За литературой нашей именно та заслуга что она почти
ЛитЛайф
Жанры
Авторы
Книги
Серии
Форум
Достоевский Федор Михайлович
Книга «Записки о русской литературе»
Оглавление
Читать
Помогите нам сделать Литлайф лучше
II. О любви к народу. Необходимый контракт с народом
обращусь лучше к нашей литературе: все, что есть в ней истинно прекрасного, то все взято из народа, начиная с смиренного, простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. У нас все ведь от Пушкина. Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения, которого мы, прибавлю к слову, до сих пор еще оценить не в силах. Не буду упоминать о чисто народных типах, появившихся в наше время, но вспомните Обломова, вспомните «Дворянское гнездо» Тургенева. Тут, конечно, не народ, но все, что в этих типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного, – все это оттого, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы. Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному. Не дивитесь, что я заговорил вдруг об русской литературе. Но за литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные. Впрочем, она принуждена была взять их себе в образец отчасти даже невольно. Право, тут, кажется, действовало скорее художественное чутье, чем добрая воля. Но об литературе пока довольно, да и заговорил я об ней по поводу лишь народа.
Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается все наше будущее, даже, так сказать, самый практический вопрос наш теперь.
II. Нечто об адвокатах вообще
Мои наивные и необразованные предположения. Нечто о талантах вообще и в особенности
Скажут мне, что если такие требования, то и жить нельзя. Это правда. Но во всяком таланте, согласитесь сами, есть всегда эта некоторая почти неблагородная, излишняя «отзывчивость», которая всегда тянет увлечь самого трезвого человека в сторону,
или там что бы ни случилось, тотчас же и пошел, и пошел человек, взыграл, и размазался, и увлекся. Эту излишнюю «отзывчивость» Белинский, в одном разговоре со мной, сравнил, так сказать, «с блудодействием таланта» и презирал ее очень, подразумевая, конечно, в антитезе, некоторую крепость души, которая могла всегда совладать с отзывчивостию, даже и при самом крепком поэтическом настроении. Белинский говорил это про поэтов, но ведь и все почти таланты хоть капельку да поэты, даже столяры, если они талантливы. Поэзия есть, так сказать, внутренний огонь всякого таланта. А если уж столяр бывает поэтом, то наверно и адвокат, в случае если тоже талантлив.
I. Верна ли мысль, что «пусть лучше идеалы будут дурны, да действительность хороша»?
Есть у народа идеалы или совсем их нет – вот вопрос нашей жизни или смерти. Спор этот ведется слишком уже давно и остановился на том, что одним эти идеалы выяснились как солнце, другие же совсем их не замечают и окончательно отказались замечать. Кто прав – решим не мы, но решится это, может быть, довольно скоро. В последнее время раздалось несколько голосов в том смысле, что у нас не может быть ничего охранительного, потому что у нас «нечего охранять». В самом деле, если нет своих идеалов, то стоит ли тут заботиться и что-нибудь охранять? Что ж, если эта мысль приносит такое спокойствие, то и на здоровье.
«Народ, видите ли, ужаснейшая дрянь, но только идеалы у него хороши». Эту фразу или эту мысль я никогда не высказывал. Единственно, чтоб оговориться в этом, я и отвечаю г-ну Гамме. Напротив, я именно заметил, что и в народе – «есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают». Они есть, почтенный публицист, есть в самом деле, и блажен – кто может их разглядеть. Думаю, что у меня тут, то есть собственно в этих словах, нет ни малейшей неясности. К тому же неясность не всегда происходит от того, что писатель неясен, а иногда и совсем от противуположных причин…
Вот вам наш современный литератор-художник, то есть из новых людей. Он вступает на поприще и знать не хочет ничего предыдущего; он от себя и сам по себе. Он проповедует новое, он прямо ставит идеал нового слова и нового человека. Он не знает ни европейской литературы, ни своей; он ничего не читал, да и не станет читать. Он не только не читал Пушкина и Тургенева, но, право, вряд ли читал и своих, то есть Белинского и Добролюбова. Он выводит новых героев и новых женщин, и вся новость их заключается в том, что они прямо делают свой десятый шаг, забыв о девяти первых, а потому вдруг очутываются в фальшивейшем положении, в каком только можно представить, и гибнут в назидание и в соблазн читателю. Эта фальшь положения и составляет все назидание. Во всем этом весьма мало нового, а, напротив, чрезвычайно много самого истрепанного старья; но не в том совсем дело, а в том, что автор совершенно убежден, что сказал новое слово, что он сам по себе обособился и, разумеется, этим очень доволен.
Записки о русской литературе (41 стр.)
Февраль
Глава первая
II. О любви к народу. Необходимый контракт с народом
обращусь лучше к нашей литературе: все, что есть в ней истинно прекрасного, то все взято из народа, начиная с смиренного, простодушного типа Белкина, созданного Пушкиным. У нас все ведь от Пушкина. Поворот его к народу в столь раннюю пору его деятельности до того был беспримерен и удивителен, представлял для того времени до того неожиданное новое слово, что объяснить его можно лишь если не чудом, то необычайною великостью гения, которого мы, прибавлю к слову, до сих пор еще оценить не в силах. Не буду упоминать о чисто народных типах, появившихся в наше время, но вспомните Обломова, вспомните «Дворянское гнездо» Тургенева. Тут, конечно, не народ, но все, что в этих типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного, – все это оттого, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы. Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному. Не дивитесь, что я заговорил вдруг об русской литературе. Но за литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные. Впрочем, она принуждена была взять их себе в образец отчасти даже невольно. Право, тут, кажется, действовало скорее художественное чутье, чем добрая воля. Но об литературе пока довольно, да и заговорил я об ней по поводу лишь народа.
Вопрос о народе и о взгляде на него, о понимании его теперь у нас самый важный вопрос, в котором заключается все наше будущее, даже, так сказать, самый практический вопрос наш теперь.
Глава вторая
II. Нечто об адвокатах вообще
Мои наивные и необразованные предположения. Нечто о талантах вообще и в особенности
не пожалеешь матери и отца.
Скажут мне, что если такие требования, то и жить нельзя. Это правда. Но во всяком таланте, согласитесь сами, есть всегда эта некоторая почти неблагородная, излишняя «отзывчивость», которая всегда тянет увлечь самого трезвого человека в сторону,
Ревет ли зверь в лесу глухом…
или там что бы ни случилось, тотчас же и пошел, и пошел человек, взыграл, и размазался, и увлекся. Эту излишнюю «отзывчивость» Белинский, в одном разговоре со мной, сравнил, так сказать, «с блудодействием таланта» и презирал ее очень, подразумевая, конечно, в антитезе, некоторую крепость души, которая могла всегда совладать с отзывчивостию, даже и при самом крепком поэтическом настроении. Белинский говорил это про поэтов, но ведь и все почти таланты хоть капельку да поэты, даже столяры, если они талантливы. Поэзия есть, так сказать, внутренний огонь всякого таланта. А если уж столяр бывает поэтом, то наверно и адвокат, в случае если тоже талантлив.
Глава первая
I. Верна ли мысль, что «пусть лучше идеалы будут дурны, да действительность хороша»?
Есть у народа идеалы или совсем их нет – вот вопрос нашей жизни или смерти. Спор этот ведется слишком уже давно и остановился на том, что одним эти идеалы выяснились как солнце, другие же совсем их не замечают и окончательно отказались замечать. Кто прав – решим не мы, но решится это, может быть, довольно скоро. В последнее время раздалось несколько голосов в том смысле, что у нас не может быть ничего охранительного, потому что у нас «нечего охранять». В самом деле, если нет своих идеалов, то стоит ли тут заботиться и что-нибудь охранять? Что ж, если эта мысль приносит такое спокойствие, то и на здоровье.
«Народ, видите ли, ужаснейшая дрянь, но только идеалы у него хороши». Эту фразу или эту мысль я никогда не высказывал. Единственно, чтоб оговориться в этом, я и отвечаю г-ну Гамме. Напротив, я именно заметил, что и в народе – «есть прямо святые, да еще какие: сами светят и всем нам путь освещают». Они есть, почтенный публицист, есть в самом деле, и блажен – кто может их разглядеть. Думаю, что у меня тут, то есть собственно в этих словах, нет ни малейшей неясности. К тому же неясность не всегда происходит от того, что писатель неясен, а иногда и совсем от противуположных причин…
III. «Обособление»
Вот вам наш современный литератор-художник, то есть из новых людей. Он вступает на поприще и знать не хочет ничего предыдущего; он от себя и сам по себе. Он проповедует новое, он прямо ставит идеал нового слова и нового человека. Он не знает ни европейской литературы, ни своей; он ничего не читал, да и не станет читать. Он не только не читал Пушкина и Тургенева, но, право, вряд ли читал и своих, то есть Белинского и Добролюбова. Он выводит новых героев и новых женщин, и вся новость их заключается в том, что они прямо делают свой десятый шаг, забыв о девяти первых, а потому вдруг очутываются в фальшивейшем положении, в каком только можно представить, и гибнут в назидание и в соблазн читателю. Эта фальшь положения и составляет все назидание. Во всем этом весьма мало нового, а, напротив, чрезвычайно много самого истрепанного старья; но не в том совсем дело, а в том, что автор совершенно убежден, что сказал новое слово, что он сам по себе обособился и, разумеется, этим очень доволен.
Глава вторая
I. Дон Карлос и сэр Уаткин
Опять признаки «начала конца»
Всегда говорят, что действительность скучна, однообразна; чтобы развлечь себя, прибегают к искусству, к фантазии, читают романы. Для меня, напротив: что может быть фантастичнее и неожиданнее действительности? Что может быть даже невероятнее иногда действительности? Никогда романисту не представить таких невозможностей, как те, которые действительность представляет нам каждый день тысячами, в виде самых обыкновенных вещей. Иного даже вовсе и не выдумать никакой фантазии. И какое преимущество над романом! Попробуйте, сочините в романе эпизод, хоть с присяжным поверенным Куперником, выдумайте его сами, и критик в следующее же воскресенье, в фельетоне, докажет вам ясно и непобедимо, что вы бредите и что в действительности этого никогда не бывает и, главное, никогда и не может случиться, потому-то и потому-то. Кончится тем, что вы сами со стыдом согласитесь. Но вот вам приносят «Голос», и вдруг в нем вы читаете весь эпизод об нашем стрелке и – и что же: сначала вы читаете с удивлением, с ужасным удивлением, даже так, что, пока читаете, вы ничему не верите; но чуть вы прочитали до последней точки, вы откладываете газету и вдруг, сами не зная почему, разом говорите себе: «Да, все это непременно так и должно было случиться». А иной так даже прибавит: «Я это предчувствовал». Почему такая разница в впечатлениях от романа и от газеты – не знаю, но такова уж привилегия действительности.
Кто это, Гейне что ли, рассказывал, как он, ребенком, плакал, обливаясь слезами, когда, читая Дон-Кихота, дошел до того места, как победил его презренный и здравомыслящий цирюльник Самсон Караско. Во всем мире нет глубже и сильнее этого сочинения. Это пока последнее и величайшее слово человеческой мысли, это самая горькая ирония, которую только мог выразить человек, и если б кончилась земля, и спросили там, где-нибудь, людей: «Что вы, поняли ли вашу жизнь на земле и что об ней заключили?» – то человек мог бы молча подать Дон-Кихота: «Вот мое заключение о жизни – можете ли вы за него осудить меня?» Я не утверждаю, что человек был бы прав, сказав это, но…
Критика о романе «Дворянское гнездо» Тургенева, отзывы современников
Критика о романе «Дворянское гнездо» Тургенева: отзывы современников
Отзыв в газете «Санкт-Петербургские ведомости»:
«В „Дворянском гнезде“ при всей наклонности нашего времени во всем видеть поучение или обличение, чрезвычайно трудно отыскать хотя бы малейший намек на тенденцию. Иные хотели видеть в романе г. Тургенева изображение трех поколений — екатерининского, александровского и николаевского — с целью указать, что все эти поколения оказались несостоятельными в жизни, и что настоящая жизнь принадлежит четвертому, будущему поколению, которое на минуту является в конце рассказа (. ) Эти социальные и практические вопросы, которые на каждом шагу останавливают читателя „Обломова“ — им нет места в „Дворянском гнезде“ (роман г. Тургенева — высокая, чистая поэзия.»
(«Санкт-Петербургские ведомости», 1859, № 284)
«Через ряд более или менее удачных опытов г. Тургенев дошел наконец до простой, многозначительной драмы, какая является в «Дворянском гнезде» и каких тысячи втихомолку разыгрываются по разным углам нашего отечества.
«Дворянское гнездо» звучит, кажется нам, весьма иронически и заставляет ожидать если не сатиры, то, по крайней мере, горькой иронии, взятой из недр известного общественного круга, а между тем роман, носящий такое название, весь исполнен снисхождения, нежной поэзии и тихой жалобы.
Пророчеством близкого обновленья кончается и самый роман г. Тургенева: последнее слово его есть воззвание к молодому поколению, являющемуся на смену старого с новою жизнью и новыми понятиями. Так и должно было кончить все это повествование: иначе оно вышло бы апофеозой немощи и страдания, подтверждением того антиобщественного правила, по которому нравственное достоинство никогда не должно иметь в жизни гордого и смелого шага, а всегда или падать, или влачиться за другими, как калека.
Да и не одному кругу Лизы, Лаврецкого, Варвары Павловны необходимо, кажется, обновление, а всем классам общества, без исключения которого-либо из них. «
(П.В. Анненков, «Наше общество в «Дворянском гнезде» Тургенева», «Русский вестник», 1859. № 16)
«Если начать смотреть на «Дворянское гнездо» математически холодно, то постройка его представится безобразно недоделанною. Прежде всего обнаружится огромная рама с холстом для большой картины, на этом холсте отделан только один уголок, или, пожалуй, центр: по местам мелькают то совершенно отделанные части, то обрисовки и очерки, то малеванье обстановки. В самом уголке, или, пожалуй, центре, иное живет полною жизнию, другое является этюдом, пробой; а между тем это и не отрывок, не эпизод из картины. Нет, это драма, в которой одно только отношение разработано; живое, органическое целое, вырванное почти безжалостно из обстановки, с которой оно связано всеми своими нервами; и оборванные нити, оборванные связи безобразно висят на виду зрителей.
«. личность Лизаветы Михайловны Калитиной, героини романа «Дворянское гнездо»? Этот роман написан так недавно, по поводу его выхода в свет появилось в нашей периодической литературе столько критических статей, что читателям, вероятно, приелись толки о Лизе и о Лаврецком, толки, в которых все-таки не договаривалось последнее слово.
(Д. И. Писарев, статья «Женские типы в романах и повестях Писемского, Тургенева и Гончарова», «Русское слово», 1861 г.)
«При внимательном чтении „Дворянского гнезда“ это произведение представляет весьма заметный перелом в авторской деятельности г. Тургенева. Лаврецкий смиряется перед народностью, т. е. простонародностью, следовательно, низводится с литературной высоты, на которой стоял и (что делать, сознаемся в своей слабости!) должен стоять тот тип, которого он является представителем.»
(М. Де-Пуле, статья «Нечто о литературных мошках и букашках (по поводу героев г. Тургенева)», «Время», 1861, № 2)
«Талант г. Тургенева, вместе с его верным тактом действительности, вынес его и на этот раз с торжеством из трудного положения. Он умел поставить Лаврецкого так, что над ним неловко иронизировать, хотя он и принадлежит к тому же роду бездельных типов, на которые мы смотрим с усмешкой. Драматизм его положения заключается уже не в борьбе с собственным бессилием, а в столкновении с такими понятиями и нравами, с которыми борьба действительно должна устрашить даже энергического и смелого человека. Он женат и отступился от своей жены; но он полюбил чистое, светлое существо, воспитанное в таких понятиях, при которых любовь к женатому человеку есть ужасное преступление. А между тем она его тоже любит, и его притязания могут беспрерывно и страшно терзать ее сердце и совесть.
. смысл положения Лаврецкого был понят иначе или совсем не выяснен многими читателями. Но что в нем есть что-то законно-трагическое, а не призрачное,- это было понято, и это вместе с достоинствами исполнения привлекло к «Дворянскому гнезду» единодушное, восторженное участие всей читающей русской публики. После «Дворянского гнезда» можно было опасаться за судьбу нового произведения г. Тургенева. Путь создания возвышенных характеров, принужденных смиряться под ударами рока, сделался очень скользким. Посреди восторгов от «Дворянского гнезда» слышались и голоса, выражавшие неудовольствие на Лаврецкого, от которого ожидали больше. Сам автор счел нужным ввести в свой рассказ Михалевича затем, чтобы тот обругал Лаврецкого байбаком.»
(Н. А. Добролюбов, «Когда же придет настоящий день?», 1860 г.)
«. вспомните Обломова, вспомните «Дворянское гнездо» Тургенева. Тут, конечно, не народ, но все, что в этих типах Гончарова и Тургенева вековечного и прекрасного, – все это от того, что они в них соприкоснулись с народом; это соприкосновение с народом придало им необычайные силы. Они заимствовали у него его простодушие, чистоту, кротость, широкость ума и незлобие, в противоположность всему изломанному, фальшивому, наносному и рабски заимствованному. Не дивитесь, что я заговорил вдруг об русской литературе. Но за литературой нашей именно та заслуга, что она, почти вся целиком, в лучших представителях своих и прежде всей нашей интеллигенции, заметьте себе это, преклонилась перед правдой народной, признала идеалы народные за действительно прекрасные.»
(Ф. М. Достоевский, «Дневник писателя», февраль 1876 г.)
За литературой нашей именно та заслуга что она почти
Каменный пояс, 1981
Хорошо, по-ударному работали советские люди. Тесно сплоченные вокруг ленинской партии, воспринимая ее предначертания как свое личное, кровное дело, труженики города и села не жалели усилий, наращивая экономический потенциал Родины. Честь и слава советскому человеку — человеку труда! Он — главное, бесценное богатство нашего общества.
…Величественна наша цель — коммунизм. И каждый трудовой успех, каждый год героических свершений, каждая пятилетка приближают нас к этой цели. С этой точки зрения партия оценивает и предстоящее пятилетие. Дел предстоит много. Задачи надо решить большие, сложные, но мы решим их и решим обязательно.
Да, советские люди с уверенностью смотрят в завтрашний день. Но их оптимизм — не самоуверенность баловней судьбы. Наш народ знает: все, что он имеет, создано его собственным трудом, защищено его собственной кровью. И мы оптимисты потому, что верим в силу труда. Потому, что верим в свою страну, в свой народ. Мы оптимисты потому, что верим в свою партию, знаем — путь, который она указывает, — единственно верный путь!
СЛОВО НА XXVI СЪЕЗДЕ
старший горновой доменного цеха Магнитогорского металлургического комбината имени В. И. Ленина, Герой Социалистического Труда
МАГНИТКА РАБОТАЕТ НА КОММУНИЗМ[1]
…Стальным сердцем Родины называли Магнитку в годы первых пятилеток и в годы Великой Отечественной войны. Рад доложить вам, товарищи делегаты, что она и ныне с честью оправдывает роль флагмана отечественной металлургии, по праву считается общесоюзной школой передового опыта металлургов.
Только за десятую пятилетку по сравнению с девятой на Магнитке без ввода новых мощностей производство чугуна возросло почти на 5 млн. тонн, стали на 8 млн. и проката на 5 млн. тонн. Почему это стало возможным? Конечно, многого удалось достигнуть за счет реконструкции и внедрения передовой технологии. Но дело не только в этом. Важно, на мой взгляд, и другое. Восьмитысячная партийная организация комбината, следуя указаниям Центрального Комитета партии, ищет пути, которые могли бы возвысить человека, раскрыть его лучшие способности, обеспечить активное участие в управлении производством, в решении всех вопросов жизни коллектива. Это создало на Магнитке ту «нравственную добавку», которая отличает труд наших металлургов государственным подходом и упорством поиска резервов.
На комбинате приумножаются традиции и романтика первых пятилеток. Их как эстафету передают из поколения в поколение. Не будь этой живой связи, не было бы того, что мы называем магнитогорским характером. Доброй традицией наших дней стала ежедневная оценка труда каждого работника. В чем ее смысл? Нечего греха таить, не все еще одинаково относятся к труду. Одни вкладывают в любимое дело весь жар своей души, дорожат доверием коллектива. Но есть еще и такие, пусть их немного, о которых в народе говорят: «Им бы тень колотить да день проводить».
Мы установили такой порядок: теперь на сменно-встречных собраниях бригады, участка или смены дается оценка не только общим итогам, но идет откровенный, прямой, товарищеский разговор о трудовом вкладе каждого, будь то инженер, мастер или рабочий. Здесь все на виду, ничего не скроешь, за чужую спину не спрячешься.
Это положило конец примиренчеству к тем, кто работает, как говорится, шаляй-валяй. Зато рождается другой интерес, другое настроение: равняться на лучших, проявлять собственную смекалку и творчество. Развивается рабочая гордость, чувство локтя, товарищеская критика.
Взять, к примеру, наш доменный цех, в котором я работаю четверть века. Это большая, дружная семья. Здесь каждый пятый — коммунист. Высокое сознание долга, сплоченность, взаимовыручка — характерные черты моих товарищей. Скажу не хвалясь: в нашей бригаде давно забыли, что такое прогулы или опоздания на работу. Такое унижение рабочей чести у нас просто немыслимо.
Много внимания мы уделяем воспитанию молодежи. В этой работе на комбинате участвуют 2700 наставников. Широкое признание получила инициатива ветерана Магнитки, Героя Социалистического Труда Алексея Леонтьевича Шатилина. По его примеру теперь во всех цехах есть такая необычная должность — заместитель начальника цеха по работе с молодежью. Это почетное дело на общественных началах возглавили коммунисты, обладающие высоким мастерством, богатым жизненным опытом, словом, люди с педагогической жилкой.
Сам я тоже наставник и считаю для себя это самым важным партийным поручением. На своем опыте и опыте моих товарищей вижу, какие плоды приносит воспитание молодого рабочего, когда из уст в уста передаются не только секреты мастерства, но и личным примером наставника воспитываются коммунистическая убежденность, любовь к делу, чувства хозяина производства, высокой ответственности.
Сегодня с особой теплотой и признательностью хочется сказать о том, что в создании атмосферы творческой активности на комбинате мы постоянно ощущаем заботу Центрального Комитета партии, Советского правительства. Благодаря такому отеческому вниманию к металлургам улучшаются условия труда и быта, растет благосостояние трудящихся. Каждый третий работник комбината ежегодно обеспечивается бесплатной путевкой для лечения и отдыха. За десятую пятилетку введено 400 тысяч кв. м жилья. У нас создана широкая сеть дошкольных учреждений, домов и баз отдыха, пионерских лагерей.
«Сельскохозяйственный цех» комбината дает заметную прибавку к столу металлургов, полностью обеспечивает общественное питание картофелем и овощами. На его фермах содержится 5,5 тысячи голов крупного рогатого скота, 11 тысяч свиней. Комбинат имеет фруктовый сад площадью 500 га и 7 га теплиц.
Приятно сознавать, насколько широк и многогранен духовный мир моих товарищей-металлургов, как велика их тяга к знаниям, культуре, искусству. Сегодня каждый шестой работник комбината — дипломированный специалист. Средний образовательный уровень коллектива составляет почти 10 классов. У нас завязалась тесная дружба с деятелями литературы и искусства. Общение с писателями, художниками, артистами служит источником взаимного творческого вдохновения. Все это помогает металлургам постоянно добиваться новых высоких результатов в работе.
Живой пример — мартеновский цех № 1 и, в частности, бригада сталеваров печи № 35. Они установили невиданный в истории мартеновского производства рекорд: за пятилетку на одном агрегате выплавили 8 млн. тонн стали. Вам, Леонид Ильич, как потомственному металлургу известно, что это непростое дело! Это настоящий подвиг! Именно такие замечательные коллективы идут и во главе массового похода за экономию металла, повышение качества продукции. Мы благодарны Центральному Комитету партии, вам, Леонид Ильич, за чуткое, внимательное отношение к опыту местных партийных организаций, починам передовиков и новаторов производства. Постановление ЦК КПСС о работе Челябинского обкома партии по экономии металла, приветствие товарища Л. И. Брежнева нашим сталеплавильщикам вызвали прилив новых сил, добавили нам энергии, попросту говоря, в работе нашей появилось второе дыхание. С радостью и гордостью докладываю: за десятую пятилетку трудящиеся Челябинской области сберегли для народного хозяйства 1 млн. 150 тысяч тонн металла. Думаю, что это достойный подарок нашему съезду.
Товарищи! Все мы живем планами партии, размышляем над тем, как достигнуть более высоких рубежей. И вот о чем хотелось бы сказать. Полвека Магнитка работает на коммунизм. Сегодня она выпускает самые дешевые в отрасли чугун, сталь и прокат. Но с годами стареют домны, коксовые батареи, прокатные станы. Все труднее становится повышать качество металлопродукции на морально и физически устаревшем оборудовании. Конечно, обновление идет, но не так, как надо. Мы полагаем, что Магнитка заслуживает того, чтобы реконструкция велась масштабно, с размахом, на современной научно-технической основе. Желательно, чтобы планирующие органы, Минчермет СССР учли это при доработке плана на одиннадцатую пятилетку. Потеряем время — потом будет труднее наверстать упущенное.