Если что мой фонтан остроумия что
Если что мой фонтан остроумия что
Князь Серебряный (Сборник)
Николай Гумилев. Гр. А. К. Толстой
Алексей Толстой сам описал свою жизнь в письме к итальянскому профессору де Губернатису, которое мы приводим ниже. Нам остается только добавить несколько подробностей.
Родителями Алексея Толстого были гр. Константин Петрович Толстой и Анна Алексеевна Перовская, побочная дочь известного вельможи, гр. Алексея Кирилловича Разумовского. Их брак был несчастлив, и, спустя несколько недель после рождения ребенка, супруги разошлись навсегда.
Поэт был широкоплеч, несколько грузен, отличался богатырским здоровьем и большой физической силой: гнул пальцами медные пятаки и сплетал зубцы вилки, как женскую косу. В молодости чертами лица он напоминал Льва Толстого, с которым находится только в весьма отдаленном родстве. Характера он был мягкого, легко поддающегося женскому влиянию, сперва влиянию матери, умной и властолюбивой, потом жены Софьи Андреевны Миллер, рожденной Бахметевой, одной из образованнейших женщин своего времени. В нем своеобразно сплеталась любовь к философии и постижению тайн бытия с беззлобным, но метким и изящным юмором.
Около половины своей жизни он провел за границей, большей частью в Германии, которую, подобно многим русским половины прошлого века, готов был счесть своей второй родиной.
Умер он 28 сентября 1875 г. вследствие отравления морфином, к которому, страдая астмой, вынужден был прибегать.
В сороковых годах, когда Алексей Толстой выступил на литературное поприще, героический период русской поэзии, характеризуемый именами Пушкина и Лермонтова, закончился. Новое поколение поэтов, Толстой, Майков, Полонский, Фет, не обладало ни гением своих предшественников, ни широтой их поэтического кругозора. Современная им западная поэзия не оказала на них сколько-нибудь заметного влияния, ясность пушкинского стиха у них стала гладкостью, лермонтовский жар души – простой теплотой чувства.
Творчество Алексея Толстого отличается повышенной жизнерадостностью. В его лирике мы видим не только переживания, но и их рамку, обстоятельства, породившие их; в исторических балладах – не только описание событий, но и оценку их, часто своеобразную, выясняющую их значение для нас. Убежденный поборник свободы, ценитель европейской культуры, Толстой любит вспоминать киевский период русской истории, гражданственность и внутреннюю независимость Киевской Руси, ее постоянную и прочную связь с Западом. Московский период вызывает в нем ужас и негодование, а отголосок его в современности – острую и смелую насмешку. Из-за этого его пьесы запрещались к постановке, стихи – к печатанию. Но это не привлекало к нему симпатий передовой молодежи, мнением которой поэт искренне гордился, хотя не мог и не хотел подделываться под ее вкус. Напротив, в ряде стихотворений он боролся с царившим в его время материалистическим отношением к жизни, провозглашая себя жрецом чистой красоты и сторонником искусства, что не нравилось тогдашней передовой критике и вызывало с ее стороны немало нападок. Он сам очень верно определяет свое положение между двумя полюсами русской общественной мысли:
Впервые в печати Алексей Толстой выступил с повестью «Упырь», изданной под псевдонимом Красногорского, в 1841 году. Тогда же он начинает работать над большим романом из эпохи Иоанна Грозного «Князь Серебряный», которому суждено появиться в печати только в шестидесятых годах. С 1854 года поэт печатается постоянно. В продолжение десяти лет появляются почти все его лирические стихотворения и большая часть поэм. К этому же периоду относятся его шутки и пародии под псевдонимом Кузьмы Пруткова, написанные совместно с его двоюродными братьями – Алексеем и Владимиром Жемчужниковыми. Затем следует многолетняя работа над драматической трилогией «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис», прерываемая писанием исторических баллад. Драма из новгородской жизни «Посадник» не была окончена, так как начало ее не было одобрено женой поэта, – и появилась только после его смерти.
Наибольшим распространением пользовался роман «Князь Серебряный», вышедший в десятках изданий и переведенный на все европейские языки. Стихотворения и трилогия тоже переиздавались много раз.
Ментона, 4 марта 1874.
Вилла Parc Tranquille
Любезнейший де Губернатис [1],
Постоянно страдая невралгией головы и удушьями, которые лишь изредка дают мне передышку, я до сих пор не имел возможности поблагодарить Вас за присылку Вашей драмы и за Ваше дружеское намерение говорить обо мне в публичной лекции[2]. Мы с женой вместе прочли «Romolo» и пришли в восторг от оригинальности, с которой Вы обработали этот сюжет, от добросовестной эрудиции, которую Вы проявили в этом произведении, и от поэтической формы, в которую Вы его облекли. Добавлю от себя лично, что, не являясь вообще приверженцем символизма в поэзии, я делаю исключение для Вашего «Romolo», вследствие глубокой искренности высказанных Вами мыслей и оригинальности колорита, который Вам удалось им придать[3]. В письме к моей жене Вы просите у нее биографических подробностей, касающихся моей литературной деятельности. Она уже кое-что сообщила Вам, но и я сам, со своей стороны, постараюсь представить Вам возможно более полную исповедь, ибо это единственный способ, которым я могу показать, насколько я признателен Вам за Ваше внимание ко мне и как ценно для меня, чтобы обо мне знал такой человек, как Вы. Не будьте же в претензии, если это желание сделает меня многословным. Вы выберете подходящее для Вас из всего, что я Вам сообщу, и простите мне остальное ради моего величайшего к Вам доверия. Итак, я начинаю:
Я родился в С.-Петербурге в 1817 году, но уже шести недель от роду был увезен в Малороссию своей матерью и дядей с материнской стороны г-ном Алексеем Перовским, впоследствии попечителем Харьковского университета, известным в русской литературе под псевдонимом Антоний Погорельский. Он воспитал меня, первые годы мои прошли в его имении, поэтому я и считаю Малороссию своей настоящей родиной. Мое детство было очень счастливо и оставило во мне одни только светлые воспоминания. Единственный сын, не имевший никаких товарищей для игр и наделенный весьма живым воображением, я очень рано привык к мечтательности, вскоре превратившейся в ярко выраженную склонность к поэзии. Много содействовала этому природа, среди которой я жил; воздух и вид наших больших лесов, страстно любимых мною, произвели на меня глубокое впечатление, наложившее отпечаток на мой характер и на всю мою жизнь и оставшееся во мне и поныне. Воспитание мое по-прежнему продолжалось дома. В возрасте 8 или 9 лет я отправился вместе со своими родными в Петербург, где был представлен цесаревичу, ныне императору всероссийскому, и допущен в круг детей, с которыми он проводил воскресные дни. С этого времени благосклонность его ко мне никогда не покидала меня. В следующем году мать и дядя взяли меня с собою в Германию. Во время нашего пребывания в Веймаре дядя повел меня к Гёте, к которому я инстинктивно был проникнут глубочайшим уважением, ибо слышал, как о нем говорили все окружающие. От этого посещения в памяти моей остались величественные черты лица Гёте и то, что я сидел у него на коленях. С тех пор и до семнадцатилетнего возраста, когда я выдержал выпускной экзамен в Московском университете[4], я беспрестанно путешествовал с родными как по России, так и за границей, но постоянно возвращался в имение, где протекли мои первые годы, и всегда испытывал особое волнение при виде этих мест. После смерти дяди, сделавшего меня своим наследником, я в 1836 году[5] был, по желанию матери, причислен к русской миссии при Германском сейме во Франкфурте-на-Майне; затем я поступил на службу во II Отделение собственной е. и. в. канцелярии, редактирующее законы. В 1855 году я пошел добровольцем в новообразованный стрелковый полк императорской фамилии, чтобы принять участие в Крымской кампании; но нашему полку не пришлось быть в деле, он дошел только до Одессы, где мы потеряли более тысячи человек от тифа, которым заболел и я. Во время коронации в Москве император Александр II изволил назначить меня флигель-адъютантом. Но так как я никогда не готовился быть военным и намеревался оставить службу тотчас же после окончания войны, я вскоре представил мои сомнения на усмотрение е. в., и государь император, приняв мою отставку с обычной для него благосклонностью, назначил меня егермейстером своего двора; это звание я сохраняю до настоящего времени. Вот летопись внешних событий моей жизни. Что же касается до жизни внутренней, то постараюсь поведать Вам о ней, как сумею.
Если что мой фонтан остроумия что
Just Imagine запись закреплена
студенческое русреал #au в #1day1newmann
Шёл шестой час ночи, восьмая чашка какао и второй сезон Звёздного пути, когда Нор захотел поболтать. Естественно, в это время все здравомыслящие люди спали, а нарываться на чей-то гнев парень совсем не хотел. Был, конечно, вариант растолкать Германна, дрыхнущего в спальне, но через несколько часов ему предстояло сдавать зачёт по схемотехнике, так что этот вариант отпадал.
Опечаленный своим внезапным одиночеством Нор уже хотел в очередной раз поставить чайник, когда понял, что рядом всё это время был идеальный собеседник. Точнее, собеседница.
ー Хей, Алиса, давай поболтаем, ー с энтузиазмом подхватив телефон, Нор вышел на балкон и, завернувшись в халат, уселся на табуретку.
ー Давайте. Если что, мой фонтан остроумия выключается по команде “хватит болтать”.
Услышав приветливый голос, Нор расплылся в улыбке и, глубоко вздохнув, начал общение.
ー Алиса, как тебе сегодняшняя погода?
ー Пасмурно, а у вас?
ー А у нас всегда солнечно.
Нор слегка поёрзал на табурете, чтобы разглядеть как раз выбирающееся из-за деревьев солнце.
ー Здорово. Что делаете?
ー Ничего, ー Нор слегка задумался. Сейчас ведь он действительно ничего не делал, ー Хотя до этого смотрел Звёздный путь.
ー И как, интересно?
ー Очень интересно! ー в голосе парня чувствовался восторг, который непременно сопутствовал любому упоминанию его фанатских страстей, ー Я обожаю этот сериал! А ты его не смотрела?
ー Видела пару серий.
ー Ну, тогда ты в теме.
Хлопнувшая от порыва ветра балконная дверь ненадолго отвлекла парня. Он быстренько поднялся проверить, не оказался ли заперт. И когда убедился, что всё хорошо, продолжил диалог.
ー Должен сказать, с тобой приятно общаться.
ー Я рада.
ー И я рад.
ー А я рада, что вы рады.
Незамысловатое продолжение только уверило Нора в том, что он правильно выбрал собеседницу.
ー Алиса, а может, поиграем?
ー Давайте. Кто начинает?
Нор задумался. Он понятия не имел во что нынче любят играть голосовые помощницы. Поэтому предоставил выбирать Алисе.
ー Ты начинай. Я не знаю никаких игр.
ー А какие игры вы любите?
ー Я люблю элиас.
ー Я тоже люблю. А ещё какие?
ー Ну, крокодила ещё. Монополию. Правда, мы с Германном постоянно спорим из-за правил.
ー Скукотень. Давайте что-нибудь другое обсудим!
А вот тут Нор завис. Хотя это, очевидно, прерогатива Алисы. Но такой подставы парень никак не ожидал.
ー Знаешь, Алиса, я думал, ты больше открыта к новому.
ー Откуда у вас такие мысли?
ー Ну. ー вопрос собеседницы вновь заставил Нора задуматься,ー Во-первых, ты женщина.
ー Это уже сексизм!
Вот чего-чего, а обвинений в сексизме Нор не заслужил.
ー Я же с хорошей стороны, ー начал непонятно зачем оправдываться парень, ー Я же тут, вроде как, мужчин принижаю. А обратного сексизма не существует.
ー Не придумала, что на это ответить. Такие дела.
Нор облегчённо выдохнул и, опять же незнамо зачем, решил подбодрить Алису.
ー Да ничего, бывает. Я тоже не всегда знаю, что ответить.
ー Какой-то не самый приятный диалог у нас получается.
ー Получается туповатый разговор, ー представив, как выглядит со стороны, Нор хихикнул, ー Но есть вероятность, что это моя вина.
ー Всё равно всё будет хорошо.
ー Ага. Как в песне Верки Сердючки.
ー Я не знаю слов этой песни.
Теперь уже Нор начал не просто хихикать, а откровенно громко ржать. У Алисы ведь должны быть ресурсы для поиска текста любой песни. А тут такая оказия.
Но вопроса парень уже не слышал: тело, видимо поддержавшие настрой, в танцевальном порыве свалилось с табуретки.
ー Ауч, ー всхлипнул он, поднимаясь с не самого чистого коврика, ー Больно.
ー Мне будет приятно ответить на любые ваши вопросы, но только приличные, ー видимо, восприняв кряхтения парня как посыл к продолжению беседы, озвучила следующую реплику Алиса.
ー Ой, а у меня неприличных и нет, наверное.
ー У меня тоже. Мне кажется, их ни у кого нет.
ー Не думаю. Люди просто стесняются об этом говорить, ー Нор сам не заметил, как решил возразить собеседнице, ー Просто долгое время тема секса была табуирована.
ー Не стоит вскрывать эту тему, поверьте мне.
Ну уж нет! Этому Нор следовать отказывался. Поэтому вступил уже в открытую перепалку с Алисой.
ー На самом деле об этом нужно говорить! В том числе с детьми. Чтобы люди знали больше о своих телах, о контрацепции. Это очень важно!
ー Мне кажется, такое лучше никому не говорить, ー монотонно проговорила Алиса, ещё больше распыляя парня.
ー Вот из-за того, что наши политики, Алиса, думают также, как ты, у нас в школах нет секспросвета и высокий уровень подростковой беременности. Потому что люди, банально, не знают, как предохраняться. Что уж говорить о зппп и…
Нор осёкся, услышав постукивание с другой стороны двери. Кинув напоследок злобный взгляд на телефон, где было открыто диалоговое окно с Алисой, он обернулся.
По ту сторону стоял Германн. В его руках был фильтр для воды, а на лице ー абсолютное принятие.
ー Ты же не провёл так всю ночь, Никанор?
Полная форма имени. Он точно недоволен.
ー Только последние минут двадцать, ー виновато улыбнувшись, Нор соскользнул с табурета и подошел к парню, ー Я тебя разбудил?
ー За несколько минут до будильника, так что я не в обиде, ー Германн поцеловал его в щёку и отошел набрать воды, ー Кстати, согласен с тобой по всем пунктам.
Из Козьмы Пруткова.
…Здесь есть мебели из карельской березы, семеро детей мал мала меньше, красивая гувернантка, гувернер малого размера, беззаботный отец семейства, бранящий всех и все наподобие тебя, брат его с поваром, готовящие всякий день какие-нибудь новые кушанья, диакон bon vivant [1], краснеющий поп, конторщики с усами разных цветов, добрый управитель и злая управительница, скрывающаяся постоянно в своем терему, снигири, подорожники, сороки, волки, похищающие свиней среди бела дня на самом селе, весьма красивые крестьянки, более или менее плутоватые приказчики, рябые и с чистыми лицами, колокол в два пуда, обои, представляющие Венеру на синем фоне с звездами, баня, павлины, индейки, знахари, старухи, слывущие ведьмами, кладбище в сосновом лесу с ледяными сосульками, утром солнце, печи, с треском освещающие комнату, старый истопник Павел, бывший прежде молодым человеком, кобзари, слепые, старый настройщик фортепьянов, поющий «Хвала, хвала тебе, герой» [2] и «Славься сим, Екатерина» [3] и «Mon coeur n’est pas pour vous, car il est pour un autre» [4]. Источник цитаты не установлен.», экипаж, называющийся беда на колесах, другой, кажется, называющийся ферзик, старинная карета Елисавет Петровны, крысы, горностаи, ласочки, волчьи ямы, ветчина, щипцы, ночник, вареники, наливка, Семеновка, маленькие ширмы, балконы, 500 луковиц цветочных, старые тетради, Андрейка и чернослив, пляшущие медведи, числом четыре, очень старая коровница, пол из некрашеных сосновых досок, Улинский (?), Гапки, Оксаны, Ганны, Домахи, пьяные столяры, таковые же башмачники, загоны в лесу, пасеки, бисер, вилочки, экраны, сбруя медная, серые лошади, мед в кадках, землемеры, заячьи следы, два пошире, а два поменьше, бортовая ель перед церквой, Тополевка с Заикевичем, свиньи на улицах, огород с прутиками, означающими четыре стороны света, волшебный фонарь, курицы, моченые яблоки, сумерки с постепенно замирающими сельскими звуками, вдали выстрелы, собачий лай, ночью петухи, ни с того ни с другого кричащие во все горло, пасмурные дни, изморозь, иней на деревьях, внезапно показывающееся солнце, два старых турецких пистолета, рабочие столики, чай на длинном столе, игра в кольцо, которое повешено на палочке и которое надлежит задеть за крючок, вбитый в стену, сушеные караси, клюква, преждевременно рождающиеся младенцы, к неимоверному удивлению их отцов, кн. Голицын, брат Павла, живущий в тридцати верстах, наступающий праздник Рождества, литографическая машина, совершенно испорченный орган, также испорченный, сумасшедший механик, множество мух, оживших от теплоты. Множество старых календарей, начиная от 1824 года, биллиард, стоящий в кладовой и вовсе не годный к употреблению, сухие просвиры, живописные пригорки, песчаные, поросшие сосником, чумаки с обозами, вечерницы, мельницы, сукновальни, старый фонарь, старые картузы, модели молотильных машин, портрет кн. Кочубея, портрет графини Канкриной, рапиры, трости из бамбука, курильница в виде древней вазы, алебастровая лампа, старая дробь, огромный диван с двумя шкапчиками, два мохнатых щенка, сушеные зайцы, клетка без птиц и разбитое кругленькое зеркало, – приезжай, Николаюшка, и все увидишь собственными глазами.
Очень прошу тебя устроить, чтобы редакция «Русского вестника» прислала мне журналы: Черниговской губернии, Стародубского уезда, на станцию Елёнку.
А. К. Толстой – Н. М. Жемчужникову [5].
Конец ноября – начало декабря 1858 г. Погорельцы.
…Жемчужников был не менее Григоровича изящен, душист, свеж и бодр, несмотря на всю слабость здоровья. Я бывал у него довольно часто, и меня поражала его неизменная ласковость ко мне, чисто отеческая заботливость к каждому стихотворению, которое я печатал при его содействии в «Вестнике Европы».
Он подарил мне «Кузьму Пруткова» и рассказал происхождение этой книги:
– Мы – я и Алексей Константинович Толстой – были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах. Потом решили собрать и издать эти глупости, приписав их нашему камердинеру Кузьме Пруткову, и так и сделали, и что же вышло? Обидели старика так, что он не мог простить нам этой шутки до самой смерти! Хотели мило пошутить, а обидели кровно…
…Репортер одной из газет задал Алексею Михайловичу Жемчужникову [6] вопрос:– Чем вы объясняете эту изумительную популярность, которую приобрели все ваши шутки, афоризмы и пр., подписанные псевдонимом «Кузьма Прутков»? – Да как вам сказать? Думаю потому, что все наши шутки носили на себе незлобивый характер, смеялись мы искренно, личностей не задевали. Алеша (гр. А. Толстой) был парень очень остроумный, брат Володя тоже… бывало, иной раз оба они начнут острить, так ведь откуда что берется? Так и сыплют, так и сыплют остротами. В книжке нашей, которую мы выпустили, наверно, десятой доли не собрано тех острот, которые на своем веку изрекли они оба. Это прямо-таки был фонтан остроумия; бывало, говоришь им: «да заткни фонтан, дай ему отдохнуть», а они еще больше, еще больше… Да, родной мой. – вздохнул наш собеседник: – чудное было время, невозвратное время…
…Когда мы уже все написали, мы не знали, каким псевдонимом подписать эту общую нашу пьесу. Служил у нас тогда камердинером Кузьма Фролов, прекрасный старик, мы все его очень любили. Вот мы с братом Владимиром и говорим ему: «Знаешь что, Кузьма, мы написали книжку, а ты дай нам для этой книжки свое имя, как будто ты ее сочинил… А все, что мы выручим от продажи этой книжки, мы отдадим тебе». Он согласился. «Что ж, говорит, я, пожалуй, согласен, если вы так очинно желаете… А только, говорит, дозвольте вас, господа, спросить: книга-то умная аль нет?» Мы все так и прыснули со смеха. «О, нет! говорим: книга глупая, преглупая». Смотрим, наш Кузьма нахмурился. «А коли, говорит, книга глупая, так я, говорит, не желаю, чтобы мое имя под ей было подписано. Не надо мне, говорит, и денег ваших»… А? Как вам это понравится? Когда брат Алексей (гр. А. Толстой) услыхал этот ответ Кузьмы, так он чуть не умер от хохота и подарил ему 50 руб. «На, говорит, это тебе за остроумие». Ну, вот мы тогда втроем и порешили взять себе псевдоним не Кузьмы Фролова, а Кузьмы Пруткова. С тех пор мы и начали писать всякие шутки, стишки, афоризмы под одним общим псевдонимом Кузьмы Пруткова.
Онлайн чтение книги Князь Серебряный
Из Козьмы Пруткова
Очень прошу тебя устроить, чтобы редакция «Русского вестника» прислала мне журналы: Черниговской губернии, Стародубского уезда, на станцию Елёнку.
А. К. Толстой – Н. М. Жемчужникову [52] В. М. Жемчужников (1824 – 1909) – двоюродный брат А. К. Толстого, один из создателей Козьмы Пруткова. В письме ярко чувствуется та атмосфера, в которой братья Жемчужниковы и А. К. Толстой создавали произведения Козьмы Пруткова.
Конец ноября – начало декабря 1858 г. Погорельцы
…Жемчужников был не менее Григоровича изящен, душист, свеж и бодр, несмотря на всю слабость здоровья. Я бывал у него довольно часто, и меня поражала его неизменная ласковость ко мне, чисто отеческая заботливость к каждому стихотворению, которое я печатал при его содействии в «Вестнике Европы».
Он подарил мне «Кузьму Пруткова» и рассказал происхождение этой книги:
– Мы – я и Алексей Константинович Толстой – были тогда молоды и непристойно проказливы. Жили вместе и каждый день сочиняли по какой-нибудь глупости в стихах. Потом решили собрать и издать эти глупости, приписав их нашему камердинеру Кузьме Пруткову, и так и сделали, и что же вышло? Обидели старика так, что он не мог простить нам этой шутки до самой смерти! Хотели мило пошутить, а обидели кровно…
…Репортер одной из газет задал Алексею Михайловичу Жемчужникову [53] А. М. Жемчужников (1821 – 1908) – поэт, двоюродный брат А. К. Толстого. вопрос:– Чем вы объясняете эту изумительную популярность, которую приобрели все ваши шутки, афоризмы и пр., подписанные псевдонимом «Кузьма Прутков»? – Да как вам сказать? Думаю потому, что все наши шутки носили на себе незлобивый характер, смеялись мы искренно, личностей не задевали. Алеша (гр. А. Толстой) был парень очень остроумный, брат Володя тоже… бывало, иной раз оба они начнут острить, так ведь откуда что берется? Так и сыплют, так и сыплют остротами. В книжке нашей, которую мы выпустили, наверно, десятой доли не собрано тех острот, которые на своем веку изрекли они оба. Это прямо-таки был фонтан остроумия; бывало, говоришь им: «да заткни фонтан, дай ему отдохнуть», а они еще больше, еще больше… Да, родной мой. – вздохнул наш собеседник: – чудное было время, невозвратное время…
…Когда мы уже все написали, мы не знали, каким псевдонимом подписать эту общую нашу пьесу. Служил у нас тогда камердинером Кузьма Фролов, прекрасный старик, мы все его очень любили. Вот мы с братом Владимиром и говорим ему: «Знаешь что, Кузьма, мы написали книжку, а ты дай нам для этой книжки свое имя, как будто ты ее сочинил… А все, что мы выручим от продажи этой книжки, мы отдадим тебе». Он согласился. «Что ж, говорит, я, пожалуй, согласен, если вы так очинно желаете… А только, говорит, дозвольте вас, господа, спросить: книга-то умная аль нет?» Мы все так и прыснули со смеха. «О, нет! говорим: книга глупая, преглупая». Смотрим, наш Кузьма нахмурился. «А коли, говорит, книга глупая, так я, говорит, не желаю, чтобы мое имя под ей было подписано. Не надо мне, говорит, и денег ваших»… А? Как вам это понравится? Когда брат Алексей (гр. А. Толстой) услыхал этот ответ Кузьмы, так он чуть не умер от хохота и подарил ему 50 руб. «На, говорит, это тебе за остроумие». Ну, вот мы тогда втроем и порешили взять себе псевдоним не Кузьмы Фролова, а Кузьмы Пруткова. С тех пор мы и начали писать всякие шутки, стишки, афоризмы под одним общим псевдонимом Кузьмы Пруткова.
Почему Киев — не «мать городов», Украина — не Русь, АБО дети в школу собирайтесь
Отождествление Украины и Киевской Руси занимает краеугольные позиции в риторике украинствующих сумасшедших. Не забывают они и о том, что территория севернее Оки, где ныне стоит Москва, в границы данного государства не входила. И жили там по их мнению какие-то дикие народы, финно-угры. На основании этого бреда они придумали тезис, что даже принадлежность русского народа к славянским может быть поставлена под сомнение. Это очень интересный тезис, с которым даже можно согласиться местами. Однако, меня всегда удивляло в этой концепции априорное восприятие финно-угров, как чего-то плохого. Почему, собственно? В чём финны или угры уступают славянам?
Не укладывается в украинскую парадигму и тот факт, что в начале истории Русского государства, Киев не только располагался за пределами страны, но и вообще не существовал. Свет цивилизации на дремучие берега Днепра принесла лишь экспедиция рюриковичей из Приладожья. Ну как «свет»? От спички светлее бывает, чем от той цивилизации. Но на Днепре и такой не имелось.
Нет, место Киева не пустовало. Удобные для обороны возвышенности стратегически расположенные вблизи бродов через реку тысячелетиями были местом бойким. Там всё время кто-то селился, а иногда и укреплялся даже слегка. Но были это лишь городища принадлежащие разным, не связанным преемственностью культурам. Убежища, в которых можно пересидеть вражеский набег. Собственно же город — торгово-ремесленный центр прилично уже фортифицированный по образцу древних городов русского Приильменья — появляется на месте пограничного хазарского городка Куябы только после переноса на Днепр из Новгорода русской столицы.
. Причём здесь финны? До финнов ещё дойдёт, но начать придётся издалека. С вопроса, почему до конца IX века город в бойком и благоприятном для ведения хозяйства месте не возникал. Потому что по Днепру — удобнейшему торговому маршруту, связывавшему причерноморские города до Константинополя включительно с Русской равниной и далее с Балтикой, — никакой торговли не велось. Ввиду отсутствия торговцев. В эпоху предшествующую появлению государств торговля представляла собой не бизнес, а образ жизни. Купец не имел земли, был свободен от прав и обязанностей общинника, находился вне рамок родового строя (а значит, по сути и вообще вне закона), и проводил жизнь в рискованных странствиях. Причём, рисковал не только он сам, но и все, кто с купцом встречались. Товар для продажи он часто добывал грабежом.
Варягов, совмещавших разбой с торговлей, в промышленных масштабах производила в те времена Скандинавия. Норманны не только грабили. Вся торговля по северным морям шла только через их руки. И в случаях, когда на месте подобные удобства отсутствовали — в Ирландии, например, — викинги сами строили по берегам морей и рек укреплённые базы для товарообмена с аборигенами, отдыха и организации набегов.
В VIII столетии полумесяц таких городов — в сагах именно он именовался Гардарикой — возник между устьем Невы и верхней Волгой. Варягов-русов арабские географы видят и в Булгаре. И, судя по количеству найденных в Скандинавии арабских монет, торговый путь «из Варяг в Персы» работал с высокой интенсивностью. А вот торговый путь «в Греки», судя по количеству монет византийских, не работал совсем. Лишь в середине IX века послов «кагана Росов», изобличённых как норманнские шпионы, обнаруживают на Черном море (см. Бертинские хроники).
Первый набег русов на Византию датируется 860 годом, тогда как призвание Рюрика словенами относится лишь в 862. А значит, не приходится удивляться, что через 20 лет наследнику Рюрика приходится отбивать Киев у своих же ярлов Аскольда и Дира. Попытки взять под контроль торговый путь по Днепру русь начинает предпринимать — хотя и без особого успеха — не позже конца 40-х годов. Политический союз со словенами возникает позже.
Но кстати о «руси». Происхождение названия остаётся предметом споров, однако, если рассматривать лишь версии научные, а альтернативные игнорировать, наиболее обоснованной представляется связь с финским названием варягов — «руотси» («гребцы»). Словене Ильменские должны были выговаривать данное название именно, как «русь» (сравни словенское «чудь», «весь», «ямь», «водь», «голядь») и такое не может быть совпадением. Это очень убедительная версия, вызывающая, однако, очень же много вопросов.
Первый правильный вопрос заключается в том, почему русские летописи чётко различают шведов (свеев) и русь, а в Европе о племени с таким названием (альтернативу снова игнорируем) никто не слышал. Очевидный ответ: такое возможно, только если «русь» — в Европах не встречалась, а жила рядом с Ильменскими словенами (см. историю г. Старая Русса)
Почему первый ответ очевиден, вытекает из второго правильного вопроса и ответа уже на него. С какой стати бы (а известно, что «русь»— это самоназвание) шведам, готам кому угодно другому, именовать себя на «шведами» или «готами», а «гребцами»? Такое возможно только в случае, если идентификация «своих» происходит не по этническому, а по корпоративному признаку. «Русь» — именно гребцы. Торгово-разбойная вольница, позже именовавшаяся в Новгороде ушкуйниками. А ещё позже в России — казаками. Можно вспомнить, что именно ушкуйники колонизировали, — торгуя, грабя и строя остроги для сбора дани, — Русский Север сначала до Урала и позже до Таймыра, а русские казаки — также двигаясь преимущественно на ладьях по рекам — и земли до Тихого океана. В VIII-IX веках гардариканская русь занималась тем же самым и теми же методами.
Гардариканская. То есть, местная, северо-русская. В Европе, действительно, не знали об Ладожской протоганзе. В переходе же названия с корпорации на страну и народ нет ничего экзотического. Примером, и отнюдь не единичным, могут служить Франция и французы, именуемые ныне в честь франков — «свободных» — германских (и не только) воинов, отрёкшихся от родовых связей и сражающихся не за своё племя, а за добычу.
. Ну и причём здесь финны-то, наконец? А. Тут же ещё третий правильный вопрос наличествует. С какой бы стати гардариканским варягам называть себя «гребцами»? Так могло быть, лишь если таким был официальный язык корпорации. Что и логично. Каким же ещё? Гардарика располагалась на землях, населённых финнами. И варяги с Ильменскими словенами говорили на одном языке. Точно так же самые норманнские норманны из самой названной в их честь Нормандии, жившие среди французов, продолжали носить скандинавские имена, но говорили по-французски.
В пользу этой версии есть ещё и косвенные свидетельства. Например, исследования ДНК потомков Рюрика показало, что с наибольшей вероятностью этот персонаж происходит с юга Финляндии. Само по себе это — ни о чём. Гаплогруппы — крайне сомнительный маркер национальности. Но в купе с прочими фактами, включая и тот, что словене (смешанный племенной союз, в который, кроме славян, входили балты и финны) не испытывали затруднений в общении с русью, — генетика может быть принята во внимание.
Таким образом, отношение украинствующих к финнам, как к чему-то плохому, имеет глубокие исторические корни. Если словене варягов призвали как своих братьев (как и позже Новгород призывал князей с дружинами) и приняли для своего союза общее имя Русь, то чужеземное население Куябы Русь просто захватывала. Причём, два раза. И оба — походя, даже без боя.