За что был расстрелян ежов
Расстрел Николая Ежова
Расстрел Николая Ежова
Когда мы приехали на спецобъект № 110 для участия в казни бывшего наркома, было очень холодно. По темному небосклону кто-то щедрой рукой рассыпал горошины звезд. Огромная луна зловеще освещала территорию монастыря. Где-то брехали собаки. Под ногами скрипел снег. Аккуратно расчищенные дорожки. Свет в завешенных окнах жилых помещений. Часовые в тулупах и валенках равнодушно смотрели на группу гостей. Для них этот вечер еще один в их службе, почти ничем не отличавшийся от того, что было вчера и что будет завтра.
Для меня всегда оставалось загадкой, как можно годами служить в таком месте. Ведь многие из них были сверхсрочниками. Скучно ведь так жить, когда все события знаешь наперед. Я бы так не смог. Из-за этого я поступил в пограничное училище. На границе каждый день что-то новое происходит. Там ты сам себе командир. Причем не важно, рядовой ты или начальник заставы. А здесь – тупо выполняешь требования Уставов и приказы, и так каждый день.
Когда мы вошли в здание, где содержались подследственные, я замыкал процессию. Робел я немного в присутствии такого количества начальников во главе с заместителем Главного военного прокурора. Внутри было жарко и душно. Лампочки под потолком заливали холл желтоватым светом. Встретивший нас старший надзиратель бодро отрапортовал о том, что заключенный содержится в камере на втором этаже, жалоб на здоровье и условия содержания не имеет.
– Тогда приступим, – буднично и тихо приказал заместитель Главного военного прокурора.
Мы по каменной лестнице поднялись на второй этаж. Узкий и длинный коридор. По нему, неслышно ступая, прохаживаются двое надзирателей. Периодически они заглядывают в глазки, которыми оборудованы двери камер.
– Здесь раньше кельи монахов находились, – пояснил старший надзиратель. – Они свои грехи перед богом замаливали, а теперь «враги народа» перед советской властью пытаются… – пошутил он и внимательно посмотрел на гостей.
Заместитель Главного военного прокурора едва заметно улыбнулся. Эту шутку он слышал каждый раз, когда приезжал сюда, и она ему уже надоела. Собеседник уловил настроение гостя и поспешил сообщить:
– Он в 27-й сидит. Это вот там, где круглосуточный пост организован.
У одной из камер на табуретке, привалившись спиной к выкрашенной в темно-синий цвет стене, сидел надзиратель. Сначала я решил, что он заснул на посту. Но при нашем приближении он резко вскочил и вытянулся по стойке «смирно».
– Открой! – распорядился старший надзиратель и пояснил, обращаясь к гостям из Москвы: – Приказано никого не пускать, а также исключить любое общение подследственного.
Надзиратель сначала заглянул в глазок, а только потом отодвинул засов и отпер замок. Затем распахнул дверь. Я через плечи сгрудившегося у входа начальства заглянули вовнутрь каменного «мешка».
Наверно, основатель монастыря и спроектировавший его архитектор были садистами, а жившие здесь монахи – мазохистами. Узкий пенал глубиной около двух метров, высотой меньше двух метров (при моем росте метр восемьдесят я едва не задевал головой потолок) и шириной чуть больше полутора метров. Крохотное окошко, через которое не увидишь происходящее во дворе. Поверхность стен была шершавой. Казалось, что штукатур вымазал их бетоном и куда-то исчез, так и не завершив свою работу.
Тусклый свет электрической лампочки, спрятанной под проволочным колпаком, освещал спартанскую обстановку. Узкая и короткая койка, которая вопреки существовавшим правилам не была пристегнута к стене, и поэтому обитатель камеры мог спать или лежать днем, – непозволительная роскошь для «врага народа»! Небольшой столик и привинченный к полу табурет, на котором восседал второй надзиратель.
При появлении начальства тюремщик вскочил, вытянулся по стойке «смирно» и замер, ожидая приказаний. Старший надзиратель сделал едва заметный знак рукой, и подчиненный беззвучно выскользнул в коридор.
– Какие-то они у вас молчаливые, – тихо произнес военный юрист.
– Больше молчишь, лучше служишь, – бодро ответил старший надзиратель. – Привыкли. Они ведь во время смены молчат весь день. Любые разговоры с подследственными, а также между собой запрещены.
«Они ведь, наверно, еще и присматривают друг за другом, – подумал я, – недаром парами дежурят». Во время службы на границе находившимся в секретах, а также в дозорах тоже было запрещено переговариваться, но там этот запрет был связан с объективными обстоятельствами – необходимость скрыть свое местонахождение от нарушителей. Понятно, что нельзя общаться с заключенными, но почему между собой тоже запрещено? Возможно, из-за того, чтобы создать для обитателей камер режим абсолютной тишины. Я вспомнил о своих ощущениях, которые испытал во время нахождения под следствием на Лубянке.
Мои воспоминания прервал стон лежащего на койке маленького человечка в потрепанных галифе и гимнастерке. Он уткнулся лицом в спрятанные под головой ладони и периодически издавал тихие и монотонные звуки.
Я решил, что бывший нарком сошел с ума, и испуганно взглянул на старшего надзирателя. В инструкции ничего не говорилось о том, как поступать в такой ситуации. Блохин однажды сказал, что несколько человек тронулись рассудком во время следствия, но их расстреляли как обычных людей. А как поступить с бывшим наркомом в такой ситуации? Военный юрист подумал о том же. Старший надзиратель поспешил успокоить нас:
– Не обращайте внимания, это он придуривается! Поужинал сегодня с аппетитом, а ближе к ночи каким-то нервным стал. Наверно, чувствует, что его ожидает… – и испуганно замолчал, сообразив, что сказал лишнее. Формально Ежов мог обжаловать приговор и добиться отмены смертной казни. Кроме того, никто из надзирателей, опять же, формально не знал фамилии обитателя камеры № 27 и не мог знать о том, что его должны расстрелять.
В реальности надзиратели давно опознали в подследственном бывшего наркома Ежова – ведь портреты последнего до осени 1938 года украшали стены помещений на спецобъекте № 110 и там, где надзиратели служили до этого. Могли они видеть его фотографию в газете «Правда»; впрочем, я сомневался, что они внимательно читали это издание. Поэтому надзиратели, вспомнив судьбу предыдущего наркома – Ягоды, могли предположить, что владельца «ежовых рукавиц» ждала пуля в затылок, как матерого «врага народа».
Бывший нарком медленно перевернулся на бок, затравленно и обреченно поглядел на столпившихся в коридоре визитеров, тяжело вздохнул и неуклюже сначала сел на койку, а затем так же медленно встал.
Заместитель Главного военного прокурора торжественно и монотонно сообщил Ежову о том, что его просьба о помиловании отклонена Верховным судом. После этих слов приговоренный внезапно побледнел, словно полупустой мешок с картошкой опустился на койку и громко разрыдался, закрыв лицо руками. Человек, отправивший множество людей на казнь и в ГУЛАГ, сам боялся умереть! Мне было противно смотреть на полумертвое и трусливое существо. Захотелось пинком ноги скинуть его на пол и словно футбольный мяч одним ударом отправить этот сгусток слизи в помещение, где расстреливали. Хотя такой легкой и быстрой смерти он недостоин. Хотелось пинать его ногами до тех пор, пока подлая душонка не покинет это тщедушное тельце.
Я вспомнил, что Блохин однажды рассказал, что Ежов регулярно присутствовал на казнях. И требовал от коменданта извлекать пули из голов расстрелянных высокопоставленных «врагов народа» и присылать ему. Не знаю, зачем наркому внутренних дел требовались эти пули. Говорят, что несколько из них (каждая завернута в отдельную бумажку с указанием фамилии жертвы) были изъяты во время обыска на квартире у Ежова. Куда делись остальные пули – не знаю. Может быть, нарком использовал их в каких-то только ему известных ритуалах. Может, во время очередной пьянки с подельниками уничтожил.
Ежов был вообще странным человеком. Любил превращать казни в спектакль. Одно из его развлечений – один из приговоренных вместе с наркомом сначала наблюдал за тем, как казнили подельников, а в конце спектакля сам получал пулю от палача. Другое – заставить Блохина надеть кожаный фартук, кепку и перчатки и в таком виде расстреливать «врагов народа». Третья идея – тем, кому Ежов симпатизировал, перед расстрелом давать коньяк. Четвертая – перед казнью избивать приговоренных. Правда, бил не сам нарком – из-за маленького роста и рахитичного телосложения не мог он избивать людей, – а кто-то из его подчиненных. Комендант говорил, что вид корчившихся от боли людей радовал Ежова. Он фальцетом выкрикивал: «Еще! Еще! Сильнее! Давай! Еще раз!»
Сам я не присутствовал при этих экзекуциях – сначала служил на Дальнем Востоке, а потом сидел в камере на Лубянке – мне об этом уже Блохин рассказывал. А ведь мог и я оказаться на месте казненных. Если бы Берия вовремя Ежова не разоблачил. Мог бы вместо кабинета нового наркома оказаться в помещении для расстрелов и увидеть в первый и последний раз в жизни старого наркома. Вот ведь какие бывают повороты в судьбе. Я с Ежовым местами поменялся. Мои размышления прервал тихий приказ военного юриста:
Надзиратели подхватили тщедушного человечка под руки, выволокли в коридор и потащили, словно мешок с картошкой, в помещение для расстрелов. Путь был долгим. Сначала нужно было добраться до лестницы, по ней спуститься на первый этаж, выйти на улицу, пересечь двор и затащить бывшего наркома в приземистое здание. По пути до входной двери Ежов лишь икал, вздрагивая каждый раз. Ноги его безжизненно волочились по чисто вымытому каменному полу. Когда вышли на улицу, тело у надзирателей приняли двое бойцов конвойных войск. Сильный мороз подействовал отрезвляюще на Ежова. Он перестал икать, во взгляде появилась осознанность, он напрягся и попытался вырваться из рук конвойных.
Мы торопливо зашагали к месту казни. Ежов безуспешно пытался тормозить транспортировку своего тела ногами, громко визжал и пытался вырваться из крепких рук конвойных.
Через пару минут мы вошли в здание. Сопротивление Ежова прекратилось так же внезапно, как и началось. Старший надзиратель, раздосадованный произошедшим и боясь новых неожиданных поступков от бывшего наркома внутренних дел – например, начнет Сталина прославлять или, наоборот, ругать, – приказал Ежову снять галифе и гимнастерку. Приговоренный медленно исполнил это указание, оставшись в несвежих кальсонах и нижней нательной рубахе. Ботинки, правда, без шнурков, и портянки ему милостиво разрешили оставить. Вот в таком виде и молча он прошел последние метры в своей жизни.
Мы вошли в помещение, где расстреливали. Бетонный пол под наклоном и канавка для водостока. Бревенчатая стена со следами от пуль. Около входа у стены торчал кусок трубы с краном. После того как тела казненных погрузят в кузов грузовика, кто-нибудь из стрелков принесет резиновый шланг и из него смоет все следы крови.
В тот вечер этот порядок был изменен. Конвойные поставили Ежова лицом к стене и вышли из помещения. Визитеры столпились в коридоре. Блохин вошел вовнутрь с наганом в руке. Словно в тире, прицелился и плавно нажал на спусковой крючок. Грохот выстрела. Пуля разворотила затылок бывшего наркома. Тело медленно сползло вниз по стене…
Через несколько минут я с шофером – сотрудником автобазы НКВД – уложили труп на специальные брезентовые носилки и отнесли их к грузовику. После этого я оформил необходимые документы.
В ту ночь расстреляли еще одного «врага народа» – подельника Ежова. Второй труп мы тоже загрузили в грузовик. Затем я отвез оба тела в морг, где и оформил все необходимые документы. Много лет спустя я случайно узнал, что труп Ежова был кремирован, а урна с прахом захоронена на Донском кладбище.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Читайте также
Расстрел
Команда Ежова
Команда Ежова Когда Ежов был назначен наркомом внутренних дел, то в НКВД у него не было своих людей – тех, кому он мог доверять. Руководство центрального аппарата, которое досталось ему в наследство от Ягоды, скомпрометировало себя соучастием в преступных деяниях
РАССТРЕЛ
РАССТРЕЛ Нашей батареи тоже коснулась красная пропаганда. Стали дезертировать по ночам люди и уводили лошадей. Люди нас не особенно беспокоили: уходили ведь ненадежные, по большей части недавние пленные. Заменить их было нетрудно. А вот уведенная лошадь и седло нас очень
Как барон Тильдебранд агитировал министра Ежова
Как барон Тильдебранд агитировал министра Ежова Еще в большой пересыльной камере наше внимание привлек сухощавый господин западного облика, что-то быстро рассказывающий своему слушателю.Барон Гильдебранд, с которым мы познакомились, был родом из Прибалтики. Речь его
Расстрел
Заявление Ежова с просьбой освободить от работы
Заявление Ежова с просьбой освободить от работы «В Политбюро ЦК ВКП(б)23 ноября 1938 годаТов. СталинуСовершенно секретноПрошу ЦК ВКП(б) освободить меня от работы по следующим мотивам:1. При обсуждении на Политбюро 19 ноября 1938 года заявления начальника УНКВД Ивановской
О родственниках Ежова
О результатах обыска у Ежова
О результатах обыска у Ежова «Начальнику 3_го спецотдела НКВДполковнику тов. Панюшкину //__ РАПОРТ __//Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.1. При
Показания Ежова о педерастии
Показания Ежова о необоснованных репрессиях
Показания Ежова о необоснованных репрессиях «вопрос: Следствию известно, что проведенные органами НКВД СССР в 1937-1938 гг. массовые операции по репрессированию бывших кулаков, к-р. духовенства, уголовников и перебежчиков различных сопредельных с СССР стран вы использовали
Последнее слово Н.И. Ежова на суде
Расстрел
Ордер Ежова
Ордер Ежова Возвращался я в Казань с такой же тяжестью на сердце, с какой ехал в Москву. Но все же возвращался. Меня там не схватили, как схватили командира дивизии Даненберга, командира авиационной бригады Ивана Самойлова и многих других, опустошив в одну ночь десятки
За что расстреляли Ежова
С 1939 года НКВД начал освобождать репрессированных в период т.н. большого террора 1937—1938 гг. По данным разных исследователей до начала войны было освобождено до 180 тысяч человек. А вот 4 февраля 1940 г. был обвинён в антисоветской деятельности и расстрелян главный организатор большого террора — бывший нарком НКВД Николай Ежов.
Как создать государство в государстве
Несмотря на явные нестыковки в биографии, Ежов был заслуженным человеком. С фронтов гражданской войны он попал на партийную работу, 10 лет занимался кадровыми вопросами в аппарате ЦК ВКП(б), а в 1934 году завоевал доверие Сталина участием в расследовании убийства Сергея Кирова. Тогдашний нарком НКВД Генрих Ягода, покрывая троцкистов и зиновьевцев, с которыми как позже выяснится, имел тесные связи, пытался представить убийство Кирова как эмигрантский заговор. Но Ежов смог доказать обратное, вследствие чего прошёл первый московский процесс 1936 года, а Зиновьев, Каменев и другие — расстреляны. В 1935 Николай Ежов становится председателем Комитета партийного контроля (КПК), т.е. отвечает за чистку аппарата партии, а в сентябре 1936-го сменяет Ягоду на посту наркома НКВД, сохраняя должность в КПК. В 1937 году арестовывают Генриха Ягоду, Николая Бухарина и Алексея Рыкова (второй московский процесс). Фактически был раскрыт правый заговор с целью госпереворота и, согласно показаниям сотрудника Ягоды, Молчанова выяснилось, что экс-нарком НКВД боролся «только с такой контрреволюцией, которая в случае её прихода к власти, всех нас, чекистов, перевешает. мы, как разведчики, должны суметь удержаться при любой власти...». Доверие Сталина к Ежову возрастает и благодаря раскрытию в мае-июне 1937 года военного заговора Тухачевского.
Что обнаружил Берия
Для полного понимания происходившего надо не забывать, что в то время никто уже не сомневался, что на пороге война с гитлеровской Германией. Центральными вопросами были «когда?» и «с кем?». Шла серьёзнейшая дипломатическая работа, для того, чтобы не остаться один на один против Третьего Рейха может быть даже в коалиции с Японией. На горизонте маячила война на два фронта при экономической поддержке противников западными демократиями. В такой ситуации потеря контроля над спецслужбами, которые своими действиями вызвали не только внутреннее недовольство советской властью, но и репутационные потери вовне (западная пресса, в том числе и левая, начала осуждать политические чистки в СССР), могла просто-напросто привести к военному поражению.
Слетевшего с катушек Ежова надо было срочно снимать. Но как это сделать, не вызвав у него преждевременных подозрений, не спровоцировав его использовать все силы на антиправительственный мятеж? 8 апреля 1938 года Ежова, сохранив ему должность в НКВД, ставят наркомом водного транспорта. Поскольку у него появляется больше работы, в помощь по чекистской линии Ежову из Грузии присылают верного Сталину человека — Лаврентия Берию. Берия начинает замыкать на себя сотрудников ведомства и параллельно собирать доказательства об антигосударственной деятельности группы Ежова. К ноябрю 1938 года Берия чувствует за собой силу, и Сталин снимает Ежова с поста наркома НКВД, оставляя его в наркомате водного транспорта. Тогда же производится арест Евдокимова. Фриновского переводят в наркомат ВМФ. Теперь они понимают, что происходит, но уже поздно.
29 января 1939 года Берия отчитывается перед Сталиным о состоянии дел в НКВД. Основные тезисы отчёта таковы:
— за время руководства Ежова большинство руководящих должностей в НКВД заняли антисоветские элементы;
— эти люди массово производили необоснованные аресты, в то же время покрывая действительных врагов;
— методы следствия превратились в выбивание ложных показаний и признаний, количество признаний, которых каждый следователь должен был добиться за сутки, регламентировалось планом; попытки чекистов-партийцев противодействовать произволу глушились;
— вместо агентурной работы с контрреволюционными формированиями усиленно создавалась сеть осведомителей в партаппаратах;
— работа троек НКВД на местах центральным НКВД не контролировалась; были случаи, когда за один вечер рассматривалось от 600 до 2000 дел; неузаконенные «милицейские» тройки приговорили к тюремным срокам до 5 лет около 200 000 человек.
— Ежов и Фриновский с апреля 1938 г. располагали материалами, изобличающими ряд работников из Управления Коменданта Кремля как террористов и заговорщиков, но те продолжали работать;
— вся иностранная агентурная сеть, на которую тратились большие средства в валюте, была перевербована иностранными разведками;
— периферийные органы НКВД отрывались от парторганизаций, что давало им возможность скрывать подрывную работу;
— Ежов приходил на работу не раньше 4—5 часов дня, чем разлагал весь аппарат НКВД, регулярно пил.
Паранойя Сталина или всё-таки военный заговор
Арестованный по тому же делу 1-й секретарь Западно-Сибирского Крайкома, а затем нарком земледелия СССР Роберт Эйхе на допросе 20 апреля 1939 года сообщил, что в 1936 при личной беседе Ежов говорил ему, что путь колхозов не приведёт к социализму, а когда тот согласился с тезисом, добавил, что в Западной Сибири есть много товарищей, которые считают так же. В 1937 Ежов посоветовал Эйхе залечь на дно, а после его ареста в 1938 году следователи НКВД потребовали от Эйхе признаться в подготовке теракта против Ежова и смогли выбить такое признание. Эйхе предполагал, что так Ежов пытался избавиться от тех, кто был в курсе его деятельности.
Тогда же близкий соратник Ежова начальник отдела охраны НКВД Дагин показал, что с 1935 года являлся участником антисоветской правой организации под руководством бывшего секретаря Северо-Кавказского крайкома Ефима Евдокимова, который брал на работу в ВЧК-ОГПУ всех кого ни попадя, лишь бы были преданы ему лично. По распоряжению «батьки Евдокимова» с 1926 года регулярно «смазывал» дела по кулацко-офицерским повстанческим формированиям. Евдокимов говорил, что создание колхозов на Северном Кавказе приведёт деревню к краху и ввёл Дагина в группу чекистов с правыми настроениями, которые поддерживали взгляды Бухарина. Взгляды Бухарина — это «врастание кулака в социализм», т.е. сохранение капитализма в деревне. Напомним, полным ходом шла индустриализация, во время которой кулаки отказывались продавать хлеб городским рабочим, надеясь придержать его на время для спекуляции по более высоким ценам. А кроме кулаков купить было не у кого, т.к. беднякам не хватало самим, а середняки могли обеспечить в основном только свою семью и на продажу выставляли мало. По словам Дагина, Евдокимов «сознательно допускал перегибы, провоцируя недовольство крестьян коллективизацией». Например, приказал обобществить лошадей, не подготовив заранее конюшен и конюхов, из-за чего начался падёж. Раньше срока сеяли кукурузу, что вызывало крупные потери. За счёт доходов колхозников благоустраивали дома исполкомов. Он почувствовал себя «отцом Края», на всех мероприятиях его должны были встречать девушки с цветами. Ежов же не пропускал наверх сообщения с мест о перегибах.
23 апреля показания дал Секретарь парткомиссии РККА Константинов. Он рассказал, что покрывал троцкистов в армии, а когда в 1938 его начальника арестовали, а самого Константинова уволили с выговором, он побежал искать защиты у Ежова, которого знал ещё с гражданской войны. По протекции Ежова его устроили начальником Военторга Ленинградского военного округа. В ноябре он сообщил Константинову, что его песенка спета, если не убрать Сталина и «верного сталинца» Берию. Он сказал, что есть целая группа людей, готовых это сделать и предложил принять участие в совершении теракта, но до дела не дошло из-за ареста самого Ежова.
Из протокола допроса Николая Ежова от 27 апреля 1939 года становится ясно, что ещё в 1934 году он был завербован немецкой разведкой, которая подцепила его на крючок связью с любовницей. До лета 1936 года он передавал немцам информацию о состоянии РККА. Затем от него потребовали с позиции секретаря ЦК ВКП(б) повлиять на политику СССР, «притереться к европейской системе» (реставрировать капитализм) для возможности союза с Германией в будущей войне. Переговоры вели не от Гитлера, а от Рейхсвера, который в свою очередь готовил военный заговор против фюрера. По их мнению, снос нацизма в Германии и коммунизма в СССР мог позволить двум странам объединиться в будущей большой войне. У немцев уже были в СССР союзные военно-заговорщические группы. С одной из них, под руководством замнаркома обороны Александра Егорова, и связался Ежов. Его задачей было объединить разрозненные антиправительственные группы (Будённый-Дыбенко-Шапошников; Гамарник-Якир-Уборевич; Тухачевский). Кроме того, нужно было объединение с военными НКВД, чтобы к началу войны совершить госпереворот. Когда в 1937 взяли Тухачевского, планы изменились, и переворот стали готовить, не дожидаясь начала военных действий. Евдокимов и Фриновский были в курсе всего вплоть до связей Ежова с Германией.
В подписанном комиссаром госбезопасности Б. Кобуловым постановлении о привлечении Ежова к уголовной ответственности указано:
«Ежов и его сообщники Фриновский, Евдокимов и Дагин практически подготовляли на 7 ноября 1938 года путч, который, по замыслу его вдохновителей, должен был выразиться в совершении террористических акций против руководителей партии и правительства во время демонстрации на Красной площади в Москве».
4 августа 1939 года Ежов признался, что вместе с Фриновским сознательно провоцировал чрезмерные репрессии, производил аресты не только откровенно антисоветских элементов, но и родственников, знакомых, а также абсолютно посторонних людей, чтобы создать в стране режим чрезвычайной ситуации, вызвать недовольство населения, которое в таком состоянии с радостью приняло бы свержение режима.
22 января 1940 г. расстреляли Дагина. 2 февраля 1940 года на суде бывший нарком НКВД уже всё отрицал. В тот же день был расстрелян Ефим Евдокимов. Через 2 дня, 4 февраля, казнены Ежов и Фриновский.
Кое-что из ежовских методов, причём более эффективно, было принято на вооружение во время перестройки, когда при работающих заводах, фабриках и колхозах был создан искусственный дефицит, создавший среди населения впечатление, что это «фича» системы, а не её «баг». После чего принять самороспуск страны людям было уже гораздо проще.
«Расстреляйте меня». История самого кровавого советского наркома
Как неприметный советский кадровик Николай Ежов создал самую безжалостную машину уничтожения и сам в ней погиб.
Колаж L!FE. Фото: © РИА Новости, wikipedia.org
4 февраля 1940 года в здании Военной коллегии СССР был расстрелян Николай Ежов, ещё совсем недавно являвшийся народным комиссаром внутренних дел. Именно с его именем связан один из наиболее кровавых периодов в советской истории, позднее названный ежовщиной. Сам Ежов получил сомнительное достижение, став самым кровавым советским наркомом в истории. Ежова всегда представляли в роли абсолютно инфернального злодея, ежедневно купавшегося в крови своих жертв. Но в действительности он был весьма тихим и неприметным человеком, а до своего неожиданного назначения в руководство НКВД вообще никак не был связан с силовыми органами, занимаясь партийной работой и кадрами.
Детство и юность
О ранних годах Ежова практически ничего не известно. Сам он в автобиографиях писал, что был сыном рабочего, но в те времена так писали вообще все, кто рассчитывал хоть на какую-то партийную карьеру. В действительности его отец был, по одной версии, дворником, по другой — отставным солдатом, служившим в земской страже (так назывались полицейские формирования в Царстве Польском, комплектовавшиеся из отставников). Там же он женился на местной литовской девушке. Это объясняет, почему Ежов с детства хорошо знал польский и литовский языки.
Впрочем, есть ещё версия, что Ежов — сирота, усыновлённый Александром Шляпниковым — первым советским наркомом труда, который ещё при живом Ленине возглавил так называемую рабочую оппозицию и был расстрелян как раз при Ежове. Но это очень сомнительно, поскольку Шляпников в советские времена был достаточно известен и факт родства с Ежовым трудно было бы скрыть.
Несколько лет юный Ежов провёл в Петербурге, где был учеником портного. Позднее в автобиографиях он утверждал, что также работал учеником слесаря на Путиловском заводе. С началом Первой мировой войны его призвали в армию, но из-за слишком низкого роста (всего 151 сантиметр) он был признан негодным к строевой службе и направлен в тыл, где служил писарем.
В революционных событиях 1917 года Ежов не принял участия, революционером он не был. К большевикам он присоединился ещё до Октябрьской революции, но активной роли не играл. После демобилизации из армии он уехал к родителям и некоторое время работал на стекольном заводе, после чего был призван в РККА. Его вновь признали негодным к строевой службе и отправили на базу радиоформирований, где готовили радистов. Там Ежов работал писарем, а затем постепенно стал подниматься по карьерной лестнице, став комиссаром школы радистов.
Ежов совершенно ничего не понимал в новейшей на тот момент радиотехнике, но был очень исполнительным человеком и ответственно подходил ко всем поручениям. Начальству никогда не перечил, за что и угодил под трибунал в 1920 году. Дело в том, что начальник школы зачислил нескольких новых курсантов, которые, как оказалось, дезертировали из армии. Начальника судили за покровительство дезертирам, а Ежова за то, что, будучи комиссаром школы, не выступил против этого. Приговоры были весьма мягкими, начальник получил условный срок, Ежов — и вовсе выговор.
После революции большевики испытывали страшный недостаток кадров. Поэтому практически любой человек, отучившийся год-два в церковно-приходской школе и зарекомендовавший себя не полным дураком, мог рассчитывать на руководящие должности. Выговор не помешал Ежову уже в 1922 году стать первым секретарём Марийского обкома, куда он был направлен решением Организационного бюро ЦК — главного кадрового органа партии.
Фактически он стал руководителем Марийской области, но длилось это недолго. У местных большевиков ещё до назначения Ежова из Москвы был свой кандидат из местных, и они враждебно приняли назначенца из столицы. После полугода интриг и борьбы за влияние Ежов проиграл и покинул регион, тем более что и в Москве решили поддержать местные национальные кадры.
Ежова направили в нынешний Казахстан, назначив первым секретарём Семипалатинской губернии. На этой должности он зарекомендовал себя как душевный, мягкий и отзывчивый человек. По отзывам всех, кто помнил его по работе в Семипалатинске, они не могли поверить, что Ежов мог превратиться в того кровавого палача, каким он стал во главе НКВД, ведь, будучи первым секретарём, он всегда шёл навстречу всем пожеланиям, всегда старался исполнить даже незначительную просьбу коллег и чем-то им помочь.
Чуть позже Ежов стал заведующим орготдела обкома Киргизской автономной области, то есть главным партийным кадровиком региона, а ещё через несколько месяцев стал заместителем первого секретаря Казахской АССР (так назывался Казахстан до территориального размежевания в Средней Азии и разделения её на несколько национальных союзных республик).
Воробушек
Именно там Ежов познакомился с Иваном Москвиным, что предопределило его будущее возвышение. Москвин был высокопоставленным партийным аппаратчиком и занимал должность заведующего Организационно-распределительным отделом ЦК. Звучит не очень значительно, но при Сталине кадровики стали действительно влиятельной силой.
Старые большевики из ленинской гвардии в борьбе за власть полагались на лозунги, а Сталин — на правильный подбор кадров. Политические противники Сталина обычно сильно недооценивали роль аппарата партии и особенно кадровиков и очень жестоко поплатились за это в будущем.
Ранее Москвин работал в Петрограде, но повздорил с местным руководителем Зиновьевым, которого сильно недолюбливал. Как раз тогда началась борьба за власть между Зиновьевым и Сталиным, и Москвин активно поддержал Сталина, за что и был возвышен.
Москвин пригласил исполнительного Ежова на должность инструктора. В рекомендации, данной ему при поступлении на службу, Москвин написал: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее, не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он всё сделает. У Ежова есть только один, правда, существенный недостаток: он не умеет останавливаться».
Инструктором он пробыл недолго, Москвин не мог нарадоваться на своего сотрудника, неотрывно сидевшего за бумагами, и сделал его своим заместителем. Ежов стал другом семьи Москвина, часто приходил к нему в гости, родственники начальника ласково звали Ежова воробушком. Через несколько лет «воробушек» и пальцем не пошевелит, чтобы спасти своего начальника и друга от расстрела.
В 1930 году Москвина переводят на службу в ВСНХ и Ежов становится главой Орграспредотдела. Тогда же Сталин, всегда считавший кадровое направление в партии первостепенным, лично встретился с Ежовым. Из-за собственной значимости у Ежова произошло головокружение от успехов. Незаметный чиновник неожиданно выбился в число руководителей страны, круг его общения изменился.
Он развёлся с первой женой Антониной, которая десять лет натаскивала Ежова и учила его писать без ошибок, и женился на Гене Хаютиной. К 25 годам она уже несколько раз успела побывать замужем за влиятельными в советском государстве людьми, что ввело её в круг советской богемы. Она лично знала почти всех советских знаменитостей: писателей, журналистов и так далее, и со многими из них поддерживала любовные связи. Хаютина вовремя оценила потенциал нового места работы Ежова и вышла за него замуж. Так неприметный чиновник, над которым из-за его неказистого внешнего вида посмеивались многие коллеги, обзавёлся эффектной женой, за которой были не прочь поухаживать даже многие советские знаменитости.
Ежов продолжает руководить кадрами, крайне ответственно выполняя полученные задания. В 1933 году он образцово проводит очередную генеральную чистку партии, которые Сталин практиковал, чтобы избавиться от потенциальных сторонников тех, с кем он боролся за власть. Из партии был изгнан каждый пятый её член — всего около 400 тысяч человек.
Сталин понял, что Ежов — именно тот человек, который нужен ему для задуманной массовой чистки уже не в масштабах партии, а в масштабах страны. Во-первых, Ежов не был знаком со старыми большевиками и не имел никаких связей с потенциальными жертвами, не имел с ними дружеских и родственных отношений и вообще человек в советской элите новый и без связей. Значит лоялен он будет исключительно Сталину.
Кроме того, Ежов тихий и исполнительный человек, любое начальство пользуется у него беспрекословным авторитетом, поэтому лишних вопросов он задавать не будет и перечить тоже. Писатель Лев Разгон — тесть бывшего начальника Ежова Москвина, который и возвысил его, вспоминал, что Ежов, приходя к нему в гости, был очень тихим и скромным, никогда не перебивал начальника и подобострастно слушал его, когда тот что-то говорил.
Сталин уже давно был недоволен наркомом внутренних дел Ягодой, который никак не желал понимать многочисленные сигналы, которые ему посылал генсек. Товарищ Сталин намекал, что всё зло, происходящее в советском мире, от убийства товарища Кирова до пожара в каком-нибудь Биробиджане, происходит при непосредственном вмешательстве лично Троцкого, тогда как Ягода в этом сомневался. К тому же он был наверху уже давно и был лично связан со многими будущими жертвами, да и вообще неохотно брался за репрессии против коммунистов. Нужен был новый человек, и этим человеком стал Ежов.
Кровавый нарком
В сентябре 1936 года Ягоду смещают с поста наркома и назначают на его должность Ежова. Тот передаёт свою кадровую вотчину заместителю Маленкову и становится генеральным комиссаром госбезопасности, что соответствовало воинскому званию маршала. По правилам советской «игры парткомов» каждый новый руководитель начинал с того, что безжалостно изгонял всех ставленников прежнего руководителя и приводил свою команду.
В качестве предлога Ежов выступил на пленуме ЦК, посетовав перед партийным начальством на крайне плохую работу подчинённых, подобранных ещё Ягодой, и плохую борьбу с замаскировавшимися врагами народа. Пленум дал добро на проведение чисток, и большая часть ставленников Ягоды была либо арестована и расстреляна, в случае с высокопоставленными сотрудниками, либо изгнана, в случае с рядовыми. Через два года, после прихода Берии, ситуация полностью повторилась уже с ежовцами.
Фото: © wikipedia.org, wikipedia.org
За два года при Ежове были проведены практически все самые известные и громкие процессы: Второй московский процесс (Пятаков, Сокольников, Радек), Третий московский процесс (Ягода, Рыков, Бухарин, Крестинский), «дело военных», закончившееся расстрелом маршала Тухачевского, нескольких командармов и комкоров, смертью от избиений маршала Блюхера. В конечном счёте было репрессировано 65% высшего командного состава РККА.
Репрессии касались не только высокопоставленных руководителей. Практически гарантировало попадание «в списки» наличие в прошлом таких вещей, как служба в Белой армии, участие в политической деятельности любой дореволюционной партии от кадетов до меньшевиков и левых эсеров, участие в какой-либо внутрипартийной оппозиции в 20-е годы, судимость по контрреволюционной 58-й статье в прошлом, попадание в категорию так называемых лишенцев — людей, занимавших какое-либо положение в дореволюционной России (полицейские, жандармы, офицеры, рантье, торговцы), возвращение из эмиграции и так далее.
Обвинения были стандартными: участие в контрреволюционном заговоре, связь с иностранными разведками, троцкизм. Следователи, занимавшиеся делами, имели только одно указание — добиться от обвиняемого признательных показаний. Во всём остальном у них были развязаны руки и каждый был волен импровизировать и добиваться показания своими способами. Кто-то методично избивал обвиняемых, пока они не раскалывались, кто-то просил подписать бумагу с уже написанными заранее показаниями, обещая после этого отпустить или добиться смягчения приговора, кто-то предлагал взять вину на себя, в обмен обещая, что родственников не тронут.
Поскольку даже в условиях зависимого от партийных органов советского правосудия на формальное разбирательство более миллиона уголовных дел ушли бы долгие годы, а работа судов оказалась бы парализованной, Ежов добился от Политбюро разрешения на упрощённый порядок осуждения. По всей стране были организованы так называемые тройки, создававшиеся при республиках, областях и краях.
В состав троек входили начальник местного отделения НКВД, прокурор и секретарь обкома. Время от времени они собирались вместе и рассматривали присланные из следственных отделов материалы. В них следователь расписывал дело и предоставлял показания обвиняемого. После этого тройка выносила приговор, не подлежавший обжалованию. Приговоры в большинстве случаев выносили заочно и подсудимого даже не привозили на вынесение приговора, никаких адвокатов также не было. После этого резолюции тройки уходили в Москву на подписание Ежову, если речь шла о каких-то видных местных партийных деятелях, либо приговор сразу же приводился в исполнение.
Стоит отметить, что ни о каком всевластии Ежова не приходится говорить, это был лишь слепой и послушный исполнитель. Он никогда не делал попыток заступиться за старых друзей, которые писали ему письма с жалобами, а также не пытался самодеятельно репрессировать каких-то видных деятелей. Например, Ежов прекрасно знал, что жена изменяет ему с Шолоховым, однако тот был в хороших отношениях со Сталиным, и Ежов, у которого на столе лежали распечатки любовных свиданий его жены с писателем, ничего не мог сделать.
Всего за два ежовских года по политическим статьям были осуждены 1,3 миллиона человек, из которых около 700 тысяч расстреляны.
Агент немецкой и польской разведки
К середине 1938 года стало ясно, что все политические соперники Сталина, все их ставленники, те, кто мимо проходил, и просто подозрительные товарищи уже расстреляны. Ежов становился не нужен. В августе 1938 года заместителем Ежова был назначен другой сталинский ставленник — Лаврентий Берия. Он начинает методично копать под своего шефа. Чтобы Ежов не воспользовался помощью своих ставленников, поначалу начали приходить за ними.
Начальник дальневосточного НКВД Генрих Люшков перебежал границу, сдался японцам и выложил им все «явки и пароли», параллельно начав разоблачать репрессии в СССР. А нарком внутренних дел УССР Успенский, поняв, что началось, инсценировал своё самоубийство и разбросал одежду на берегу Днепра, а сам с поддельными документами начал колесить по СССР. Найти его удалось только через несколько месяцев в Челябинской области.
Фото: © wikipedia.org, РИА Новости
В качестве формального предлога для снятия Ежова был использован глава НКВД Ивановской области Журавлёв, который написал на него донос в Политбюро, жалуясь на то, что Ежов недостаточно хорошо разоблачает врагов народа, не реагирует на сигналы активных сотрудников и вообще пьянствует и плохо организует работу.
Ежова вызвали на заседание Политбюро и как следует «проработали». Ему не оставалось ничего, кроме как подать заявление об отставке на имя Сталина, к которому он приписал: «Прошу Вас отдать распоряжение не трогать моей старухи-матери. Ей 70 лет. Она ни в чём не повинна. Это больное, несчастное существо».
Через три месяца был арестован заместитель Ежова Фриновский — один из его ближайших соратников. Фриновский сразу же дал нужные показания на бывшего шефа, заявив, что Ежов на самом деле состоял в преступной связи с террористом и убийцей Ягодой и после его расстрела продолжил его работу. Оказалось, что он с вредительскими и заговорщицкими целями наводнил силовой аппарат врагами и шпионами, которые в антисоветских целях уничтожали честных коммунистов.
Кроме того, Ежов признался в работе на польскую разведку, сверх этого сообщил, что его жена — английский шпион, и неожиданно признался в своём гомосексуализме.
Дело против Ежова вёл лично Берия, а допросами занимался его ставленник Кобулов. Судила Ежова Военная коллегия Верховного суда. Во время заседания он отказался от всех данных на этапе следствия показаний, заявив, что его жестоко избивали, добиваясь подписания этих показаний.
В последнем слове он сказал: «Всё, что я писал и говорил о терроре на предварительном следствии — липа. Судьба моя очевидна. Жизнь мне, конечно, не сохранят, так как я и сам способствовал этому на предварительном следствии. Прошу об одном, расстреляйте меня спокойно, без мучений. Ни суд, ни ЦК не поверят мне, что я невиновен. Я прошу, если жива моя мать, обеспечить её старость и воспитать дочь. Прошу не репрессировать моих родственников — племянников, так как они совершенно ни в чём не виноваты. Прошу передать Сталину, что всё то, что случилось со мной, является просто стечением обстоятельств, и не исключена возможность, что к этому и враги, которых я проглядел, приложили свои руки. Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах».
Судьба Ежова была предрешена. 3 февраля 1940 года он был признан виновным и приговорён к смертной казни, а на следующий день казнён. Брат Ежова и двое его племянников были расстреляны, третий племянник отправлен в лагеря.
Вторая жена Ежова успела покончить с собой до его ареста, а первую жену не тронули. Шестилетняя дочь Ежова, которую он удочерил в 1933 году, была отправлена в детский дом, где получила фамилию Хаютина.
Об аресте и расстреле Ежова не сообщалось публично, некогда знаменитый нарком просто исчез, канул в небытие, словно его и не было. Он был удалён со всех фотографий рядом со Сталиным, его имя убрано из энциклопедий и Краткого курса истории ВКП(б). Все населённые пункты, улицы и другие объекты, переименованные в честь Ежова, получили другие названия.