Если вы считаете что я как начальник генерального штаба

Маршал Советского Союза Шапошников. Цитаты

ЦИТАТЫ по:
ШАПОШНИКОВ Б.М. Воспоминания, Военные труды Воениздат М. 1974.

ПОРЯДКИ В РУССКОЙ ВОЕННОЙ ШКОЛЕ

Если при увольнении в город рядовые юнкера носили на поясе штык в чехле, то портупей-юнкера носили довольно тяжёлые и старинные тесаки с медной рукояткой. Фельдфебель, также из юнкеров старшего класса, выбирался командиром роты и носил, как и в армии, шашку и револьвер.С.62.

Без умения танцевать вальс в отпуск не отпускали.С.71

С производством в офицеры мы делались «полноправными гражданами»: юнкерами нас не пускали ни в один
ресторан, а теперь все двери их были открыты перед нами.С.88.

По традициям, после производства в офицеры разрешалось три дня развлекаться. С.88.

…Из двадцати офицеров (отдельного стрелкового батальона (дислоцированного в Туркестане)) лишь шестеро были более или менее молодые. Мы ходили в батальоне, как говорится, на цыпочках и, хотя по закону на офицерских собраниях имели право голоса, никогда его не подавали, слушая, что говорят старшие…С.97.

Я застал ещё трёхлетний срок службы рядового состава.

Укомплектован батальон был различными национальностями – русские и украинцы составляли до 50%, а остальные 50% падали на поляков, евреев из Западного края и уроженцев Кавказа – грузин и армян, Солдаты в возрасте 21 года были крепки и выносливы, а на службе, благодаря физическим упражнениям, ещё больше развивались.
В роте по штату положено было 14 унтер-офицеров, из которых фельдфебель и два взводных могли быть сверхсрочными. Остальные унтер-офицеры – срочной службы – подготавливались в течение девяти месяцев в учебной команде батальона. Кроме того, на роту приходилось определённое число ефрейторов без особой подготовки, но из хороших стрелков и строевиков. С.98-99.

ПОЛКОВЯ ЖИЗНЬ СОЛДАТА

Молодые солдаты, или как тогда называли, новобранцы, прибывали в батальон командами в течение октября, и с 1 ноября с ними начинались занятия, составлявшие, так сказать, «школу молоого солдата» Она заканчивалась перед выходом в лагерь, т.е. к 15 апреля. К этому времени командир батальона проводил смотры молодых солдат.

На каждого солдата было три срока обмундирования. Пошивка и починка обуви производилась в ротных мастерских. Стирали бельё солдаты сами.

В начале октября состоялось увольнение старослужащих; начали прибывать команды молодых солдат, которые после прохождения бани сейчас же поступали в роту, без всяких изоляционных приёмников, и распределялись поротно. Я противник всяких изоляторов, считаю их недостойными солдата.

Летом солдат носил белую рубаху, белый чехол на фуражку и из бараньей кожи брюки (чакгиры), окрашенные в малиновый цвет (стрелковый). Кожаные брюки предостерегали от колючих растений. Погоны как на мундирах, так и на шинелях были малинового цвета с трафаретом «IТ» жёлтой краской.

Пища на обед подавалась хорошая: суп с мясом (мясные порции на каждого) и каша (с мясом в крошку).

Молодые солдаты, или как тогда называли, новобранцы, прибывали в батальон командами в течение октября, и с 1 ноября с ними начинались занятия, составлявшие, так сказать, «школу молоого солдата» Она заканчивалась перед выходом в лагерь, т.е. к 15 апреля. К этому времени командир батальона проводил смотры молодых солдат в каждой роте, результаты которых объявлялись в приказе по батальону. С. 100-101.

Небезынтересно остановиться на бюджете молодого офицера, его расходах. Беру свой бюджет. Получал я в месяц 67 рублей жалованья и 9 рублей квартирных. Всего, следовательно, в месяц 76 рублей, не считая мелких денег по 30 копеек в сутки за караулы. Летом полагались лагерные по 30 копеек в сутки.

Расходы были таковы: квартира – 15 рублей, обед и ужин – 12 рублей, чай, сахар, табак, стирка белья – 10 рублей, на обмундирование – 10 рублей, вычеты в батальон – 10-15 рублей, жалованье денщику – 3 рубля, а всего 60-65 рублей. На карманные расходы, т.е. на все развлечения, оставалось 11-16 рублей в месяц, т.е. почти столько, сколько я тратил юнкером на свои побочные нужды. Если прибавить летние лагерные деньги, то карманный бюджет составлял 20 рублей. Меньше 10 рублей в месяц на обмундирование ассигновать не удавалось, и то шили в рассрочку. Таким образом, особо кутить не приходилось. С.105.

Гораздо тяжелее было жить женатым, но в этом отношении офицера охранял закон, не позволявший жениться до 23 лет и требовавший взноса особых денег в казначейство – так называемого реверса, проценты с которого потом выдавались офицеру. Реверс для женитьбы на дочери офицера составлял 2500 рублей, а на прочих – 500 рублей. С.106

С офицерами особых занятий по тактике не было. Дело ограничивалось слушанием докладов офицеров Генерального штаба в гарнизонном офицерском собрании, да и то преимущественно военно-сторических (о походах в Туркестане начиная с Александра Македонского) или военно-статистических (описания Туркестана и сопредельных стран – Афганистана и Персии). С.107.

В офицерском собрании батальона была хорошая библиотека. Книги накапливались в ней с 1870 года. Ежемесячно каждый офицер по постановлению общего собрания офицеров платил в библиотечный фонд 1 рубль 50 копеек. За счёт фонда выписывались газеты, журналы и покупались книги.. во всяком случае, все сочинения классиков и видных военных авторов имелись. С.107.

Офицерское собрание батальона было небольшое, и в нём устанавливались маленькие торжественные обеды и ужины, а раз в месяц семейные вечера. С.108.

Для ежедневного времяпрепровождения было общегарнизонное сообраие. Оно имело большой зал для танцев, комнату для чтения газет и журналов, бильярдную и, наконец, постоянно действующую столовую. Собрание было открыто с 11 часов утра до 2 часов ночи. Ежедневно по собранию дежурил старший ротный командир или штаб-офицер по наряду коменданта города.(Ташкента).( …) В собрание допускались генералы, офицеры, военные чиновники с семьями и гости по рекомендации. С.108.

В гарнизонном офицерском собрании бывал редко, но раз в два месяца с 12 часов до 2 часов ночи приходилось здесь нести дежурство. Это дежурство было не из приятных. Компания молодых офицеров, подвыпив, не останавливалась перед позорящими звание офицера поступками. Старые полковники и генералы засиживались за картами допоздна, иногда позволяли себе игры, запрещённые в собрании. На тех и других мы, ротные командиры, нашли скоро управу. Однажды, собравшись в полковом собрании, мы восемь ротных командиров, в присутствии председателя суда общества офицеров вызвали молодого офицера, участвовавшего в скандальных кутежах, и заявили, что просим передать всей компании: при малейшем скандале дежурный по собранию всех перестреляет их револьвера, хотя бы пришлось идти на каторгу. Это подействовало, и больше скандалов не было. С.188-189.

Из журналов я любил читать «Мир Божий» и «Журнал для всех», в которых в отличие от прочих «толстых» журналов давались хорошие политические обозрения. С.114.

Перевод с немецкого книги Бильзе «Из жизни маленького гарнизона» и в особенности роман Куприна «Поединок» вызвали самую живейшую дискуссию. Многие в романе увидели если не себя, то своих знакомых.С.118.

Расширил я также выписку газет. Наряду с «Русским инвалидом» и «Новым временем», газетами явно монархического уклона, на столах читальни появились и «Русское слово», и «Новости», и другие газеты, названия которых я уже не помню…Выписывались местные газеты «Русский Туркестан» и «Самарканд». С.118.

Любимый мною журнал «Мир Божий» оказался вскоре (1905г.) закрытым за статью о генералах русской армии. …Так журнал наглядно показал, что на каждые 500 солдат русской армии, т.е. на один батальон, приходилось по одному генералу. Явление явно ненормальное. (…) Журнал обещал продолжить статистику на полковников и ниже, но был закрыт. С120-121.

АКАДЕМИЯ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

С января 1907 года я мог приняться за подготовку к экзаменам в Академию Генерального штаба. Экзамены проводились по тактике, строевым уставам всех родов войск, артиллерии, инженерным войскам, по математике за полный курс реального училища (арифметике, алгебре, геометрии, тригонометрии) по всеобщей и русской истории, географии(по немым картам), по русскому языку (диктант и сочинение), немецкому и французскому языкам и, наконец, по верховой езде.С.123.

…Для нас, офицеров Генерального штаба, приёмы немцев в мировую войну, в особенности в её начале, не были новинкой, мы знали их хорошо. Другое дело генералы русской армии – большинство из них этих приёмов не знало, а на войне, как известно, дело решают не капитанские головы.С.147.

Читатель может спросить: неужели автор этих воспоминаний был доподлинным «чернецом»(монахом) Генерального штаба и кроме службы и дома, нигде не показывался? Отнюдь нет. Была и личная жизнь. Почти каждый месяц в полковом собрании мы, офицеры устраивали товарищеский обед. Не менее одного раза в месяц зимой мы были на семейных вечерах. Правда увлечение танцами прошло, хотелось держать себя солиднее, но побеседовать с дамами и товарищами об интересующих событиях, повеселиться, обменяться впечатлениями, вынесенными из театра, всё это входило в рамки моего офицерского образа.

ОФИЦЕР ОТДЕЛЬНОГО КОРПУСА ЖАНДАРМОВ

По традиции офицеру, уходившему в жандармский корпус, товарищеских проводов часть не устраивала, а затем с ним вообще прекращались всяческие отношения. Так реагировала армия на существование корпуса жандармов… С.206.

…Германские историки твёрдо усвоили правило Мольтке: в исторических трудах «писать правду, но не всю правду». С.244.

В дивизию приехал новый дивизионный врач, который советовал нам с утра не наедаться, так как при ранении в живот может быть перитонит. По глупости мы сначала действительно воздерживались от утренней еды, ну а потом, так как каждый день и час можно было быть раненым или даже убитым, решили не следовать советам врача. С.258.

Первый бой для каждого военнослужащего в частности и для соединения в целом является большим событием в жизни и предопределяет собой дальнейшее поведение на известный период в ходе войны. С.250-251.

Тяжела была обстановка для 14-й кавалерийской дивизии с первых же дней не только войны, но и подготовительного к ней периода. На зато за свою работу офицерский, унтер-офицерский и рядовой состав получил немало наград. Что же касается меня, то я получил ордена Владимира 4-й степени, Анны 4-й и 3-й степени и Станислава 3-й степени – все с мечами и бантами. Относительно знания войны – я как-то почувствовал себя крепче на ногах, появилась уверенность в действиях, о чём раньше знал только теоретически, выработались навыки оперативной штабной работы. Говоря по-кавалерийски, я почувствовал себя крепко сидящим в седле! С.322.

ЦИТАТЫ по:
ШАПОШНИКОВ Б.М «Мозг армии». (Там же).

Великие войны подобны землетрясению. С.387.

Думается, что, готовясь к войне, никто не полагает завершить её собственным поражением. Предвидя такой результат войны, лучше её не начинать, лучше не переживать эту «драму ужасающую и захватывающую».С.389.

О значении генерального штаба для военной системы много говорить не приходится – ему издавна уже дано наименование «мозга армии». С.390.

Побеждённым странам, за которыми всё же, правда, в минимальных размерах, признано право на оборону, победители запретили иметь генеральный штаб как орган управления армией. С.392.

СУТКИ НАЧАЛЬНИКА ГШ

Сутки современного начальника генерального штаба не имеют излишествующих часов… С.414.

…От такой нагрузки недалеко до перегрузки, а затем переутомления и неврастении, а поэтому для начальника штаба очень важно нормализовать свою работу… С.414.

КАЧЕСТВА ОФИЦЕРА ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБА

Мы не склонны искать спасения в «гениях» и старались выявить, что «гений» также нуждается и в образовании, и в силе характера – как простой смертный. С.415.

…Плох тот строевой командир, который…будет искать виновников в своих подчинённых, а не в самом себе. С.423.

Мы бы …предостерегли от одного – это от составления штаба по признакам родственным и приятельским, ибо в таком случае лучше совсем не иметь никакого штаба. С.426.

«Тулон» в службе генерального штаба не находит в себе места.С.427.

Известный подбор сотрудников генерального штаба, хотя бы произведённый самым тщательным образом, не является ещё гарантией отличной работы штаба. Для последней требуется:

1. идейная связь сотрудников в одинаковом понимании различных явлений военной деятельности;

2. совершенствование самих работников в военном деле, быстро идущем вперёд;

3. воспитание их в смысле выработки характера;

4. совершенствование в технике штабной службы;

5. укрепление их физических качеств, так как штабная служба требует отличного здоровья и выносливости.С.427.

7. Состав ответственных работников штаба не должен быть чужд политики… С.429.

8. …Во имя достоинства мысли мы склонны даже прощать и некоторые шероховатости в характере подчинённых. С. 432.

Философ войны Клаузевиц…считал войну возможной, когда внутри (страны) всё спокойно. С. 435.

Таким образом, мы устанавливаем:
современная армия не живёт вне внутренней политики;
армия – слепок с государства;
политическое настроение армии требует особой над собой работы, идентичной с проводимой внутренней политикой в государстве;
не армия воспитательница общества, а, наоборот, общество воспитывает армию…С.443.

…Будущая война примет характер борьбы на измор, но в зависимости от размеров страны противника, от его внутреннего состояния, …не исключена возможность и стратегии сокрушения. С.449.

Если «оперативный» генеральный штаб можно приравнять к прежнему «мозгу армии», то «экономический» и «политический» генеральные штабы должны составить, по нашему мнению, «мозг страны», а «сверхгенеральным штабом» может быть только одно правительство. С.456.

Чем богаче военный бюджет, тем дешевле будет стоить война. С.463-464.

…«Военное искусство политике не указ», а военный бюджет есть не только чисто военное, но и политическое, и прежде всего экономическое. С.469.

Полководец …никогда не должен руководствоваться одними политическими побуждениями, но должен на первай план ставить успех в войне. С.476.

…Нельзя эмансипировать войну от политики.. С.478.
Война определяет характер политики, и самая искусная политика окажется битой, если не будет достигнут военный успех, если армия окажется не готовой к войне. С.482.

Крупные политические цели достигаются только войной. С.482.
Если война должна быть понятна для политика, то, с другой стороны, последняя не должна быть чуждой для стратега, начальника генерального штаба. С.538.

Сгоряча эта (русская) мобилизация была названа тем факелом, который зажёг не только европейский, но и мировой военный пожар.. С.538.

…Характер будущей войны определяет и характер самой мобилизации. С.540.

Мобилизация есть война, и иного понимания мы не мыслим. С558.
Соразмерность замыслов с силой войск. С.412.

МЫСЛИ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ ШАПОШНИКОВУ

Уважающий себя и своих подчинённых начальник, заботясь об авторитете командира, никогда не станет проверять подразделение в отсутствии его командира.

Смена Начальника Генштаба действительно являет собой эру в военной подготовке государства.

Если плохо подобрать штаб, то лучше его совсем не подбирать.

…История – одна из тех основ, на которой строится и настоящая и будущая жизнь путём соответствующего прогноза.

Если не подавать советов, то лучше не быть членом совета.

Получивший выговор от начальника Генштаба должен подавать в отставку.

Культура военного языка – один из основных показателей образованности военачальника.

На манёврах время течёт быстрее, чем в действительном бою… С.183.

Иные генералы бывают из особой породы начальников, которые в мирное время кричат, а на войне больше молчат.

Источник

Если вы считаете что я как начальник генерального штаба

Ликвидация Ельнинского выступа противника

. Шел второй месяц войны, а широко разрекламированное обещание Гитлера уничтожить в кратчайший срок Красную Армию, захватить Москву и выйти на Волгу сорвалось. Немецкие войска повсюду несли колоссальные потери. Общий фронт противника значительно расширился. Оперативная плотность войск стала резко снижаться, и теперь их уже не хватало для одновременного наступления на всех стратегических направлениях.

Это отнюдь не означало, что опасность для страны в какой-то мере ослабла. Нет, враг продолжал рваться вперед и одерживать успехи. Борьба обострялась на всех участках советско-германского фронта.

Исход Смоленского сражения имел важное значение для последующего хода войны. Хотя сам город Смоленск 16 июля оказался в руках противника, все же оборона армий Западного фронта не была сломлена и крепко стояла, преграждая путь к столице. Среди гитлеровских офицеров, генералов и даже солдат, привыкших к легким победам на Западе, начали появляться сомнения и разочарования.

Что же касается морального состояния наших войск, то оно продолжало неуклонно повышаться. В соответствии с указаниями ЦК ВКП(б) Главное политическое управление Красной Армии направило в середине июля в войска две важные директивы, в которых оценивалось положение дел за первые три недели войны и содержалось требование повысить передовую роль коммунистов и комсомольцев непосредственно в бою, в выполнении приказов командования.

На московском и киевском направлениях противник понес большие потери, но пока это еще не свидетельствовало о его слабости. Бронетанковые соединения, авиация, да и пехота были вполне способны массированными действиями наносить нашим войскам тяжелые удары. Но теперь он вынужден был это делать с большей осторожностью и не на всех стратегических направлениях.

Задача Ставки состояла на этом этапе в том, чтобы не проглядеть подготовку и направление важнейших ударов противника и маневру гитлеровцев противопоставить свой маневр.

Обсудив сложившуюся на фронтах обстановку с начальником оперативного управления Генштаба генералом В. М. Злобиным, [350] его заместителем генералом А. М. Василевским и другими руководящими работниками, мы пришли к общему выводу, что противник, пожалуй, не рискнет в ближайшее время наступать на Москву. Он не был готов к этой операции, так как не располагал ни необходимым количеством ударных войск, ни их должным качеством.

Кроме того, опасное оперативное положение флангов группы армий «Центр», в котором они очутились, не могло не влиять на ход событий. Дело в том, что захваченная врагом территория тянулась длинной косой линией от Ельни на Рогачев и Жлобин, где располагался наш недавно созданный Центральный фронт. Правда, как уже сказано выше, он был еще слабым, имел всего лишь две армии (13-ю и 21-ю), но своим южным флангом примыкал к войскам Юго-Западного фронта, оборонявшим район Киева и подступы к нему.

Занимая столь опасное для группы армий «Центр» положение, наш Центральный фронт мог быть использован для ударов во фланг и тыл этой вражеской группировки.

К югу от Киева противник всюду рвался к Днепру, но форсировать его пока не смог. Основная группировка противника стремилась овладеть районом Кременчуга.

Мы внимательно рассмотрели многие варианты возможных действий войск противника на данном участке фронта и пришли, на наш взгляд, к единственно правильному выводу. Суть его состояла в том, что гитлеровское командование, видимо, не решится оставить без внимания опасный для группы армий «Центр» участок — правое крыло фронта — и будет стремиться в ближайшее время разгромить наш Центральный фронт.

Если это произойдет, то немецкие войска получат возможность выйти во фланг и тыл нашему Юго-Западному фронту, разгромят его и, захватив Киев, обретут свободу действий на Левобережной Украине. Поэтому только после того, как будет ликвидирована угроза для них на фланге центральной группировки со стороны юго-западного направления, гитлеровцы смогут начать наступление на Москву.

Что касается северо-западного направления, то мы полагали, что противник здесь должен значительно усилить войска группы армий «Север», с тем чтобы в кратчайшее время попытаться овладеть Ленинградом, соединиться с финской армией, а затем повернуть свои силы тоже на Москву, обходя ее с северо-востока. Этой операцией гитлеровское командование будет стремиться снять угрозу левому флангу своей ударной группировки на московском направлении.

К таким выводам о перспективе ближайших операций немецко-фашистских войск привел нас анализ общей обстановки на фронтах.

Еще раз тщательно взвесив все обстоятельства, проверив расчеты наших сил и средств и утвердившись в правильности прогнозов, [351] я решил срочно доложить их Верховному Главнокомандующему.

Действовать надо было немедленно. Мы все считали, что всякое промедление с подготовкой и проведением контрмер будет использовано противником, в руках которого находилась тогда оперативно-стратегическая инициатива.

29 июля я позвонил И. В. Сталину и просил принять для срочного доклада.

— Приходите,— сказал Верховный.

Захватив с собой карту стратегической обстановки, карту с группировкой немецких войск, справки о состоянии наших войск и материально-технических запасов фронтов и центра, я прошел в приемную И. В. Сталина, где находился А. Н. Поскребышев, и попросил его доложить обо мне.

— Садись. Приказано подождать Маленкова и Мехлиса. Минут через десять все были в сборе и меня пригласили к И. В. Сталину.

— Ну, докладывайте, что у вас, — сказал И. В. Сталин.

Разложив на столе свои карты, я подробно доложил обстановку, начиная с северо-западного и кончая юго-западным направлением. Привел цифры основных потерь по нашим фронтам и ход формирования резервов. Подробно показал расположение войск противника, рассказал о группировках немецких войск и изложил предположительный характер их ближайших действий.

И. В. Сталин слушал внимательно. Он перестал шагать вдоль кабинета, подошел к столу и, слегка наклонившись, стал внимательно разглядывать карты, до мельчайших обозначений на них.

— Откуда вам известно, как будут действовать немецкие войска? — резко и неожиданно бросил реплику Л. З. Мехлис.

— Мне неизвестны планы, по которым будут действовать немецкие войска, — ответил я, — но, исходя из анализа обстановки, они могут действовать только так, а не иначе. Наши предположения основаны на анализе состояния и дислокации крупных группировок, и прежде всего бронетанковых и моторизованных войск.

— Продолжайте доклад, — сказал И. В. Сталин.

— На московском стратегическом направлении немцы в ближайшее время, видимо, не смогут вести крупную наступательную операцию, так как они понесли слишком большие потери. Сейчас у них здесь нет крупных резервов, чтобы пополнить свои армии и обеспечить правый и левый фланги группы армий «Центр».

На Украине, как мы полагаем, основные события могут разыграться где-то в районе Днепропетровска, Кременчуга, куда вышли главные силы бронетанковых войск противника группы армий «Юг».

Наиболее слабым и опасным участком обороны наших войск является Центральный фронт. Наши 13-я и 21-я армии, прикрывающие направление на Унечу — Гомель, очень малочисленны и технически слабы. Немцы могут воспользоваться этим слабым местом [352] и ударить во фланг и тыл войскам Юго-Западного фронта, удерживающим район Киева.

— Что вы предлагаете? — насторожился И. В.Сталин.

— Прежде всего, укрепить Центральный фронт, передав ему не менее трех армий, усиленных артиллерией. Одну армию получить за счет западного направления, другую — за счет Юго-Западного фронта, третью — из резерва Ставки. Поставить во главе фронта опытного и энергичного командующего. Конкретно предлагаю Ватутина.

— Вы что же, — спросил И. В. Сталин, — считаете возможным ослабить направление на Москву?

— Нет, не считаю. Но противник, по нашему мнению, здесь пока вперед не двинется, а через 12—15 дней мы можем перебросить с Дальнего Востока не менее восьми вполне боеспособных дивизий, в том числе одну танковую. Такая группа войск не ослабит, а усилит московское направление.

— А Дальний Восток отдадим японцам? — съязвил Л. З. Мехлис.

Я не ответил и продолжал:

— Юго-Западный фронт уже сейчас необходимо целиком отвести за Днепр. За стыком Центрального и Юго-Западного фронтов сосредоточить резервы не менее пяти усиленных дивизий.

— А как же Киев? — в упор смотря на меня, спросил И. В. Сталин.

Я понимал, что означали два слова «сдать Киев» для всех советских людей и, конечно, для И. В. Сталина. Но я не мог поддаваться чувствам, а как начальник Генерального штаба обязан был предложить единственно возможное и правильное, по мнению Генштаба и на мой взгляд, стратегическое решение в сложившейся обстановке.

— Киев придется оставить, — твердо сказал я.

Наступило тяжелое молчание.

Я продолжал доклад, стараясь быть спокойнее.

— На западном направлении нужно немедля организовать контрудар с целью ликвидации ельнинского выступа. Ельнинский плацдарм гитлеровцы могут позднее использовать для наступления на Москву.

— Какие там еще контрудары, что за чепуха? — вспылил И. В. Сталин. — Опыт показал, что наши войска не умеют наступать. — И вдруг на высоких тонах бросил: — Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?

Я не мог сдержаться и ответил:

— Если вы считаете, что я как начальник Генерального штаба способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине.

Опять наступила тягостная пауза. [353]

— Вы не горячитесь, — сказал И. В. Сталин. — А впрочем. мы без Ленина обошлись, а без вас тем более обойдемся.

— Я человек военный и готов выполнить любое решение Ставки, но имею твердую точку зрения на обстановку и способы ведения войны, убежден в ее правильности и доложил так, как думаю сам и Генеральный штаб.

И. В. Сталин не перебивал меня, но слушал уже без гнева и заметил в более спокойном тоне:

— Идите работайте, мы тут посоветуемся и тогда вас вызовем.

Собрав карты, я вышел из кабинета с тяжелым чувством собственного бессилия. Примерно через полчаса меня пригласили к Верховному.

— Вот что, — сказал И. В. Сталин, — мы посоветовались и решили освободить вас от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем.

— Куда прикажете мне отправиться?

— А куда бы вы хотели?

— Могу выполнять любую работу. Могу командовать дивизией, корпусом, армией, фронтом.

— Не горячитесь, не горячитесь. Вы вот тут докладывали об организации контрудара под Ельней. Ну и возьмитесь за это дело. — Затем, чуть помедлив, И. В. Сталин добавил: — Действия резервных армий на ржевско-вяземской линии обороны надо объединить. Мы назначим вас командующим Резервным фронтом. Когда вы можете выехать?

— Шапошников скоро прибудет в Генштаб. Сдайте ему дела и выезжайте.

— Садитесь и выпейте с нами чаю, — уже улыбаясь, сказал И. В. Сталин, — мы еще кое о чем поговорим.

Сели за стол и стали пить чай, но разговор так и не получился.

На следующий день состоялся приказ Ставки.

Сборы на фронт были недолгими. Вскоре в Генштаб прибыл Б. М. Шапошников. После сдачи ему обязанностей начальника Генерального штаба я выехал в район Гжатска, где располагался штаб Резервного фронта. Здесь только что закончилось укомплектование армий и составлялся расчет дополнительных средств для фронта.

Начальника штаба Резервного фронта генерал-майора П. И. Ляпина и командующего артиллерией фронта генерал-майора [354] Л. А. Говорова я знал давно и хорошо. Это были мастера военного дела высокого класса, и я был очень рад, что буду работать с ними.

В штабе фронта задержался недолго. П. И.Ляпин и его помощники доложили о боевых действиях фронта и данные о противнике. Особенно тщательно были разобраны условия, влиявшие на подготовку и проведение предстоящей операции с целью ликвидации здесь группировки противника. В тот же день вместе с Л. А. Говоровым и другими офицерами я отправился в штаб 24-й армии. Войска ее вели перестрелку с противником. Ехали при мрачном отблеске пожаров, полыхавших где-то под Ярцевом, Ельней и западнее Вязьмы.

Что горело — мы не знали, но вид пожарищ создавал тяжкое впечатление. Гибло в огне народное добро — результат многолетнего труда советских людей. Я спрашивал себя: как и чем должен ответить врагу наш народ за беды, которые фашисты сеют на своем кровавом пути? Мечом и только мечом, беспощадно уничтожая злобного врага, — был единственный ответ.

В штаб 24-й армии приехали поздно вечером. Нас встретили командарм К. И. Ракутин, член Военного совета армии Иванов и командующие родами войск. К. И. Ракутина я раньше не знал. Доклад его об обстановке и расположении войск армии произвел на меня хорошее впечатление, но чувствовалось, что оперативно-тактическая подготовка у него была явно недостаточной. К. И. Ракутину был присущ тот же недостаток, что и многим офицерам и генералам, работавшим ранее в пограничных войсках Наркомата внутренних дел, которым почти не приходилось совершенствоваться в вопросах оперативного искусства.

На следующий день рано утром вместе с К. И. Ракутиным мы выехали в район города Ельни на рекогносцировку. Там шел огневой бой с противником. Побывали на переднем крае обороны, обсудили обстановку с командирами частей и соединений. В результате убедились, что немецкие войска укрепились хорошо и, видимо, будут драться крепко. На переднем крае своей обороны и в глубине они закопали в землю танки, штурмовые и артиллерийские орудия и таким путем превратили ельнинский выступ в своеобразный укрепленный район.

Изучая обстановку на местности, мы поняли также, что огневая система немецкой обороны была выявлена еще далеко не полностью. Поэтому наши части вели артиллерийский и минометный огонь главным образом не по реально существующим огневым точкам, обнаруженным разведкой, а по предполагаемым. Такой огонь обычно малоэффективен, он не уничтожает огневые средства противника и требует большого количества боеприпасов. Что касается сил и средств для проведения контрудара, то их у 24-й армии было явно недостаточно.

Постепенно обстановка прояснилась. Пришлось засесть за расчеты. [355]

Посоветовавшись с командармом и командующими родами войск армии, мы пришли к выводу, что для подготовки этой операции потребуется провести разнообразную и большую по объему работу. Нужно было дополнительно сосредоточить две-три дивизии и артиллерийские части, более глубоко изучить всю систему обороны противника, подвезти средства материально-технического обеспечения. Для этого надо было иметь по крайней мере 10— 12 дней. Следовательно, наступление можно было провести не ранее второй половины августа.

Чтобы враг не сумел разгадать наши намерения и сорвать операцию, нужно было держать подготовку удара в глубокой тайне. Это значило, что до начала наступления мы ничего не должны были менять в режиме наших оборонительных действий и продолжать наносить врагу потери прежним способом, главным образом изнуряя его постоянным артиллерийским, минометным и стрелково-пулеметным огнем. А тем временем скрытно произвести перегруппировку своих сил и средств для решительных действий.

12 августа я допрашивал пленного Миттермана. Ему было 19 лет. Отец его являлся членом партии наци, а сам он состоял в «Югендфольке». Вместе со своей дивизией он участвовал в походах во Францию, Бельгию, Голландию и Югославию.

Вот что он показал на допросе:

— Большинство солдат дивизии в возрасте девятнадцати-двадцати лет. Комплектовалось соединение по особому персональному отбору. Дивизия прибыла в район Ельни вслед за 10-й танковой дивизией.

Район Ельни пленный характеризовал как передовую линию для дальнейшего движения в глубь Советского Союза. Задержку в течение трех недель и переход в районе Ельни к обороне он понимал как выигрыш во времени, в течение которого немецкое командование подбросит к фронту необходимые резервы и пополнение.

— Мы много прошли, надо подтянуть резервы и тогда идти вперед, — так было разъяснено нам специальным приказом командующего танковой группой генерала Гудериана, — рассказывал пленный.

Любопытный вариант разъяснительной работы среди немецких солдат и объяснения задержки дальнейшего движения вперед и перехода к обороне! Что называется, выдают нужду за добродетель.

— Наш полк «Дойчланд» занимал оборону в районе Ельни, — продолжал давать показания пленный. — Он был выведен на отдых и потом снова брошен на передовые позиции в связи с большими потерями в частях и неудачными оборонительными действиями. Потери в полках настолько значительны, что в стрелковые подразделения зачислены тыловики. Наибольшие потери немецкие войска несут от советской артиллерии. Русская артиллерия сильно бьет. Ее огонь на немецкого солдата действует угнетающе. [356]

Из разъяснительного приказа своего командования о партизанском движении в занятых немецкими войсками районах Миттерман знал, что в лесах находится немало советских воинских частей и гражданских лиц, которые внезапно нападают из засады, ведут губительный огонь по их войскам и нарушают коммуникации немецкого тыла. В конце допроса пленный сказал, что командование его дивизии вплоть до командиров полков сменено в связи с потерями и неудачами в последних действиях под Ельней.

Ставка торопила нас с подготовкой наступления. В середине августа войска Резервного фронта частью сил перешли в наступление, добились некоторых территориальных успехов и нанесли врагу ощутимые потери. Противник был вынужден отвести две свои сильно потрепанные танковые дивизии, моторизованную дивизию и моторизованную бригаду, заменив их пехотными соединениями.

Позднее стало известно, что, ссылаясь на тяжелые потери, командование группы армий «Центр» просило Гитлера разрешить оставить ельнинский выступ. Но гитлеровское руководство эту просьбу отклонило: район Ельни рассматривался как выгодный плацдарм для нанесения удара в дальнейшем наступлении на Москву.

Отсюда следовало, что, наступая на опорный пункт, мы должны были прочно обеспечивать свои фланги и надежно подавлять огневые средства смежных опорных пунктов противника. Иначе наступающие войска рисковали оказаться в огневом мешке.

Такой случай, как мне помнится, был. При атаке одного из рубежей на подступах к Ельне наш стрелковый полк (номера его, к сожалению, не помню) овладел д. Выдрино, где находился опорный пункт врага. Соседи несколько отстали, и поэтому ближайшая к деревне местность на флангах атакующего полка не была полностью очищена от противника. Это немедленно сказалось на положении полка. Воспользовавшись создавшейся ситуацией, неприятель сосредоточил весь огонь минометов из соседних опорных пунктов по деревне. Наступление задержалось. [357]

Однако командир полка не растерялся. Он связался с поддерживающей артиллерией и поставил перед ней задачу — подавить опорные пункты немцев, мешающие его части двигаться вперед. Только после того как эта задача была выполнена, полк смог продолжать наступление.

Нам удалось выявить и слабые стороны противника. Контратаки наших частей показали неустойчивость немецко-фашистской пехоты. Неся огромные потери от огня советской артиллерии, немецкие солдаты, как правило, не вели прицельного огня. Они поспешно укрывались в окопы и, ведя оттуда беспорядочную стрельбу, стремились воздействовать на психику наступающих. Потерь же наносили относительно немного. Скоро наши воины перестали обращать внимание на этот искусственный шум и успешно громили противника.

Я поручил штабу фронта всесторонне проанализировать опыт августовских боев под Ельней и быстро довести его до командования всех степеней. От командиров частей и соединений мы потребовали глубже изучать силы и систему обороны немецких войск, вести разведку не «вообще», а конкретно, выявляя огневые средства и характер инженерных сооружений их опорных пунктов.

Благодаря принятым мерам по улучшению разведки командование и штаб фронта вскоре стали располагать полными данными о противнике, его огневой и инженерной системах.

Эти сведения, а также показания многих пленных дали нам возможность тщательно, во всех деталях отработать план артиллерийского огня, авиационного удара и поставить конкретные задачи частям и соединениям на полный разгром здесь противника.

Большую работу в этом отношении провел генерал-майор Л. А. Говоров, отлично знавший артиллерийское дело. Да и не только артиллерию, он прекрасно разбирался и в оперативно-тактических вопросах.

Несмотря на всю остроту боевых событий в районе Ельни и большую занятость в связи с подготовкой предстоящей здесь наступательной операции, я все время мысленно возвращался к разговору, который произошел у меня в Ставке с И. В. Сталиным 29 июля. Правильный ли стратегический прогноз мы сделали тогда в Генштабе?

Сейчас бытуют различные версии о позиции Ставки, Генерального штаба, командования юго-западного направления и Военного совета Юго-Западного фронта в отношении обороны Киева и отвода войск на реку Псёл из-под угрозы окружения. Поэтому считаю нужным привести выдержки из разговора И.В. Сталина с командующим Юго-Западным фронтом М. П. Кирпоносом 8 августа 1941 года. Они свидетельствуют о том, что мнения Верховного Главнокомандующего и Военного совета Юго-Западного фронта совпадали — они были против отвода советских войск из-под Киева. [358]

У аппарата Сталин. До нас дошли сведения, что фронт решил с легким сердцем сдать Киев врагу якобы ввиду недостатка частей, способных отстоять Киев. Верно ли это?

Кирпонос. Здравствуйте, товарищ Сталин! Вам доложили неверно. Мною и Военным советом фронта принимаются все меры к тому, чтобы Киев ни в коем случае не сдавать. Противник, перейдя в наступление силой до 3 пехотных дивизий на южном фасе УРа, при поддержке авиации прорвал УР и вклинился на глубину до 4 километров. За вчерашний день противник потерял до 4000 человек убитыми и ранеными. Наши потери за вчерашний день — до 1200 человек убитыми и ранеными. Бой велся ожесточенный, отдельные населенные пункты по нескольку раз переходили из рук в руки. Для усиления частей УРа даны вчера и сегодня две авиадесантные бригады. Кроме того, даны сегодня 30 танков с задачей уничтожить прорвавшиеся в УР части противника и восстановить прежнее положение. Для содействия наземным войскам поставлена задача авиации.

Сталин. Можете ли уверенно сказать, что вы приняли все меры для безусловного восстановления положения южной полосы УРа?

Кирпонос. Полагаю, что имеющиеся в моем распоряжении силы и средства должны обеспечить выполнение поставленной УРу задачи. Одновременно должен доложить вам, что у меня больше резервов на данном направлении уже нет.

Сталин. Возьмите часть с других направлений для усиления киевской обороны. Я думаю, что, после того как Музыченко вышел из круга, наше наступление в известном вам направлении теряет первоначальное значение. Стало быть, у вас с этого направления также какие-то части освободятся. Может быть, можно за счет освободившихся частей усилить районы севернее Киева или западнее Киева.

Комитет обороны и Ставка очень просят вас принять все возможные и невозможные меры для защиты Киева.

Недели через две будет легче, так как у нас будет возможность помочь вам свежими силами, а в течение двух недель вам нужно во что бы то ни стало отстоять Киев.

Кирпонос. Товарищ Сталин, все наши мысли и стремления, как мои, так и Военного совета, направлены к тому, чтобы Киев противнику не отдать. Все, что имеется в нашем распоряжении, будет использовано для обороны Киева, с тем чтобы выполнить поставленную перед нами задачу.

Сталин. Очень хорошо. Крепко жму вашу руку. Желаю успеха. Все.

Во второй половине августа, еще и еще раз проанализировав общую стратегическую обстановку и характер действий противника [359] на западном направлении, я вновь утвердился в правильности своего прогноза, изложенного в докладе И. В. Сталину 29 июля, о возможных действиях гитлеровского командования на ближайшее время. Поэтому как член Ставки счел себя обязанным еще раз повторить Верховному Главнокомандующему свои прежние предположения о возможных ударах немецко-фашистских войск во фланг и тыл Центрального, а затем и Юго-Западного фронтов.

Мою уверенность подкрепили полученные от захваченных на нашем фронте пленных сведения о переходе войск группы армий «Центр» к временной обороне на московском направлении. Отказ противника от наступательных операций здесь являлся сам по себе фактом чрезвычайной важности. Это был, насколько я знаю, первый в истории Второй мировой войны случай вынужденной обороны гитлеровских войск на главном стратегическом направлении. Все это еще раз подтверждало правильность сделанного нами уже известного читателю прогноза.

Поэтому 19 августа я послал И. В. Сталину следующую телеграмму:

«Противник, убедившись в сосредоточении крупных сил наших войск на пути к Москве, имея на своих флангах наш Центральный фронт и великолукскую группировку наших войск, временно отказался от удара на Москву и, перейдя к активной обороне против Западного и Резервного фронтов, все свои ударные подвижные и танковые части бросил против Центрального, Юго-Западного и Южного фронтов.

В тот же день, 19 августа, я получил ответную телеграмму Ставки Верховного Главнокомандования следующего содержания:

К сожалению, никаких пояснений относительно возможностей нового фронта и о «других мерах» в телеграмме не сообщалось.

Мучительные опасения за судьбу Центрального и Юго-Западного фронтов меня не покидали.

Дня через два решил позвонить начальнику Генерального штаба Б. М. Шапошникову. Хотелось точно выяснить, какие конкретные меры принимает Верховное Главнокомандование, чтобы не поставить Центральный и Юго-Западный фронты в тяжелое положение.

Борис Михайлович сообщил мне данные обстановки на этих участках фронта и о принятых Ставкой мерах для противодействия маневру танковой группы Гудериана и войск правого крыла группы армий «Центр».

Он сказал, что Верховный разрешил отвести часть войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра. Киевская же группировка наших войск оставалась на месте и должна была защищать подступы к Киеву, который решено удерживать до последней возможности.

Я знал, что собой представляют в боевом отношении войска создаваемого в спешке Брянского фронта, и поэтому счел необходимым еще раз весьма настоятельно доложить по ВЧ Верховному Главнокомандующему о необходимости быстрейшего отвода всех войск правого крыла Юго-Западного фронта на восточный берег Днепра.

С моей рекомендацией и на этот раз не посчитались. И. В. Сталин сказал, что он только что вновь советовался с Н. С. Хрущевым и он убедил его, что Киев ни при каких обстоятельствах оставлять не следует. Кроме того, он, Сталин, и сам убежден в том, что противник если и не будет разбит Брянским фронтом, то во всяком случае будет задержан.

Как известно, войска Юго-Западного фронта в скором времени тяжело поплатились за это решение Верховного, которое было построено на несерьезных заявлениях. Задержать противника не удалось. В полосе Брянского фронта на участке Новгород-Северский—Конотоп образовался крайне опасный прорыв. Пришлось [361] срочно перебрасывать сюда конницу с Юго-Западного фронта, который и сам находился в очень трудном положении.

Привожу разговор начальника Генерального штаба маршала Б. М. Шапошникова с главкомом юго-западного направления маршалом С. М. Буденным, состоявшийся несколько позднее, 10 сентября 1941 года в 6 час. 45 мин.

У аппарата Буденный.

У аппарата Шапошников.

Шапошников. Здравствуйте, Семен Михайлович! Верховный Главнокомандующий поручил мне передать вам следующее приказание: срочно отправить походом 2-й кавалерийский корпус в район Путивля, где он поступит в распоряжение командующего Брянским фронтом Еременко. Корпус необходим для закрытия прорыва между Юго-Западным фронтом и Брянским фронтом на участке Конотоп—Новгород-Северский. Исполнение прошу подтвердить.

Буденный. Здравствуйте, Борис Михайлович! 2-й конный корпус является единственным средством командующего Южным фронтом в направлении Днепропетровск—Харьков. Противник, как вам известно, все время настойчиво пытается выйти на оперативный простор. Известно также, что на участке Переволочная—Днепропетровск на 60-километровом пространстве находится одна 273-я стрелковая дивизия. И, наконец, противник охватывает с севера правый фланг Юго-Западного фронта. Если переводить туда второй корпус, то почему его нужно передавать Еременко? Думаю, что с этим корпусом получится та же история, что и с 21-й армией.

Я прошу вас вообще обратить внимание на действия Еременко, который должен был эту группу противника уничтожить, а на самом деле из этого ничего не получилось. Если вы все точно представляете, что происходит на Юго-Западном и Южном фронтах, и, несмотря на то, что ни тот, ни другой фронт не располагает никакими резервами, решили корпус передвинуть и передать его в состав Брянского фронта, то я вынужден буду отдать приказ о движении корпуса.

Разрешите коротко доложить обстановку.

Юго-Западный фронт. 4-я стрелковая дивизия 5-й армии находится в окружении под Черниговом. Противник форсировал Десну на участках восточнее Чернигова и на окуниновском направлении. Противник форсировал Днепр у Кременчуга и юго-восточнее. Самый правый фланг Юго-Западного фронта вам известен. У Кирпоноса в резерве ничего нет.

Южный фронт. Как я уже доложил, происходят сильные бои с 25 августа на нашем берегу у Днепропетровска. В районе Каховки дело продолжает осложняться: противник ввел не менее трех дивизий, и у нас там сплошного фронта нет.

Шапошников. Это мне все понятно, Семен Михайлович. Но для того чтобы Юго-Западный фронт дрался, необходимо закрыть [362] прорыв на участке Новгород-Северский—Конотоп. Для этой цели и двигается 2-й кавкорпус. Ответственность за эту операцию Верховный Главнокомандующий возложил на Еременко. Прошу, не задерживая, двинуть корпус на Путивль.

Буденный. Хорошо. Начальника штаба Южного фронта уже вызвали к аппарату, и сейчас ему будет отдан приказ о движении кавкорпуса. Мое мнение прошу доложить Верховному Главнокомандующему и в частности о действиях Брянского фронта. До свидания!

Шапошников. Обязательно доложу. Всего хорошего!

Много времени прошло с тех пор, но я все еще не могу без волнения об этом вспоминать. Считаю, что Верховный Главнокомандующий был тогда не прав, требуя от командования Юго-Западного фронта удерживать фронт обороны западнее Днепра и западнее Киева до последней возможности. Что из этого получилось, я сказал выше.

Слов нет, даже мысль о возможности потери Киева больно отзывалась тогда в сердце каждого советского человека, но, решая вопрос о судьбе столицы Украины, следовало исходить из всей совокупности военно-политических факторов. Война есть война, и если это необходимо, если создается угроза окружения и гибели большой группировки войск, надо быстрее отводить ее из-под ударов противника, чтобы избежать серьезного поражения и ненужных потерь.

Когда мне приходится касаться событий под Ельней, я невольно вспоминаю о своих личных переживаниях в те трудные дни. Ельнинская операция была моей первой самостоятельной операцией, первой пробой личных оперативно-стратегических способностей в большой войне с гитлеровской Германией. Думаю, каждому понятно, с каким волнением, особой осмотрительностью и вниманием я приступил к ее организации и проведению.

Вскоре на фронт пришла директива Ставки. Во втором пункте ее было сказано:

«Войскам Резервного фронта, продолжая укреплять главными силами оборонительную полосу на рубеже Осташков—Селижарово—Оленине—р. Днепр (западнее Вязьмы)—Спас-Деменск—Киров, 30 августа левофланговыми 24-й и 43-й армиями перейти в наступление с задачами: разгромить ельнинскую группировку противника, овладеть Ельней и, нанося в дальнейшем удары в направлениях Починок и Рославль, к 8 сентября 1941 года выйти на фронт Долгие Нивы—Хиславичи—Петровичи. »

Эти указания Ставки соответствовали нашим предложениям, доложенным в Москву. Поскольку фронт противника имел форму [363] обращенной к нам большой дуги, напрашивалось решение подрубить ее под оба основания одновременными ударами, сходящимися к западу от Ельни. Нам было известно также, что главные силы 2-й танковой группы Гудериана уже двинулись на юг, а в глубине немецкой обороны не было крупных подвижных резервов. Чтобы не дать гитлеровскому командованию возможности сосредоточить свои усилия на решающих для нас направлениях, мы дали указания войскам второстепенными силами осуществлять нажим и на ряде других участков, по всему протяжению ельнинской дуги.

В те дни, когда проходила Ельнинская операция, противник, как мы это и предвидели, повернул главные силы 2-й танковой группы Гудериана на Конотоп. Гитлеровское командование приступило к выполнению плана по окружению и ликвидации нашей киевской группировки войск. Поэтому теперь ему было особенно важно не допустить прорыва обороны под Ельней и выхода Резервного фронта на фланг и в тыл обороны группы армий «Центр».

Сражение на всех участках фронта было ожесточенным и тяжелым для обеих сторон. Противник противопоставил нашим наступавшим дивизиям хорошо организованный плотный артиллерийский и минометный огонь. Со своей стороны мы также ввели в дело всю наличную авиацию, танки, артиллерию и реактивные минометы.

Большие надежды возлагало гитлеровское командование на спешно переброшенную под Ельню отборную моторизованную дивизию СС «Рейх», в составе которой были отборные полки — «Германия», «Фюрер», «ЭЛФ». На участке обороны этой дивизии было найдено много листовок фашистского верховного командования. В них восхвалялась доблесть гитлеровских солдат и выражалась уверенность в их дальнейших победах.

Но надеждам Гитлера не суждено было сбыться. Под сокрушительными ударами наших частей дивизия СС, как и другие немецкие части, занимавшие плацдарм, понесла невосполнимые потери.

1 сентября 1941 года меня вызвал к телеграфному аппарату А. Н. Поскребышев.

У аппарата генерал армии Жуков.

У аппарата Поскребышев. [364]

Поскребышев. Здравствуйте! Передаю просьбу товарища Сталина. Можете ли вы сейчас выехать в Москву? Если есть какая-либо возможность, выезжайте, передав дела на время вашего отсутствия Ракутину или Богданову.

Жуков. Только что сейчас получил неблагоприятные сведения о 211-й дивизии, действовавшей в районе Рославля. Эта дивизия отошла назад километров на 5—6 и создала этим невыгодное положение для 149-й стрелковой дивизии. Ввиду сложности обстановки я хотел бы ночью выехать на участок 211-й дивизии и там навести порядок. Поэтому просил бы, если возможно, отложить мой приезд, если же нельзя, то выеду немедленно.

Под Ельней дела развиваются неплохо. Сейчас вышли на железную дорогу Ельня—Смоленск. Если будет приказано ехать, оставляю за себя заместителем Богданова, руководство группой на рославльском направлении прикажу Богданову передать Собенникову. Жду указаний товарища Сталина.

Сталин. Здравствуйте, товарищ Жуков! В таком случае можете отложить свою поездку в Москву и выехать на позиции.

Жуков. Здравствуйте, товарищ Сталин! Нужно ли все же быть готовым к выезду в Ставку в ближайшие пару дней или я могу работать по своему плану?

Сталин. Можете работать по своему плану.

Жуков. Все ясно. Будьте здоровы!

Между тем враг не хотел сдаваться и упорно цеплялся за каждую высоту, за каждый выгодный рубеж. Командование противника ввело в сражение новые 157, 178, 268-ю и 292-ю пехотные дивизии. Но и это значительное подкрепление не остановило наступательного боевого духа советских войск. Наши части не давали возможности противнику укрепляться, охватывали его с флангов, отрезали пути отхода. Горловина ельнинского выступа постепенно сжималась железными клещами наших войск и становилась все уже и уже.

Генерала И. Н. Руссиянова я хорошо знал. В 1933 году мы вместе работали в Слуцком гарнизоне в Белоруссии. В то время он командовал стрелковым полком. Это был очень способный командир, и полк его всегда был в первых рядах.

В ходе подготовки мне довелось неоднократно побывать в этих частях, и я был вполне уверен в успехе.

Утром 30 августа 100-я дивизия вместе с другими частями 24-й армии перешла в наступление. Враг отчаянно сопротивлялся. Наиболее успешно действовал 85-й стрелковый полк, которому в результате ночного боя удалось прорвать оборону противника. Для достижения цели на главном направлении командир дивизии в ночь на 3 сентября перебросил в полосу этого полка все подразделения соседнего слева 335-го стрелкового полка.

Преодолевая упорное сопротивление противника, части 100-й дивизии к исходу 5 сентября глубоко вклинились в оборону врага и вышли на тыловые пути его группировки, содействуя тем самым другим соединениям армии в овладении городом.

За боевые подвиги, организованность и воинское мастерство, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, 100-я стрелковая дивизия была переименована в 1-ю гвардейскую стрелковую дивизию.

Отважно сражались за Ельню 127-я стрелковая дивизия полковника А. З. Акименко, 153-я стрелковая дивизия генерал-майора Н. А. Гагена, 161-я стрелковая дивизия полковника П. Ф. Москвитина. Эти дивизии соответственно были переименованы во 2, 3-ю и 4-ю гвардейские стрелковые дивизии.

Вот что говорилось по этому поводу в приказе народного комиссара обороны № 308 от 18 сентября 1941 года:

«В многочисленных боях за нашу Советскую Родину против гитлеровских орд фашистской Германии 100, 127, 153-я и 161-я стрелковые дивизии показали образцы мужества, отваги и организованности. В трудных условиях борьбы эти дивизии неоднократно наносили жестокие поражения немецко-фашистским войскам, обращали их в бегство, наводили на них ужас.

Почему этим нашим стрелковым дивизиям удалось бить врага и гнать перед собой хваленые немецкие войска?

Потому, во-первых, что при наступлении они шли вперед не вслепую, не очертя голову, а лишь после тщательной разведки, после серьезной подготовки, после того, как они прощупали слабые места противника и обеспечили охранение своих флангов.

Потому, во-вторых, что при прорыве фронта противника они не ограничивались движением вперед, а старались расширять прорыв своими действиями по ближайшим тылам противника, направо и налево от места прорыва.

Потому, в-третьих, что, захватив у противника территорию, [366] они закрепляли за собой захваченное, окапывались на новом месте, организуя крепкое охранение на ночь и высылая вперед серьезную разведку для нового прощупывания отступающего противника.

Потому, в-четвертых, что, занимая оборонительную позицию, они осуществляли ее не как пассивную оборону, а как оборону активную. Они не дожидались того момента, когда противник ударит их и оттеснит назад, а сами переходили в контратаки, чтобы прощупывать слабые места противника, улучшить свои позиции и вместе с тем закалить свои полки в процессе контратак для подготовки их к наступлению.

Потому, наконец, что командиры и комиссары в этих дивизиях вели себя как мужественные и требовательные начальники, умеющие заставить своих подчиненных выполнять приказы и не боящиеся наказывать нарушителей приказов и дисциплины».

Впоследствии, равняясь на «первогвардейцев», в рядах Красной Армии выросла многочисленная советская гвардия. Это была качественно новая, истинно народная гвардия. Она впитала в себя лучшие национальные традиции всех наших народов. Под знаменами советской гвардии сражались и многие воины-интернационалисты: испанец Рубен Ибаррури (сын Долорес Ибаррури), чех Отакар Ярош и другие.

Мне довелось лично видеть с наблюдательного пункта командира дивизии ожесточенный бой 586-го стрелкового полка этой дивизии, которым командовал подполковник И. М. Некрасов.

Стремительным ударом полк захватил деревню Волосково, но внезапно оказался в окружении. Подполковник И. М. Некрасов, будучи контужен, продолжат управлять боем. Трое суток длился этот бой. При поддержке других частей 107-й дивизии, артиллерии и авиации полк не только прорвал окружение, но и смял противостоящего врага, захватив при этом важный опорный пункт — железнодорожную станцию. Особенно умело дрался батальон этого полка под командованием Н. Д. Козина (ныне генерал-майор). Высокую тактическую подготовку и личное мужество его я наблюдал потом и в сражениях под Белгородом и в Берлине. Сколько подобных примеров настоящего героизма и отваги, проявленных в те дни, можно было бы привести.

Пользуясь наступившей темнотой и тем, что горловина была еще не закрыта, остатки войск противника отступили из района [367] Ельни, оставив на поле боя множество убитых, раненых и большое количество разбитых танков и тяжелых орудий. Всего за период боев в районе Ельни было разгромлено до пяти дивизий, противник потерял убитыми и ранеными 45—47 тысяч человек. Врагу дорого обошлось стремление удержать ельнинский выступ.

Утром 6 сентября в Ельню вошли наши войска. Вскоре в городе появились жители, скрывавшиеся от фашистов.

Я кратко доложил И. В. Сталину ход сражений и общие итоги Ельнинской операции. Рассказал о доблестных соединениях, частях и их командирах, о потерях фашистских войск. По показаниям пленных, в некоторых частях минометов и артиллерии не осталось совершенно. Танки и авиацию в последнее время противник применял отдельными группами и только для отражения наших атак на важнейших участках. Видимо, эти средства он перебросил на другие направления.

Преследуя противника, 7 сентября наши части вышли на реку Стряну, форсировали ее и получили задачу развивать наступление, взаимодействуя с группой войск Западного фронта генерала П. П. Собенникова.

В результате успешно проведенной операции по разгрому ельнинской группировки противника в войсках фронта поднялось настроение, укрепилась вера в победу. Части увереннее встречали атаки противника, били его огнем и дружно переходили в контратаки. И хотя завершить окружение противника и взять в плен ельнинскую группировку нам не удалось (для этого тогда не было достаточного количества сил, и в первую очередь танков), но обстановка к 8 сентября сложилась в нашу пользу: опасный вражеский ельнинский выступ на левом фланге 24-й армии был ликвидирован.

Не везде, конечно, все проходило гладко. Мне хочется рассказать об одном досадном происшествии. Стрелковая дивизия 43-й армии, получив задачу захватить плацдарм на западном берегу реки Стряны, не обеспечила свой левый фланг после форсирования реки и без должной разведки стремительно двинулась вперед. Молодой, еще недостаточно опытный командир этого соединения допустил большой промах, не приняв нужных мер боевого обеспечения. Этой ошибкой немедленно воспользовался противник. Танковой контратакой он смял боевые порядки дивизии. Советские воины сражались стойко, они умело отражали удары врага, нанося ему значительный урон. Особенно ощутимые потери понесли танковые части противника от нашей противотанковой и дивизионной артиллерии. [368]

Сейчас трудно сказать, какая сторона имела больше потерь. Контратака гитлеровцев была отбита, но и нам пришлось на этом участке остановить наступление. Такова была расплата за необдуманные действия командира этой дивизии. Почти до самого вечера 9 сентября пришлось мне вместе с командиром находиться на его наблюдательном пункте, исправляя допущенную оплошность.

Днем неожиданно пришла телефонограмма Б. М. Шапошникова: к 20 часам того же дня меня вызвал в Ставку Верховный.

В телефонограмме ничего больше не говорилось, и догадаться о причине вызова было трудно. Надо было ехать. Однако обстановка властно требовала моего присутствия здесь до тех пор, пока не будет наведен порядок на левом фланге армии. Предстояло также отдать и ряд других боевых распоряжений командующему армией. К тому же и путь следования в Москву был не близок. Расчет времени показывал, что к назначенному сроку я опоздаю.

И. В. Сталин был крайне нетерпим к опозданиям на его вызовы. Но что делать? Обстановка на войне не считается с характерами командующих. Нужно было правильно решить, что важнее — довести до конца свою задачу на поле боя или, не считаясь с обстоятельствами, явиться к назначенному времени по вызову старшего командира?

После недолгого размышления я передал начальнику Генерального штаба следующую телефонограмму: «Доложите Верховному: по сложившейся обстановке прибуду с опозданием на один час».

Не скрою, всю дорогу до Москвы я думал, как убедительнее объяснить ситуацию, которая сложилась на левом фланге 24-й армии, чтобы И. В. Сталин правильно понял причину моего опоздания.

В Кремль въезжали в полной темноте. Вдруг резкий свет карманного фонарика ударил мне в лицо. Машина остановилась. В подошедшем военном я узнал начальника управления охраны генерала Власика. Поздоровались.

— Верховный Главнокомандующий приказал встретить и проводить вас к нему на квартиру.

Я вышел из машины и направился за генералом.

Расспрашивать не стал, зная, что ответа на интересующие меня вопросы все равно не получу.

— Товарищ Сталин, я опоздал на один час.

И. В. Сталин посмотрел на свои часы и проговорил:

— На час и пять минут, — и добавил: — Садитесь и, если голодны, подкрепитесь.

Верховный Главнокомандующий внимательно рассматривал карту обстановки под Ленинградом. Присутствующие сидели молча. Есть я не стал и тоже молчал. Наконец И. В. Сталин оторвался от карты и, обращаясь ко мне, заметил: [369]

— Неплохо получилось у вас с ельнинским выступом. Вы были тогда правы (имелся в виду мой доклад 30 июля).

Затем Верховный сказал:

— Мы еще раз обсудили положение с Ленинградом. Противник захватил Шлиссельбург, а 8 сентября разбомбил Бадаевские продовольственные склады. Погибли большие запасы продовольствия. С Ленинградом по сухопутью у нас связи теперь нет. Население оказалось в тяжелом положении. Финские войска наступают с севера на Карельском перешейке, а немецко-фашистские войска группы армий «Север», усиленные 4-й танковой группой, рвутся в город с юга.

Верховный замолчал и вновь обратился к карте.

Кто-то из членов ГКО заметил:

— Мы здесь докладывали товарищу Сталину, что командование Ленинградского фронта едва ли сумеет выправить положение.

И. В. Сталин осуждающе посмотрел на говорившего, но продолжал молчать, устремив свой взор на карту. Неожиданно он спросил:

— А как вы, товарищ Жуков, расцениваете обстановку на московском направлении?

Я понял его и уловил мысль, связывающую воедино положение на разных фронтах, однако ответил не сразу.

— Думаю, что немцам в настоящее время необходимо основательно пополнить свои части. По данным пленных, захваченных из войск группы армий «Центр», противник имеет очень большие потери. В некоторых частях они достигают пятидесяти процентов. Кроме того, не завершив операцию под Ленинградом и не соединившись с финскими войсками, немцы едва ли начнут наступление на московском направлении. Но это, конечно, мое личное мнение. У гитлеровского командования могут быть иные расчеты, иные соображения. Во всяком случае, нам нужно быть всегда готовыми к упорным оборонительным действиям на московском направлении.

И. В. Сталин удовлетворенно кивнул, затем без перехода спросил:

— Ну, как действовали части 24-й армии?

— Дрались, товарищ Сталин, хорошо, — ответил я, — особенно 100, 127, 153-я и 161-я стрелковые дивизии.

— А чем вы, товарищ Жуков, объясняете успех этих дивизий и как оцениваете способности командно-политического состава армии?

Я высказал свои соображения. Минут пятнадцать И. В. Сталин внимательно слушал и что-то коротко заносил в свою записную книжку, затем сказал:

— Молодцы! Это именно то, что нам теперь так нужно.

Затем, без всякого перехода, вдруг добавил:

— Вам придется лететь в Ленинград и принять от Ворошилова командование фронтом и Балтфлотом. [370]

Предложение это явилось для меня полной неожиданностью, тем не менее я ответил, что готов выполнить это задание.

— Ну, вот и хорошо, — сказал И. В. Сталин.

— Имейте в виду, — продолжал он, — в Ленинграде вам придется перелетать через линию фронта или через Ладожское озеро, которое контролируется немецкой авиацией.

Затем Верховный молча взял со стола блокнот и размашистым твердым почерком что-то написал. Сложив листок, он подал его мне:

— Лично вручите товарищу Ворошилову эту записку.

В записке значилось: «Передайте командование фронтом Жукову, а сами немедленно вылетайте в Москву».

Перед тем как уйти, обратился с просьбой к Верховному разрешить мне взять с собой двух-трех генералов, которые могут быть полезны на месте.

— Берите кого хотите, — ответил И. В. Сталин.

Затем, немного помолчав, он сказал:

— Плохо складываются дела у Буденного на юго-западном направлении. Мы решили заменить его. Кого, по вашему мнению, следует туда послать?

— Маршал Тимошенко за последнее время получил большую практику в организации боевых действий, да и Украину он знает хорошо. Рекомендую послать его, — ответил я.

— Пожалуй, вы правы. А кому поручим вместо Тимошенко командовать Западным фронтом?

— Командующему 19-й армией генерал-лейтенанту Коневу.

И. В. Сталин согласился и с этим. Тут же по телефону он дал указание Б. М. Шапошникову о вызове маршала С. К. Тимошенко и передаче приказа И. С. Коневу о вступлении в командование Западным фронтом.

Я собирался уже проститься, когда И. В. Сталин спросил:

— Как вы расцениваете дальнейшие планы и возможности противника?

Так я получил еще одну возможность привлечь особое внимание Ставки к опасному положению на Украине.

— В настоящий момент, кроме Ленинграда, самым опасным участком для нас является Юго-Западный фронт, — сказал я. — Считаю, что в ближайшие дни там может сложиться тяжелая обстановка. Группа армий «Центр», вышедшая в район Чернигов-Новгород—Северский, может смять 21-ю армию и прорваться в тыл Юго-Западного фронта. Уверен, что группа армий «Юг», захватившая плацдарм в районе Кременчуга, будет осуществлять оперативное взаимодействие с армией Гудериана. Над Юго-Западным фронтом нависает серьезная угроза. Еще раз рекомендую немедленно отвести всю киевскую группу на восточный берег Днепра и за ее счет создать резервы где-то в районе Конотопа.

— Как это ни тяжело, товарищ Сталин, а Киев придется оставить. Иного выхода у нас нет. [371]

И. В. Сталин снял трубку и позвонил Б. М. Шапошникову.

— Что будем делать с киевской группировкой? — спросил он. — Жуков настойчиво рекомендует немедленно отвести ее.

Я не слышал, что ответил Борис Михайлович, но в заключение И. В. Сталин ему сказал:

— Завтра здесь будет Тимошенко. Продумайте с ним этот вопрос, а вечером переговорим с Военным советом фронта.

Такой разговор между Ставкой и Военным советом Юго-Западного фронта состоялся два дня спустя, 11 сентября. Вот его содержание:

У аппарата Кирпонос, Бурмистенко, Тупиков.

Здесь Сталин, Шапошников, Тимошенко.

Сталин. Ваше предложение об отводе войск на рубеж известной вам реки мне кажется опасным.

В данной обстановке на восточном берегу Днепра предлагаемый вами отвод войск будет означать окружение наших войск, так как противник будет наступать на вас не только со стороны Конотопа, то есть с севера, но и со стороны юга, то есть Кременчуга, а также с запада, так как при отводе наших войск с Днепра противник моментально займет восточный берег Днепра и начнет атаки. Если конотопская группа противника соединится с кременчугской группой, вы будете окружены.

Как видите, ваши предложения о немедленном отводе войск без того, что вы заранее подготовите рубеж на реке Псёл, во-первых, и, во-вторых, поведете отчаянные атаки на конотопскую группу противника во взаимодействии с Брянским фронтом, повторяю, без этих условий ваши предложения об отводе войск являются опасными и могут привести к катастрофе. Какой же выход? Выход может быть следующий:

Первое. Немедленно перегруппировать силы хотя бы за счет Киевского УРа и других войск и повести отчаянные атаки на копотопскую группу противника во взаимодействии с Еременко, сосредоточив в этом районе девять десятых авиации. Еременко уже даны соответствующие указания. Авиационную группу Петрова мы сегодня специальным приказом передислоцировали на Харьков и подчинили Юго-Западу.

Второе. Немедленно организовать оборонительный рубеж на реке Псёл или где-либо по этой линии, выставив большую артиллерийскую группу фронтом на север и на запад и отведя 5—6 дивизий за этот рубеж.

Никаких плавательных средств на Днепре не оставлять и разрушить их, а после эвакуации Киева закрепиться на восточном берегу Днепра, не давая противнику туда прорваться. Перестать, [372] наконец, заниматься исканием рубежей для отступления, а искать пути сопротивления и только сопротивления.

Кирпонос. У нас даже мысли не было об отводе войск до получения предложения дать соображения об отводе войск на восток с указанием рубежей, а была лишь просьба — в связи с расширившимся фронтом до восьмисот с лишним километров усилить наш фронт резервами.

По указанию Ставки, полученному в ночь на 11 сентября, снимаются из армии Костенко 2 стрелковые дивизии с артиллерией и перебрасываются по железной дороге на конотопское направление с задачей уничтожить, совместно с армиями Подласа и Кузнецова, прорвавшуюся в направлении Ромны мотомехгруппу противника. Из КиУРа, по нашему мнению, пока больше брать войск нельзя, так как оттуда уже взяты две с половиной стрелковые дивизии для черниговского направления. Можно будет из КиУРа взять лишь часть артиллерийских средств.

Указания Ставки Верховного Главнокомандования, только что полученные по аппарату, будут немедленно проводиться в жизнь. Все.

Сталин. Первое. Предложения об отводе войск с Юго-Западного фронта исходят от вас и от Буденного, главкома юго-западного направления. Вот выдержки из его донесения:

«Шапошников указал, что Ставка Верховного Командования считает отвод частей ЮЗФ на восток пока преждевременным. Если Ставка не имеет возможности сосредоточить в данный момент такой сильной группы, то отход для Юго-Западного фронта является вполне назревшим».

Как видите, Шапошников против отвода частей, а главком за отвод, так же как и Юго-Западный фронт, который стоял за немедленный отвод частей.

Второе. О мерах организации кулака против конотопской группы противника и подготовки оборонительной линии на известном рубеже информируйте нас систематически.

Кирпонос. Указания ваши ясны. До свидания.

. Прощаясь перед моим отлетом в Ленинград, Верховный сказал:

— Мы на вас надеемся. Приказ Ставки о вашем назначении будет отдан, когда прибудете в Ленинград.

Я понял, что за этими словами скрывается опасение за успех нашего перелета.

Я зашел к А. М. Василевскому, который в то время был первым заместителем начальника Генерального штаба. Александр Михайлович работал над проблемами юго-западного направления. На мой вопрос, как он расценивает обстановку на участках этого направления, А. М. Василевский сказал: [373]

— Думаю, что мы уже крепко опоздали с отводом войск за Днепр.

Зайдя к Б. М. Шапошникову, я договорился с ним о личной связи по сохранившимся проводам и по радио и спросил его мнение о сложившейся обстановке и прогнозах на ближайшее время. Он охотно поделился со мной своими соображениями.

Я до сих пор вспоминаю с большой благодарностью Бориса Михайловича за те умные советы, которые он мне всегда давал.

В отношении Ленинграда Б. М. Шапошников был настроен оптимистически.

Здесь мне хотелось бы прервать относительно последовательное изложение событий. Прошли первые, крайне тяжелые два с половиной месяца войны. Наши потери были очень велики. Только за первый день войны авиация приграничных округов потеряла около 1200 самолетов. Танковые и моторизованные соединения противника, поддерживаемые крупными силами авиации, продолжали двигаться вперед, прорывались на стыках наших войск, наносили удары по флангам группировок, разрушали узлы и линии связи. Гибли десятки тысяч советских воинов, мирных граждан.

И в то же время с самого начала все происходило не так, как было запланировано немецким главным командованием. Историкам еще предстоит рассмотреть, как последовательно, при общем вроде бы и благополучном победном фоне для фашистов, срывались одно за другим намерения гитлеровского руководства. Все это имело далеко идущие последствия, о которых мы еще будем иметь возможность сказать свое мнение.

Обо что же споткнулись фашистские войска, сделав свой первый шаг на территорию нашей страны? Что же прежде всего помешало им продвигаться вперед привычными темпами? Можно твердо сказать — главным образом массовый героизм наших войск, их ожесточенное сопротивление, упорство, величайший патриотизм армии и народа.

В этой связи мне представляется целесообразным предоставить слово противнику, с которым мы имели дело в Великой Отечественной войне. Большинство приводимых источников относится к тем первым дням, а не к последующим годам, когда на их авторов могли влиять политические, пропагандистские, а также личные интересы. При этом следует иметь в виду, что до нападения на СССР в течение ряда лет голос фашистских газет, радио, документов, [374] естественно, отличался победным тоном И не так важно, на каком именно фронте, под чьим командованием сражались войска, упоминаемые в этих источниках Важна общая тенденция в оценке положения и хода дел, поведения солдат и офицеров именно в тот период, когда мы терпели поражения, когда нам было неимоверно трудно.

Конечно, еще многое было впереди. Советский народ понимал, что предстояла длительная борьба и что фашистская Германия будет бросать на Восточный фронт новые и новые силы, пока не израсходует их без остатка. Но пусть увидит читатель, как при первых же оперативно-тактических неудачах на Восточном фронте победный тон немцев начинает постепенно затухать, сменяться удивлением и разочарованием.

Посмотрим, что говорят наши противники.

Генерал-майор фон Бутлар. «Война в России».

Из книги: Мировая война 1939—1945 гг.

М.: Издательство иностранной литературы, 1957.

«На 6-ю армию возлагалась задача прорвать пограничные укрепления русских в районе южнее Ковеля и тем самым дать возможность 1-й танковой группе выйти на оперативный простор.

После некоторых начальных успехов войска группы армий «Центр» натолкнулись на значительные силы противника, оборонявшегося на подготовленных заранее позициях, которые кое-где имели даже бетонированные огневые точки. В борьбе за эти позиции противник ввел в бой крупные танковые силы и нанес ряд контрударов по наступавшим немецким войскам.

После ожесточенных боев, длившихся несколько дней, нам удалось прорвать сильно укрепленную линию обороны противника западнее линии Львов—Рава-Русская и, форсировав реку Стырь, оттеснить оказывавшие упорное сопротивление и постоянно переходившие в контратаки войска противника на восток.

Из служебного дневника начальника генерального штаба сухопутных войск Германии генерал-полковника Ф Гальдера. «Военный дневник». Том 3. Кн. 1. М.: Воениздат, 1971. [375]

«26 июня 1941 года, 5-й день войны.

Вечерние итоговые сводки за 25.6. и утренние сводки 26.6. сообщают:

Группа армий «Юг» медленно продвигается вперед, к сожалению, неся значительные потери. У противника, действующего против группы армий «Юг», отмечается твердое и энергичное руководство. Противник все время подтягивает из глубины новые свежие силы против нашего танкового клина. Резервы подходят как на центральный участок фронта, что наблюдалось и прежде, так и к южному флангу группы армий.

29 июня 1941 года (воскресенье), 8-й день войны.

Генерал-инспектор пехоты Отт доложил о своих впечатлениях о бое в районе Гродно. Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволять себе известные вольности и отступления от уставных принципов, теперь это уже недопустимо.

Воздействие авиации противника на наши войска, видимо, очень слабое.

4 июля 1941 года, 13-й день войны.

.. В ходе продвижения наших армий все попытки сопротивления противника будут, очевидно, быстро сломлены. Тогда перед нами вплотную встанет вопрос о захвате Ленинграда и Москвы. Необходимо выждать, будет ли иметь успех воззвание Сталина, в котором он призвал всех трудящихся к народной войне против нас От этого будет зависеть, какими мерами и силами придется очищать обширные промышленные области, которые нам предстоит занять.

7 июля 1941 года, 16-й день войны.

Группа армий «Юг». Оптимистическое настроение у командования 11-й армии сменилось разочарованием. Наступление 11-го армейского корпуса опять задерживается. Причины этого неясны, 17-я армия успешно продвигается вперед и сосредоточивает свои передовые отряды для удара в направлении Проскурова.

8 июля 1941 года, 17-й день войны.

Группа армий «Центр», 2-я танковая группа ведет бои с противником, который беспрерывно контратакует в направлении Днепра. При этом противник особенно ожесточенно контратакует силами пехоты и танков в направлении Орши против северного [376] фланга 2-й танковой группы. Авангарды 3-й танковой группы в нескольких местах форсировали Западную Двину и стремятся прорваться дальше в направлении Витебска, отражая контратаки противника с севера.

. Противник уже не в состоянии создать сплошной фронт, даже на наиболее важных направлениях. В настоящее время командование Красной Армии, по-видимому, ставит перед собой задачу вводом в бой всех еще имеющихся у него резервов как можно больше измотать контратаками германские войска и задержать их наступление возможно дальше к западу.

Формирование противником новых соединений (во всяком случае, в крупных масштабах) наверняка потерпит неудачу из-за отсутствия офицерского состава, специалистов и материальной части артиллерии.

12.30 — доклад у фюрера (в его ставке).

Главком (фон Браухич. — Г. Ж.) доложил сначала о последних событиях на фронте. После этого я доложил о положении противника и дал оперативную оценку положения наших войск.

В заключение состоялось обсуждение затронутых вопросов.

1. Фюрер считает наиболее желательным, «идеальным решением» следующее:

. Группа армий «Центр» должна двусторонним охватом окружить и ликвидировать действующую перед ее фронтом группировку противника и, сломив таким образом последнее организованное сопротивление противника на его растянутом фронте, открыть себе путь на Москву. После того как обе танковые группы достигнут районов, указанных им в директиве по стратегическому развертыванию, можно будет временно задержать танковую группу Гота (с целью ее использования для поддержки группы армий «Север» или для дальнейшего наступления на восток, но не для штурма самой Москвы, а для ее окружения). Танковую группу Гудериана после достижения ею указанного района следует направить в южном или юго-восточном направлении восточнее Днепра для поддержки наступления группы армий «Юг».

2. Непоколебимым решением фюрера является сровнять Москву и Ленинград с землей, чтобы полностью избавиться от населения этих городов, которое в противном случае мы потом будем вынуждены кормить в течение зимы. Задачу уничтожения городов должна выполнить авиация. Ни в коем случае не использовать для этого танки.

11 июля 1941 года, 20-й день войны.

Группа армий «Север». Танковая группа Гёппнера отражала атаки противника и продолжала подготовку к дальнейшему наступлению на район юго-восточнее Ленинграда, сосредоточивая главные усилия на своем правом крыле. [377]

. Полковник Окснер доложил о своей поездке в танковые группы Гудериана и Гота. Следует отметить:

а) Налеты русской авиации на переправы через Западную Двину юго-западнее Витебска;

б) Командование противника действует энергично и умело. Противник сражается ожесточенно и фанатически;

в) Танковые соединения понесли значительные потери в личном составе и материальной части. Войска устали.

Июль 1941 года. На гигантском советско-германском фронте с каждым днем увеличиваются размах, напряжение, ожесточенность боев».

Гальдер вынужден признать, что неожиданное по силе сопротивление советских войск не позволило немецко-фашистскому командованию добиться основной цели плана «Барбаросса» окружить и уничтожить в скоротечной кампании главные силы Красной Армии западнее линии Днепра, не дав им отойти в глубь страны.

26 июля 1941 года Гальдер пишет: «Доклад у фюрера. О намерениях групп армий. С 18.00 до 20.15 продолжительные, возбужденные прения по вопросу об упущенной возможности окружения противника».

30 июля начальник германского генерального штаба отмечает в своем дневнике, что верховным главнокомандованием принято новое решение по вопросу о дальнейших операциях на Восточном фронте. Решение предусматривает, что «. на центральном участке фронта следует перейти к обороне. ».

Так под влиянием упорного сопротивления Красной Армии у многих военных руководителей фашистской Германии даже высших инстанций появились признаки неуверенности, заметная нервозность.

На 29-й день войны Гальдер пишет: «Ожесточенность боев, которые ведут наши подвижные соединения, действующие отдельными группами. не говоря уже о большой усталости войск, с самого начала войны непрерывно совершающих длительные марши и ведущих упорные кровопролитные бои, все это вызвало известный упадок духа у наших руководящих инстанций. Особенно ярко это выразилось в совершенно подавленном настроении главкома».

К концу июля немецко-фашистская армия не смогла добиться решающих успехов. Уже 18 июля 1941 года Гальдер записал в дневнике:

«Операция группы армий «Юг» все больше теряет свою форму. Участок фронта против Коростеня по-прежнему требует значительных сил для его удержания. Прибытие свежих крупных сил противника с севера в район Киева вынуждает нас подтянуть туда пехотные дивизии, чтобы облегчить положение танковых соединений [378] 3-го моторизованного корпуса и в дальнейшем сменить их. В результате этого на северном участке группы армий «Юг» оказались скованными значительно большие силы, чем это было бы желательно».

Еще менее удовлетворяют Гальдера успехи группы армий «Север».

«Снова, — пишет он 22 июля, — в ставке большая тревога по поводу группы армий «Север», которая не имеет ударной группировки и все время допускает ошибки. Действительно, на фронте группы армий «Север» не все в порядке по сравнению с другими участками Восточного фронта».

В руководящей верхушке вермахта возникли разногласия по подводу целей дальнейших операций и направлений главных ударов. Наблюдается непоследовательность в постановке войскам очередных задач. Так, если 26 июля Гитлер требовал «ликвидировать гомельскую группировку противника путем наступления вновь созданной группы фон Клюге», то 30 июля Йодль сообщил Гальдеру другое решение верховного главнокомандования вооруженных сил Германии: «На южном участке фронта пока не проводить наступления на Гомель».

Вся эта лихорадка в действиях стратегического руководства противника была следствием непредвиденного упорного сопротивления Красной Армии.

Из дневника Гальдера видно, что немецкие войска в первые же недели боев на советско-германском фронте понесли большие потери. Вот несколько примеров:

А вот отрывок из труда известного американского военного писателя Дж. Ф. Ч. Фуллера. В своей книге «Вторая мировая война 1939—1945 гг.» он приводит некоторые сообщения печати фашистской Германии. Они тоже очень характерны.

«Уже 29 июня в «Фелькишер беобахтер» появилась статья, в которой указывалось:

«Русский солдат превосходит нашего противника на Западе своим презрением к смерти. Выдержка и фатализм заставляют его держаться до тех пор, пока он не убит в окопе или не падает мертвым в рукопашной схватке».

6 июля в подобной же статье во «Франкфуртер цайтунг» указывалось, что «психологический паралич, который обычно следовал за молниеносными германскими прорывами на Западе, не наблюдается в такой степени на Востоке, что в большинстве случаев противник не только не теряет способности к действию, но, в свою очередь, пытается охватить германские клещи». [379]

Это было новым в тактике и способах ведения войны, а для немцев — неожиданным и психологически неприятным сюрпризом.

По словам автора статьи, «германский солдат встретил противника, который с фанатическим упорством держался за свое политическое кредо и блицнаступлению немцев противопоставил тотальное сопротивление».

Оказалось, что русские расположили вдоль границ не все свои армии, как думали немцы. Вскоре также выяснилось, что сами немцы совершили грубейший просчет в оценке русских резервов. До начала войны с Россией германская разведывательная служба в значительной степени полагалась на «пятую колонну». Но в России, хотя и были недовольные, «пятая колонна» отсутствовала. »

Такова была реальность, с которой немецко-фашистскому командованию пришлось столкнуться в первые месяцы боев на советско-германском фронте. Да, это была явно не та действительность, на которую рассчитывало гитлеровское руководство! В приведенных высказываниях эта мысль пробивается достаточно отчетливо. А вот факты.

Только за первые два месяца войны с СССР сухопутные войска вермахта потеряли около 400 тысяч человек. Кстати замечу, что с июня по декабрь 1941 года вне советско-германского фронта фашистские захватчики потеряли всего лишь около 9 тысяч человек (!). Потери войск противника к концу летне-осенней кампании составили на советско-германском фронте без малого 800 тысяч человек из отборных, лучших частей и соединений.

Необходимо учитывать и то обстоятельство, что, разогнав свою военную машину, гитлеровское руководство израсходовало далеко не все, что было приготовлено для захвата Европы. Мощные резервы высвободились и полностью были брошены на СССР.

Конечно — и мы уже об этом говорили, — еще предстояла тяжелая борьба, и нам нужно было многократно напрягать свои силы, чтобы отразить натиск врага, перехватить инициативу, ликвидировать его временные преимущества и, взяв верх во всех отношениях, изгнать с территории нашей Родины, а затем помочь народам Европы сбросить иго фашизма. [380]

Однако свою историческую роль в этом великом деле сыграло героическое сопротивление, которое советские войска оказали превосходящим силам противника в первые месяцы войны, и прежде всего ожесточенные битвы в районах Перемышля, Смоленска, Ельни, на дальних и ближних подступах к Киеву. В этих сражениях не были реализованы планы и расчеты гитлеровского командования, связанные с непосредственным ходом военных событий. Главным же было то, что экономика, идеология, пропаганда и политика фашизма, вся его чудовищная социальная система были поставлены перед такими проблемами, которые гитлеровской Германии так и не удалось решить в ходе всей войны с Советским Союзом.

10 сентября 1941 года по решению Государственного Комитета Обороны я должен был вылететь в Ленинград. Перед отлетом отметил в своей записной книжке:

«Организация и успешное проведение наступательной операции по ликвидации ельнинского выступа, всесторонне сложная работа в должности начальника Генерального штаба в первые пять недель войны дали мне много полезного для командной деятельности оперативно-стратегического масштаба и понимания различных способов проведения операций.

Лично наблюдая за ходом боя и действиями войск, убедился, что там, где наши войска не просто оборонялись, а при первой возможности днем и ночью контратаковали противника, они почти всегда имели успех, особенно ночью. В ночных условиях немцы действовали крайне неуверенно и, я бы сказал, плохо.

Особенно отрицательно сказывается на ходе операции или боя поспешность принятия военачальниками решений без детальной перепроверки полученных сведений и учета личных качеств тех, кто докладывает обстановку, — военных знаний, опыта, выдержки и хладнокровия.

Большое значение для одержания победы в любом масштабе имеют хорошо отработанные на местности (или в крайнем случае на ящике с песком) взаимодействия всех видов и родов войск как в оперативных объединениях, так и в тактических соединениях. » [382]

Источник