятнадцать суток. Он действительно эти две недели в тюрьме просидел… Что касается формального обвинения, то в его деле написали, что Сережа милиционера, который пришел проверять у него документы, спустил с лестницы… Когда мы с Борей Довлатовым пришли разбираться и все выяснять, нам начальник милиции цинично сказал: «Если бы ваш друг действительно это сделал, ему бы дали шесть лет. А так всего пятнадцать суток»… Сережа попал под пресс», — вспоминал друг писателя, литературовед Андрей Арьев.
Супруга Довлатова Елена и их дочь Катя к тому моменту уже эмигрировали в Америку. О решении уехать тоже писатель говорил в «Заповеднике»: «Меня пугал такой серьезный и необратимый шаг. Ведь это как родиться заново. Да еще по собственной воле. Большинство людей и жениться-то как следует не могут…». Однако вскоре он решился. Намного позже в интервью журналисту из «Слова» на вопрос «Стоило ли писателю эмигрировать?» Довлатов ответит: «Стоило хотя бы потому, что для меня и для многих других оставаться в Союзе было небезопасно. Кроме того, меня и моих друзей не печатали, во всяком случае не печатали то, что было написано искренне и всерьез. Я уехал, чтобы стать писателем, и стал им, осуществив несложный выбор между тюрьмой и Нью-Йорком. Единственной целью моей эмиграции была творческая свобода. Никаких других идей у меня не было, у меня даже не было особых претензий к властям: был одет, обут, и до тех пор, пока в советских магазинах продаются макаронные изделия, я мог не думать о пропитании. Если бы меня печатали в России, я бы не уехал».
24 августа 1978 года писатель вместе с мамой Норой Сергеевной и любимой собакой Глашей вылетели в Вену. Подробно об этом дне вспоминала в своих мемуарах знакомая Довлатова Эра Коробова. Они вылетали из аэропорта «Пулково-2». В зале ожидания писатель тяжело маялся, Нора Сергеевна выглядела отрешенной и растерянной, а маленький фокстерьер Глаша была понурой.
«В недлинной очереди покидающих он был последним. Хотела написать «замыкающим», но замыкающим был не он, а следовавший за ним с автоматом наперевес и казавшийся малюсеньким пограничник. Все, кто был впереди по трапу, поднимались, оборачиваясь, но уже торопливо. Их быстро втянуло внутрь, и на середине трапа остались только двое. Сергей поднимался к самолету спиной, с руками, поднятыми высоко над головой, помахивая огромной бутылью водки, уровень которой за время ожидания отлета заметно понизился. Двигался медленно, задерживаясь на каждой ступени. Вторым был пограничник, который настойчиво и неловко подталкивал Сергея, и тот, пятясь, как-то по частям исчезал в проеме дверцы. На наших глазах прощальный лихой жест превращался в панический, опасность — в комическую, и всё вместе — в довлатовский литературный эпизод (в прозу его так и не вошедший). Жаль, что эта сценка не была запечатлена на пленку…», — вспоминала Эра Коробова.
Конечно, эмиграция разделила жизнь Сергея Довлатова на две неравных части. Как точно выразилась Эра Коробова, это был отлучение. Навсегда.
«Новый Американец»: записки главного редактора о России
Сергей Довлатов в Нью-Йорке
Через некоторое время после приезда Сергей Довлатов начал издавать либеральную эмигрантскую газету «Новый американец», с 1980-го по 1982-й он был ее главным редактором. Членами редколлегии были Борис Меттер, Александр Генис, Пётр Вайль, балетный и театральный фотограф Нина Аловерт, поэт и эссеист Григорий Рыскин и другие. Газета быстро завоевала популярность в эмигрантской среде. «На всех планерках без конца повторял (Довлатов), что будет судить лишь о стиле, но не о содержании статей. Именно он целенаправленно создавал этот чистый, ясный язык, в котором был юмор, обаяние дружеской беседы. Но не было никакой вульгарности, никакого стеба, который завладел постсоветской прессой. Конечно, именно благодаря этому языку «Новый американец» пользовался огромной популярностью среди читателей. Они впервые убедились, что газета может говорить по-русски нормально», — записал сценарист Валерий Попов.
В еженедельном «Новом Американце» была рубрика главного редактора, которая предваряла весь номер. В ней Сергей Довлатов очень по-честному писал о своих переживаниях в связи с эмиграцией, об отношении к США, о ностальгии. Эта рубрика стала зеркалом всех тех, кто был вынужден покинуть свою родину, а сам писатель стал олицетворением третьей волны эмиграции.
Так, в одном из материалов Довлатов писал, что именно переезд пробудил в нем национальную гордость. Писатель признавался, что раньше его удручала сталинская система приоритетов: «Радио изобрел Попов. Электричество — Яблочков. Паровоз — братья Черепановы. Крузенштерн был назначен русским путешественником. Ландау — русским ученым. Барклай де Толли — русским полководцем. Один Дантес был французом. В силу низких моральных качеств».
Иногда в своей рубрике писатель публиковал письма, которые присылали к нему мешками. Вот часть одного из них: «Твоя эмиграция — не частное дело. Иначе ты не писатель, а квартиросъемщик. И несущественно — где, в Америке, в Японии, в Ростове. Ты вырвался, чтобы рассказать о нас и о своем прошлом. Все остальное мелко и несущественно. Все остальное лишь унижает достоинство писателя! Хотя растут, возможно, шансы на успех. Ты ехал не за джинсами и не за подержанным автомобилем. Ты ехал — рассказать. Так помни же о нас. Говорят, вы стали американцами. Говорят, решаете серьезные проблемы. Например, какой автомобиль потребляет меньше бензина. Мы смеемся над этими разговорами. Смеемся и не верим. Все это так, игра, притворство. Да какие вы американцы?! Кто? Бродский, о котором мы только и говорим? Ты, которого вспоминают у пивных ларьков от Разъезжей до Чайковского и от Старо-Невского до Штаба? Смешнее этого трудно что-нибудь придумать. Не бывать тебе американцем. И не уйти от своего прошлого. Это кажется, что тебя окружают небоскребы. Тебя окружает прошлое. То есть — мы. Безумные поэты и художники, алкаши и доценты, солдаты и зэки».
Довлатов действительно полюбил Америку. Но даже после нескольких лет проведенных в США он находил чему удивляться: «Чувствуешь себя здесь как в магазине детских игрушек. Многие из которых неожиданно стреляют. » Со временем он привык считать Америку домом. Довлатов сознавался, что начинает замечать в себе «крикливые черты патриотизма»: спорил с людьми, которые упреждали, что в Нью-Йорке грязно и большое количество преступлений. Довлатов приводил пример: «Помню, Некрасов поинтересовался: «Сколько вы платите за квартиру?» И я почему-то сказал — двести восемьдесят. Хотя мы платим значительно больше. Просто мне хотелось, чтобы Нью-Йорк выглядел как-то доступнее. »
Однако писатель понимал, что жить на свободе очень трудно, потому что она одинаково благосклонна и к дурному, и к хорошему. Так, его потряс случай: в США юноша Джон Хинкли выстрелил в президента, чтобы обратить на себя внимание незнакомой женщины, после этого первые страницы всех американских газет украсило лицо преступника. Довлатов восклицал: «Боже, вразуми Америку! Дай ей обрести разум, минуя наш кошмарный опыт. Дай ей обрести мудрость, не пережив трагедии социализма! Внуши ей инстинкт самосохранения! Заставь покончить с гибельной беспечностью!».
С сожалением писатель отмечал некоторое равнодушие окружающих: продавщица не сделает большего, чем предписано в ее должностной инструкции; незнакомый человек поможет заблудившемуся прохожему, а потом сунет тому визитку с предложением своих услуг; женщине, которой стало плохо, не уступят место в общественном транспорте.
Довлатов писал: «Что-то неладное происходит в этой стране. Женщина тонет в реке Потомак. Некий отважный господин бросается с моста и вытаскивает утопающую. Герой, молодец, честь ему и хвала! Дальше начинается безудержное чествование героя. Газеты, телевидение поют ему дифирамбы. Миссис Буш уступает ему свое кресло возле Первой леди. Говорят, скоро будет фильм и мюзикл на эту тему. Из-за чего столько шума? Половина мужского населения Одессы числит за собой такие же деяния. Так что же происходит в Америке? Равнодушие становится нормой? Нормальный жест воспринимается как подвиг? А может, я сгущаю краски. »
Америка дала Довлатову творческую свободу. В одном из интервью он рассказывал, что не человек выбирает профессию писателя, а она его. Автор не мыслит своего существования без творческого процесса. Все это дала Сергею Довлатову Америка, и он был ей за это благодарен.
Но на Россию писатель не озлобился, подобно многим другим эмигрантам. Он все так же любил свою далекую родину. Не зря же Довлатов писал: «Стоит ли говорить, что я вас не забыл и постоянно думаю о Ленинграде. Хотите, перечислю вывески от «Баррикады» до «Титана»? Хотите, выведу проходными дворами от Разъезжей к Марата?» И немного далее: «Зовут меня все так же. Национальность — ленинградец. По отчеству — с Невы».
Эмиграция Довлатова
«Сергей поднимался к самолету спиной, помахивая огромной бутылью водки, уровень которой за время ожидания отлета заметно понизился».
18 июля 1978 года Сергея Довлатова арестовали в Ленинграде. «Однажды Сережу просто забрали на улице в милицию. Избили и дали пятнадцать суток. Он действительно эти две недели в тюрьме просидел… Что касается формального обвинения, то в его деле написали, что Сережа милиционера, который пришел проверять у него документы, спустил с лестницы… Когда мы с Борей Довлатовым пришли разбираться и все выяснять, нам начальник милиции цинично сказал: «Если бы ваш друг действительно это сделал, ему бы дали шесть лет. А так всего пятнадцать суток»… Сережа попал под пресс», — вспоминал Андрей Арьев, литературовед и писатель, один из ближайших друзей Сергея Довлатова.
Супруга писателя Елена и их дочь Катя к тому моменту уже перебрались в Америку. Довлатов тоже решился на эмиграцию. 24 августа 1978 года Сергей и его мама, Нора Сергеевна, вылетели в Вену. «В недлинной очереди покидающих он был последним. Хотела написать «замыкающим», но замыкающим был не он, а следовавший за ним с автоматом наперевес и казавшийся малюсеньким пограничник. Все, кто был впереди по трапу, поднимались, оборачиваясь, но уже торопливо. Их быстро втянуло внутрь, и на середине трапа остались только двое. Сергей поднимался к самолету спиной, с руками, поднятыми высоко над головой, помахивая огромной бутылью водки, уровень которой за время ожидания отлета заметно понизился. Двигался медленно, задерживаясь на каждой ступени. Вторым был пограничник, который настойчиво и неловко подталкивал Сергея, и тот, пятясь, как-то по частям исчезал в проеме дверцы», — вспоминала отлет Довлатова Эра Коробова.
Довлатов за границей
Сергея Довлатова, Нору Сергеевну и их собачку Глашу поселили в Вене в отеле с пышным названием «Адмирал». Специальный фонд выплачивал им пособие — 4700 австрийских шиллингов в месяц (что тогда равнялось 360 долларам). Но впоследствии фонд сократил дотации. Довлатову и его маме необходимо было пройти собеседование в посольстве США — но там даже не называли сроков приема. Бюрократические формальности затягивались.
«Он «проверяет» здесь свою популярность, с успехом выступая перед аудиторией эмигрантов — и с отчаянием понимает, что принятый «литературный уровень» тут значительно ниже, нежели был в покинутой им России — здесь читатели воспринимают его прежде всего как зубоскала, автора «хохмочек про Совдепию» — многие и уехали для того, чтобы такого наслушаться всласть, а всякая там «серьезная литература» обрыдла им еще в советской школе», — писал Валерий Попов в биографии Довлатова в серии «ЖЗЛ».
«Отъездные» дела продвигались очень медленно. Разогнавшийся, но «приторможенный» в Вене писатель, не находя, куда приложить свою энергию, написал там от начала и до конца «Заповедник».
«Перспективы мои туманны, но увлекательны. Печататься зовут все. Но! Либо бесплатно, либо почти бесплатно («Эхо», «Грани», «Время и мы», либо изредка — «Континент» и американская периодика: «Русское слово» и «Панорама»). Проффер говорит — реально поступить в аспирантуру. Или добиваться статуса в периодике. Или катать болванки у Форда. Мне подходит все», — писал Довлатов в письмах из Вены.
Но вот ему, Норе Сергеевне и собаке Глаше объявили, наконец, срок вылета в Америку — 22 февраля 1979 года.
Жизнь в Нью-Йорке
26 февраля 1979 года Сергей Довлатов прибыл в Нью-Йорк. «Мы поселились в одной из русских колоний Нью-Йорка. В одном из шести громадных домов, занятых почти исключительно российскими беженцами. Наш район — Форест-Хиллс — считается довольно изысканным. Правда, мы живем в худшей его части, на границе с Короной. Под нашими окнами — Сто восьмая улица. Выйдешь из дома, слева — железнодорожная линия, мост, правее — торговый центр. Чуть дальше к северо-востоку — Мидоу-озеро. Южнее — шумный Квинс — бульвар», — писал Довлатов в автобиографической повести «Ремесло».
Жена Довлатова Елена работала в «Новом русском слове» — главной русской газете Америки. Сначала — корректором, потом выучилась набирать тексты на наборной машине и совмещала работу наборщика и корректора. Жить семье было на что. Через некоторое время после приезда Довлатов начал издавать либеральную эмигрантскую газету «Новый американец», с 1980-го по 1982-й он был ее главным редактором.
Сергея Довлатова в газете интересовала исключительно ее форма, а не содержание. «На всех планерках без конца повторял, что будет судить лишь о стиле, но не о содержании статей. Именно он целенаправленно создавал этот чистый, ясный язык, в котором был юмор, обаяние дружеской беседы. Но не было никакой вульгарности, никакого стеба, который завладел постсоветской прессой. Конечно, именно благодаря этому языку «Новый американец» пользовался огромной популярностью среди читателей. Они впервые убедились, что газета может говорить по-русски нормально», — писал Валерий Попов.
Елена Довлатова писала, что создатели газеты, и Довлатов в том числе, стали очень известными личностями в мире русской эмиграции. Наиболее ярко это было выражено в Нью-Йорке. Но «Новый американец» распространялся и по другим штатам и городам, сотрудники газеты ездили по стране, «как звезды». Однако неизбежные экономические трудности привели в конце концов к краху газеты.
В эмиграции произведения Сергея Довлатова начали издаваться. Одна за другой выходили книги его прозы: «Невидимая книга» (1978), «Соло на ундервуде» (1980), повести «Компромисс» (1981), «Зона» (1982), «Заповедник» (1983), «Наши» (1983) и другие. За двенадцать лет жизни в эмиграции писатель издал в общей сложности двенадцать книг, которые выходили в США и Европе.
К середине 80-х годов Довлатов добился большого читательского успеха, печатался в престижном журнале «New-Yorker», став вторым после Владимира Набокова русским писателем, чьи произведения появлялись в этом солидном издании. «В декабре журнал «Ньюйоркер» опубликовал мой рассказ. И мне, действительно, заплатили около четырех тысяч долларов. Линн Фарбер казалась взволнованной и счастливой. Я тоже, разумеется, был доволен. Но все-таки меньше, чем предполагал. Слишком долго, повторяю, я ждал этой минуты. Ну, а деньги, естественно, пришлись очень кстати. Как всегда… Все меня поздравляли. Говорили, что перевод выразительный и точный. Затем мне позвонил редактор «Ньюйоркера». Сказал, что и в дальнейшем хочет печатать мои рассказы», — писал он в «Ремесле».
Сергей Довлатов умер в возрасте 49 лет 24 августа 1990 года от сердечной недостаточности в машине скорой помощи по дороге в больницу. Похоронен в Нью-Йорке на кладбище «Маунт Хеброн».
«Его пьянство – это была форма самоубийства»: литература, алкоголь и женщины в жизни Сергея Довлатова
Добиться славы при жизни – высшая награда для писателя, но Сергей Довлатов так и не узнал, что его книгами на родине будет зачитываться несколько поколений. Это сейчас его труды входят в список литературы, рекомендованной Минобром, а в советские годы КГБ устраивало на них настоящую охоту. Довлатов был истинным мастером слова и сегодня считается одним из самых читаемых авторов второй половины XX века, но для своей страны он оказался слишком дерзким, слишком свободным, слишком бескомпромиссным. Сегодня автору «Заповедника», «Иностранки» и других произведений, обязательных к прочтению, могло бы исполниться 80 лет. О вечной борьбе Сергея Довлатова с цензурой, властью и самим собой – читайте в нашей статье.
Три стиха – про животных, один – про Сталина
Сергей Довлатов родился 3 сентября 1941 года, в один из самых тяжелых периодов Великой Отечественной войны. Когда началась война, его родители уехали из родного Ленинграда в Уфу. Там, в эвакуации, и родился будущий писатель. Довлатов имел еврейские и армянские корни: его отец, Донат Исаакович Мечик, работал режиссером-постановщиком в театре, а мать, Нора Сергеевна Довлатова (настоящая фамилия – Довлатян) была литературным корректором.
В 1944 году, когда кольцо ленинградской блокады было прорвано, Довлатовы вернулись в Ленинград, но вскоре супруги развелись. Сережа остался жить с матерью. Жизнь в неполной семье была непростой, особенно в голодные послевоенные годы. Впоследствии Довлатов вспоминал, что ему с детства приходилось учиться выживать.
«Толстый застенчивый мальчик. Бедность. Мать самокритично бросила театр и работает корректором. Школа… Дружба с Алешей Лаврентьевым, за которым приезжает «форд»… Алеша шалит, мне поручено воспитывать его… Тогда меня возьмут на дачу… Я становлюсь маленьким гувернером… Я умнее и больше читал… Я знаю, как угодить взрослым…» – писал Довлатов в своей книге «Ремесло».
В школе Сергей особо не выделялся, учился средне. Учителя отзывались о нем как о мечтательном, легкомысленном мальчике, который вечно летал в облаках. Несмотря на то, что Довлатов уже в юности был довольно крепким и рослым парнем, в драки он не лез – наоборот, сам нередко получал от одноклассников.
Гуманитарные науки с детства влекли его, а сильнее прочих, конечно, литература. Одним из любимых писателей Довлатова в юности был Хемингуэй – Сергей воспринимал его как «идеал литературный и человеческий». И, разумеется, тоже делал попытки писать.
Свои первые стихи Довлатов опубликовал, когда ему было всего 11 лет – сочинения школьника напечатали в газете «Ленинские искры». Что примечательно, три из четырех опубликованных стихотворений были посвящены животным, а четвертое – Сталину. Вскоре в детском журнале «Костер» появились и первые рассказы юного писателя. «Напоминают худшие вещи средних профессионалов. » – самокритично характеризовал их автор.
После школы Довлатов некоторое время работал в типографии, а затем поступил на филфак Ленинградского государственного университета. Но проучился там всего два с половиной года – нерадивого студента выгнали за неуспеваемость. И все же, этот период стал для Довлатова знаковым: он стал вхож в ленинградские литературные круги и познакомился со многими талантливыми писателями, поэтами, музыкантами, художниками – людьми, которые определили всю его дальнейшую жизнь. Среди них – Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Анатолий Найман и многие другие.
Служба «в аду» и «темное русское пьянство»
Отчисленный со второго курса, Довлатов вынужден был отдать долг родине. С 1962 по 1965 год он служил в армии, да не где-нибудь, а на самом суровом севере – в войсках системы охраны исправительно-трудовых лагерей Коми АССР. То, что он там увидел, если не перевернуло все его мировоззрение, то как минимум еще сильнее укрепило в Довлатове диссидентские настроения. Как вспоминал Бродский, Довлатов вернулся из армии, «как Толстой из Крыма, со свитком рассказов и некоторой ошеломленностью во взгляде». Сам же автор признавался, что ему «суждено было побывать в аду».
Отслужив положенный срок, Сергей вновь поступил в ЛГУ, но на этот раз выбрал факультет журналистики. Его первой газетой стала многотиражка Ленинградского кораблестроительного института «За кадры верфям». Параллельно Довлатов пишет рассказы – пишет много, на надрыве, уже тогда в нем пробиваются зачатки тяжелого алкоголизма.
После института Довлатов устроился в газету «Знамя прогресса». В конце 60-х он вступил в литературное общество «Горожане», основанное Марамзиным, Ефимовым и другими молодыми писателями. Многие из них в недалеком будущем тоже окажутся в эмиграции. Довлатова с ними объединяла тяга к свободе и лютая ненависть к партийной цензуре, которая душила литературу, беспощадно вымарывая любые неугодные ей идеи и во всем ища двойные смыслы.
Через несколько лет Сергей стал личным секретарем писательницы Веры Пановой. Воспоминания о работе и дружбе с этой женщиной и ее мужем отразились в его книге «Соло на ундервуде».
Двенадцать лет свободы: Довлатов в эмиграции
В 1972 году Довлатов уехал в Эстонию и прожил там три года. Он писал для изданий «Советская Эстония», «Вечерний Таллин», «Нева» и «Звезда». Истории о своей жизни в Таллине и занятные случаи из журналистской практики он описал в рассказах, которые позднее вошли в сборник «Компромисс». Там же, в таллинском издательстве «Ээсти Раамат», вышла в печать его первая книга – «Пять углов». Правда, очень скоро весь тираж был уничтожен по приказу КГБ.
Во второй половине 70-х Довлатова печатали в основном в самиздате, официальная пресса избегала сотрудничества с опальным автором. И это вполне объяснимо: слишком живой, острый слог, ироничный стиль – Довлатов «слишком много» себе позволял. Кроме того, водил дружбу с Бродским и другими «нежелательными» элементами – одним словом, репутация его была навеки испорчена.
Пытаясь заработать хоть какие-то деньги, Довлатов сменил не одну профессию. Так, еще до поездки в Эстонию он устроился на Комбинат живописно-оформительского искусства и освоил специальность камнереза, затем работал экскурсоводом в музее-заповеднике имени Пушкина в Михайловском и даже успел побыть сторожем на барже.
В 1975 году Довлатов вернулся в Ленинград и вновь стал писать для журнала «Костер». Но сам он не был доволен своей работой. Зато в то время его уже активно печатали за границей. Рассказы и статьи Довлатова охотно публиковали в эмигрантской периодике (журнал «Континент», «Время и мы» и т.д.) и иностранных изданиях. Когда об этом узнали в КГБ, за Довлатовым началась настоящая охота. Вдобавок ко всему в 1976 году писателя исключили из Союза журналистов. Не выдержав давления и почти полностью утратив возможность зарабатывать на жизнь литературным трудом, Довлатов наконец принял одно из самых трудных решений в своей жизни. В 1978 году он эмигрировал в Австрию, а оттуда отправился в США. Больше писатель на родину не возвращался.
Довлатов поселился с семьей в Нью-Йорке. Там он основал либеральную русскоязычную газету «Новый американец», а также вел авторскую программу «Писатель у микрофона» на радио «Свобода».
На Западе творчество Довлатова получило большое признание, его труды переведены на множество языков. За 12 лет, проведенных в эмиграции, он издал дюжину книг – по одной на каждый год жизни. Среди них знаменитые «Зона», «Невидимая книга», «Соло на ундервуде: Записные книжки», «Компромисс», «Заповедник», «Наши» и другие. Кроме того, Довлатов стал вторым после Набокова русским писателем, которого напечатали в журнале «Нью-Йоркер».
Образ Сергея Довлатова у многих почему-то ассоциируется с этаким Дон Жуаном. Ходили слухи, что в одном только Ленинграде у него было не меньше 200 пассий! Но те, кто был близко знаком с Сергеем, хорошо знали: он до ужаса боялся женщин. Да, он был весьма привлекателен и частенько заводил романы, но действительно важное место в его жизни занимали не многие.
Первой большой любовью писателя была однокурсница Ася Пекуровская. Один раз повстречав ее на ступеньках лестницы, Довлатов влюбился, как мальчишка. Впрочем, он не один имел виды на Асю: его товарищ Иосиф Бродский тоже заглядывался на девушку. Но Довлатов оказался настойчивее. В 1960 году они поженились.
Второй супругой писателя стала Елена Ритман, с которой он познакомился уже после армии. В 1966 году у них родилась дочь Катя.
Большинство людей, близко знавших Довлатова, утверждали, что именно вторая жена помогла ему реализоваться в творчестве и не опустить руки в самые темные времена. Елена была натурой яркой, творческой и при этом невероятно сильной – для мужа она всегда была главной опорой. К тому же, по образованию она была филологом и работала корректором, поэтому всегда одной из первых оценивала рукописи супруга. А однажды она собственными руками набрала на печатной машинке полное собрание его сочинений!
Довлатов был очень благодарен Елене, но долго не мог забыть первую любовь, разбившую ему сердце. И вот, спустя несколько лет после развода, они с Асей случайно встретились – и страсть вспыхнула с новой силой. Оба понимали, что это лишь минутный порыв, но он разрушил все. Ася забеременела, а Елена, узнав об измене, ушла от мужа. Пекуровская решила оставить ребенка. С дочерью Машей Довлатов впервые встретился лишь спустя 18 лет. Но наладить общение с ней так и не смог: уж больно девочка напоминала ему мать.
После расставания с Еленой Довлатов уехал в Таллин. Там он жил в гражданском браке с выпускницей физмата, программистом Тамарой Зибуновой. Впоследствии она признавалась, что их роман начался довольно необычно: Довлатов попросился к ней переночевать. Так и остался на несколько лет. Плодом этих отношений стала дочь Александра, родившаяся в 1975 году. Правда, своего отца она почти не знала – вскоре после ее рождения Довлатов навсегда покинул Эстонию.
В эмиграции он снова сошелся с Еленой, и они решили начать все заново. В феврале у них родился сын Николай (Николас). Так Сергей Довлатов дважды женился на своей второй жене.
Его не стало 24 августа 1990 года. Довлатов почувствовал острую боль в животе – оказалось, за ней скрывался инфаркт. Официальной причиной смерти врачи назвали сердечную недостаточность. Писателя похоронили на кладбище Маунт-Хеброн в Нью-Йорке. А через пять дней после его смерти в России была сдана в набор книга «Заповедник». Это было первое крупное произведение Довлатова, изданное на родине. А еще через несколько лет появились первые экранизации его книг – фильм «По прямой» Сергея Члиянца, основанный на рассказах Довлатова, и «Комедия строгого режима» Владимира Студенникова и Михаила Григорьева, снятая по мотивам эпизода повести «Зона». Оба фильма вышли в 1992 году и, как и книги, имели огромный успех. Но Довлатов об этом уже не узнал.