За верность и ревность что означает

Шахов Фома

Сборник дипломных гербов

Герб Шахова Фомы, лейб-компанца:
На две части вдоль разделенный щит, у которого правая часть показывает в черном поле золотое стропило с наложенными на нем тремя горящими гранатами натурального цвету между тремя серебряными звездами, яко общей знак особливой Нам и всей Империи нашей при благополучном нашем на родительский наш наследный престол вступлении верно оказанной службы и военной храбрости, а левая содержит в зеленом поле в центре серебряный серп вправо с золотой ручкой. Между ним три золотых серебряных хлебных колоса, два вверху, один внизу. Над щитом несколько открытой к правой стороне обращенный стальной дворянский шлем, который украшает наложенная на него обыкновенная Лейб-компании гренадерская шапка с красными и белыми страусовыми перьями и с двумя по обеим сторонам распростертыми орловыми крылами черного цвета, на которых повторены три серебряные звезды. По сторонам щита опущен шлемовной намет зеленого и черного цветов, подложенный справа серебром, слева золотом, с приложенною внизу щита подписью: «За верность и ревность».

— SDGU — Сборник дипломных гербов. XVI-30 — LBKG — Гербы Лейб-компании обер- и унтер-офицеров и рядовых. ХХХ

Источник

«За верность и ревность»

В знак благодарности она наградила многих участников переворота, дав им дворянские титулы. Среди награжденных был и Филат Федоров. Кроме дворянского титула и герба, он получил около 60 деревень с крестьянами в Орловской губернии, а через 5 лет императрица подарила ему свой портрет (гравюру). На протяжении двух веков в роду Федоровых было много и светлых и печальных страниц, белых пятен. И было немало событий, в которых испытывалась прочность семейных уз всей родни. Жизнь бросала их из одного уголка Родины в другой, из одной страны в другую. Но где бы представители династии ни находились, в каком бы окружении ни оказывались, эти высокообразованные и интеллигентно воспитанные люди изумляли всех верностью традициям своего рода, ревностным служением Отчизне. К тому же эти традиции они приумножали, внося нечто новое — оригинальное и естественное. И самое главное, даже при смене режима власти Федоровы оставались большими патриотами своей Родины — России. Патриотическим духом пронизана книга «За верность и ревность» одного из Федоровых — Якова Александровича, ставшего отцом с большой буквы нашему земляку, профессору ДГУ Федорову (Гусейнову) Гаджи Саидовичу — доктору наук, историку.

Волею судьбы Яков Александрович в 1948 году оказался в этнографической экспедиции в с. Карабудахкент, где вскоре семья Гусейновых не только познакомилась, но и породнилась с семьей этого поистине необыкновенного и удивительного человека.

О судьбах двух личностей, русского и кумыка, отца и сына, о патриотах и гуманистах, о добре и порядочности, о дружбе и любви, душевности и человеческой привязанности и, наконец, о преданности и верности идеалам, о бескорыстной службе Отечеству и порядочности повествует небольшая по объему, но емкая по содержанию книга «За верность и ревность», выпущенная недавно в Махачкале.

В ней сюжет развивается в двух линиях. Первая — это гимн и песнь доблести и героизму русского народа, обобщенная история истоков его военного искусства и борьбы с иноземными завоевателями и захватчиками. Она написана отцом в разгар ВОВ и завершена в рукописи в ноябре 1942г. Сын Гаджи подготовил ее к изданию, внеся некоторые свои коррективы и комментарии.

Федоров- старший относит становление военного искусства России к киевскому периоду, когда русский народ начинает осознавать свое единство, свою мощь, свою силу. Десять веков с лишним блистает наша Русь, упираясь на западе в Европу, на востоке — в Азию, вплоть до берегов Тихого океана. За это время многое испытано — страшные удары кочевников, татарское иго, шведско-германские интервенции, первая и вторая турецкие кампании, наполеоновские притязания, гражданская война, белогвардейские наступления, фашистские угрозы. Немало суровых дней пережито нашим Отечеством.

Но устоял русский народ. В бесчисленных битвах ценою кровавых потерь, славными делами своих героев он отвоевал право на существование. Имена многих из них сохранились в благодарной народной памяти.

А сколько их, безымянных, пало смертью храбрых в Сибири, Молдавии и Польше, на Калке и Непрядве, на Чудском озере и Неве…

История сохранила героические сражения и имена стратегов и тактиков военного искусства. В этом отношении чрезвычайно показательна их хронология, прослеженная Я.А.Федоровым:

Знаменитое Ледовое побоище на Чудском озере, прославившее на века имя великого русского полководца Александра Невского.

Куликовская битва, или Мамаево побоище, в которой славная победа Дмитрия Донского подняла авторитет московского князя и усилила значение Москвы как единого центра, после чего пало Казанское царство и рассыпалась Золотая Орда.

Полтавский бой — достойный венец полководческой деятельности Петра I.

Штурм Измаила — знаменитой турецкой крепости — блестящий образец Суворовского военного искусства.

Бородинское сражение Кутузова под Москвой (Наполеон его считал самым страшным из всех своих сражений, в котором французы показали себя достойными одержать победу, а русские оказались достойными зваться непобедимыми).

Героические сражения на фронтах гражданской войны. Сознательный патриотизм — вот тот двигатель, который побуждал не жалеть своей жизни не только русских крестьян и рабочих, но и башкир, чувашей, мордву, калмыков и узбеков, дагестанцев, собравшихся под знамена Красной Армии, сбросивших вековой гнет царского самодержавия и произвола. В.Чапаев, Н.Щорс, С.Лазо, М.Фрунзе, К.Ворошилов, Г.Котовский и десятки других смело и победоносно повели в бой за Уфу, Бугуруслан, Самару, Белебей, Царицын и города Сибири народные полки, дивизии и армии. Красная Армия всех сильней! Ее первая задача была трудна, ответственна и почетна — разбить белогвардейцев и интервентов. В перспективе были новые победы. Молодежь — многомиллионный резерв Красной Армии, училась, учится и будет учиться, не покладая рук, чтобы к тому времени, когда наступит решающий момент, народ и Родина спросят: «Готовы ли вы?», она смогла ответить спокойно и уверенно — «Всегда готовы!». Роковой час настал.

В чем же истоки ратных подвигов и ратной славы русского народа?

В мужестве и любви к Родине. Они идут исстари, они в крови народа.

Эти качества патриотов передаются из поколения в поколение, от отцов сыновьям. В Великой Отечественной войне прославился Александр Чапаев, артиллерист, — сын легендарного Василия Чапаева. Расчищая путь пехоте, его дивизия только в боях за населенный пункт N уничтожила вражескую оружейную батарею, три минометных батареи, несколько десятков дзотов, истребила несколько сот гитлеровцев.

В 1942 г. в списках новых Героев Советского Союза появилось имя Тимура Фрунзе, 19- летнего летчика — истребителя — сына Михаила Фрунзе, одного из легендарных создателей Красной Армии.

О таких детях, достойных отцов, написал поэт С.Маршак: «Колются здорово, бьются отчаянно внуки Суворова, дети Чапаева».

Автор свою рукопись завершает призывами: «Слава героям!», «Вечная память павшим геройской смертью за народное дело!»

После прочтения книги мне показалось, что она должна была иметь продолжение, и Я.Федорову что-то помешало это сделать. Дело в том, что в обобщенном виде показана верность Отчизне в военных событиях, а ревность (в значении «усердие», «рвение», а не зависть успехам другого) на гражданском поприще не нашла своего воплощения в конкретике. Я имею в виду служение Отечеству в полном смысле слова.

В заключение мне остается сказать еще несколько слов читателю. Не все дагестанцы, видимо, знают, что автор издания Федоров Яков Александрович — великий подвижник, оказавший бескорыстную помощь нуждающимся подросткам. Глубокий знаток кавказских традиций и обычаев, он стал отцом (аталыком) Гаджи, воспитал его в духе двух культур, дал прекрасное образование и научил его уважать достоинства других народов и беречь все родное. Гаджи верен этим заветам и гуманистическим идеалам отца. В его роду сейчас 16 Федоровых (в том числе и Анна-ханум, дочь, названная в честь московской бабушки Анны Петровны, Аскендер, сын, — в честь деда Александра Александровича, Якуб, сын, — в честь отца Якова Александровича). Есть надежда, что их будет еще больше, поскольку среди родни больше мужчин. Отец очень гордился тем, что его фамилию носят в Дагестане. И особенно было ему по душе, что зерна, брошенные им, попали в благодатную почву, что его сын стал известным ученым, но при этом остался весьма скромным, как и сам Яков Александрович. Гаджи с честью и достойно продолжает дело отца, верен семейным традициям Федоровых и Гусейновых.
Пусть здравствуют и приумножаются Федоровы на земле Дагестана!

Источник

О ревности и верности!

Как влюбиться в своего супруга?

Сегодня мы поговорим с вами об очень интересной теме: верность и ревность.

Что же общего у этих двух таких разных определений?

Разберём сначала слово «верность» — значит, быть верным кому-либо или чему-либо, а значит и доверять кому-либо. Верный своему слову. Верный друг. Верный муж. Верная жена. Мы верны, потому что доверяем, потому что верим этому человеку. А раз доверяем, то стало быть, не проверяем, потому как если проверяем, то и не доверяем.

Теперь рассмотрим слово ревность. Мне видится здесь корень «рёв», что является противоположностью корня «вер». Это могло быть случайным совпадением, если вообще бывают случайные совпадения. Но мы проверим по смыслу эти слова.

Итак, что делает человек, который ревнует? Соревнует,— соединяется в ревности. Т.е. когда я соревнуюсь, я ревную чужой победе, я хочу выиграть сам и соответственно не хочу чужой победы. Т.е. я не могу быть верным чужой победе, я могу быть верным только своей собственной.

Если супруг ревнует своему супругу, значит не доверяет. А раз не доверяет, то стало быть и проверяет. А если всё таки не проверяет. То имеет явное желание проверить, потому что не доверяет.

Вот просим мы например своего малолетнего сына сделать что-либо. Мы просим его за тем, что бы он приобрёл самостоятельность. Но поскольку он ещё мал, то мы естественным образом проверим, как он сделал работу. Так же мы поступаем и со своими работниками, когда принимаем работу. Но бывают среди них и такие, которых мы не проверяем, это и есть самые верные. Мы уже знаем их, знаем, как они исполняют свой труд, а потому спокойно доверяем им.

Можем ли мы любить человека, если не можем ему доверять? Можем ли мы быть как одно целое, если не доверяем своей «половине»? А потому, те семьи, в которых пропало доверие, не долго после этого сосуществуют вместе, может быть только живут под одной крышей, но по сути превращаются в чужих людей.

Итак, мы видим, что корни слов «верность» и «рёвность», совершенно не случайно оказались прямо противоположными. Они и по смыслу прямо противоположны.

А теперь представьте, что вы ревнуете своего супруга или супругу. Что вы ему тем самым показываете? Любовь? Нет. Вы демонстрируете-недоверие, вы показываете, что вы живёте с человеком, которому не доверяете. И Что вы можете в итоге получить? А то, что обычно получается после таких неприятных разговоров, а то ещё лучше-скандалов, ругани, конфликтов — вранье. Потому что ваш любимый человек понимает, что вам нужно врать. Представляете? Нужно врать, для того, чтобы сохранить доверие и отношения.

Источник

Люта, как преисподня, ревность

Про­то­и­е­рей Арте­мий Владимиров

Отче­го воз­ни­ка­ет рев­ность? Нуж­но ли ста­рать­ся изо всех сил не пода­вать пово­да? Что луч­ше – рав­но­ду­шие или рев­ность? Как быть с дет­ской рев­но­стью и рев­но­стью мужа к детям? «Не рев­ну­ет, зна­чит, не любит»?

Навер­ное, зако­но­мер­но, что в раз­го­во­ре о супру­же­ской жиз­ни рано или позд­но речь зай­дет о рев­но­сти этой, как счи­та­ют, непре­мен­ной спут­ни­це люб­ви. Даже в Пес­ни Пес­ней Соло­мо­на два эти чув­ства постав­ле­ны рядом: «…креп­ка, как смерть, любовь; люта, как пре­ис­под­няя, рев­ность; стре­лы ее – стре­лы огнен­ные; она пла­мень весь­ма силь­ный» ( Песн.8:6 ). О том, сколь часто сосед­ству­ют любовь и рев­ность, гово­рит и Еван­ге­лие: ведь свя­тые апо­сто­лы рев­но­ва­ли друг дру­га ко Хри­сту, желая быть как мож­но бли­же к люби­мо­му Учи­те­лю. Как же совре­мен­но­му хри­сти­а­ни­ну нуж­но оце­ни­вать это чув­ство, если оно воз­ни­ка­ет в его душе?

Преж­де все­го раз­гра­ни­чим сла­вян­ское сло­во «рев­ность» (в зна­че­нии «рев­ность по Бозе»), под­ра­зу­ме­ва­ю­щее дей­стви­тель­но свя­тое, воз­вы­шен­ное чув­ство, суть кото­ро­го– стрем­ле­ние содей­ство­вать сла­ве Божи­ей, огнен­ное жела­ние уго­ждать Богу, и одно­му Богу, и иное, душев­ное чув­ство – рев­но­ва­ние, рев­ность, кото­рой не лише­ны были до вре­ме­ни и апо­сто­лы, поку­да не воз­ро­ди­лись бла­го­да­тью Духа Святого.

Если гово­рить о рев­но­сти, кото­рая име­ет место в отно­ше­ни­ях супру­гов, то это конеч­но же тяже­лое, страст­ное чув­ство, достав­ля­ю­щее муче­ния чело­ве­ку. Рав­но­ду­шие ужас­но, но не менее ужас­на и рев­ность, порой заглу­ша­ю­щая совер­шен­но голос разу­ма и дела­ю­щая чело­ве­ка свое­об­раз­ным манья­ком, лиша­ю­щая его нрав­ствен­ной сво­бо­ды. Эта рев­ность назы­ва­ет­ся в Биб­лии жесто­кой, как ад; эта рев­ность дово­дит ино­гда до умо­ис­ступ­ле­ния и убий­ства, зачи­на­ясь и совер­ша­ясь в чело­ве­ке не без уча­стия демонов.

Отче­го она воз­ни­ка­ет? Конеч­но же от недо­стат­ка дове­рия к люби­мо­му, от недо­стат­ка бла­го­род­ства в душе любя­ще­го. Воз­ни­ка­ет она, навер­ное, и пото­му, что мы не любим в Боге того, кого любим, – ведь бла­го­дать не наси­лу­ет, любовь не подав­ля­ет. Любя, мы отда­ем себя дру­го­му. Пред­мет люб­ви для нас не вещь, и мы не про­сти­ра­ем на него пра­ва соб­ствен­но­сти. Истин­ная любовь не пора­бо­ща­ет чело­ве­ка, а стре­мит­ся ува­жать в нем ту цар­ствен­ную сво­бо­ду, кото­рая явля­ет­ся чер­той обра­за Божия.

Все-таки каж­дый из нас соткан из пло­ти и кро­ви, и поэто­му хри­сти­ане, веду­щие семей­ную жизнь, долж­ны быть очень дели­кат­ны, осмот­ри­тель­ны, осто­рож­ны, долж­ны боять­ся и наме­ком подать сво­ей поло­вине малей­шую пищу для ревнования.

Но это кажет­ся почти невоз­мож­ным, осо­бен­но в семьях, кото­рые живут, что назы­ва­ет­ся, «откры­тым домом», когда у супру­гов мно­го дру­зей, каж­дый увле­чен люби­мым делом…

Имея сам почти два­дца­ти­лет­ний стаж супру­же­ства, я раз­мыш­ляю об этом пред­ме­те и как свя­щен­ник, кото­рый испо­ве­ду­ет людей семей­ных. Мне кажет­ся, каж­до­му из хри­сти­ан­ских супру­гов важ­но все­гда сле­дить за сво­им рас­по­ло­же­ни­ем, внут­рен­ним настро­ем, за сво­ей мыс­лью и тот­час бить тре­во­гу, когда серд­це – а оно ведь у нас пад­шее– нахо­дит­ся «на гра­ни» и гото­во увлечься.

Знаю, что если я тот­час осе­каю сам себя, мыс­лен­но каюсь, воз­вра­ща­ясь в поло­жен­ные мне пре­де­лы, и не допус­каю духу блу­да даже оца­ра­пать мою душу, то Гос­подь в награ­ду за вер­ность не допу­стит ниче­го тако­го, что пита­ло бы мою рев­ность. Если хри­сти­ан­ский супруг или супру­га ста­ра­ют­ся быть бес­по­роч­ны­ми в отно­ше­нии друг дру­га и даже мыс­лен­но не согре­шать, то бла­го­дать вен­ча­ния в пол­ной мере цар­ству­ет в их умах и серд­цах, и тем­ное обла­ко гре­ха даже не при­ка­са­ет­ся к ним. Но это непре­стан­ный труд, а ведь каж­дый из нас под­вер­жен иску­ше­ни­ям… Часто при­хо­дит­ся видеть, что супру­ги – по недо­стат­ку опы­та сов­мест­ной жиз­ни или по некой про­сто­те, увле­ка­ясь каж­дый сво­им делом, – не уме­ют жить общим домом. А ведь неда­ром сло­жи­лась посло­ви­ца: «Кто чем увле­ка­ет­ся, тот тем и искушается».

Даже бла­го­род­ные, воз­вы­шен­ные заня­тия, отно­ся­щи­е­ся к бого­слу­же­нию или твор­че­ству, не долж­ны пола­гать меж­ду супру­га­ми ника­ко­го раз­де­ле­ния. Как об этом пре­крас­но пишет в сво­их днев­ни­ках цари­ца Алек­сандра Фео­до­ров­на, жена долж­на уметь жить делом мужа, а муж – про­яв­лять забо­ту и непод­дель­ный инте­рес к кру­гу обя­зан­но­стей жены, так что­бы у них дей­стви­тель­но было все общее: одна душа, одно серд­це – и они смот­ре­ли бы на мир еди­ным обра­зом и жили в пол­ной мере душев­ны­ми пере­жи­ва­ни­я­ми друг дру­га. Тогда и помы­сел о рев­но­сти не смо­жет про­рас­ти на сер­деч­ной почве.

К сожа­ле­нию, в совре­мен­ных семьях часто слу­ча­ет­ся, что рев­ность воз­ни­ка­ет не толь­ко в отно­ше­ни­ях супру­гов, – есть ведь еще роди­те­ли, дети, и порой все тес­нят­ся в одной квар­ти­ре:… Для мно­гих ста­но­вит­ся серьез­ной про­бле­мой рож­де­ние ребен­ка, когда у мужа появ­ля­ет­ся мно­же­ство пово­дов упрек­нуть супру­гу в отсут­ствии было­го вни­ма­ния. А уж отно­ше­ния све­кро­ви и невест­ки ста­ли про­сто «прит­чей во язы­цех», и одно­му Богу ведо­мо, сколь­ко по этой при­чине было про­ли­то слез моло­ды­ми жена­ми и не очень моло­ды­ми мама­ми их мужей.

Если у све­кро­ви доста­ет ума и она зна­ет жизнь, то совесть под­ска­жет ей, сколь так­тич­но она долж­на отно­сить­ся к новой семье. Сама жизнь помо­жет ей отка­зать­ся от сво­е­го чада в поль­зу поло­ви­ны, кото­рую то обре­ло, по биб­лей­ско­му сло­ву: «…оста­вит чело­век отца сво­е­го и мать свою и при­ле­пит­ся к жене сво­ей; и будут [два] одна плоть» ( Быт.2:24 ). Рев­ность к избран­ни­ку или избран­ни­це чада в пол­ной мере обна­ру­жи­ва­ет роди­тель­ский эго­изм: сле­пую, живот­ную роди­тель­скую любовь, кото­рая не сози­да­ет, а раз­ру­ша­ет. В самом деле, сколь­ко семей рас­па­лось из-за того, что роди­те­ли нару­ши­ли дан­ный Богом чин, иерар­хию вза­и­мо­от­но­ше­ний, и вторг­лись туда, куда не долж­на сту­пать нога посто­рон­не­го чело­ве­ка! Тре­тий здесь – дей­стви­тель­но лишний.

Отно­си­тель­но пер­вой упо­мя­ну­той Вами кол­ли­зии тоже тре­бу­ет­ся раз­мыш­ле­ние и хри­сти­ан­ское пони­ма­ние про­бле­мы. Пре­крас­но гово­рит про­то­и­е­рей Димит­рий Смир­нов об иерар­хии семей­ных отно­ше­ний: сна­ча­ла муж и жена, их попе­че­ние друг о дру­ге, затем дети, а затем роди­те­ли. Это не зна­чит, что мы долж­ны остав­лять роди­те­лей без вни­ма­ния. Но осно­ва основ – мир и согла­сие меж­ду мужем и женой.

Моло­дые жен­щи­ны, супру­ги-хри­сти­ан­ки, конеч­но же не долж­ны совер­шать ошиб­ку и с появ­ле­ни­ем ребен­ка пере­ста­вать инте­ре­со­вать­ся мужем – в этом будет опре­де­лен­ная нрав­ствен­ная ано­ма­лия. Один мно­го­опыт­ный духов­ник, кото­ро­го мне посчаст­ли­ви­лось знать, гово­рит, что если в семье муж пьет или бьет, то это вер­ный при­знак недо­стат­ка муд­ро­сти и под­лин­ной люб­ви в серд­це супру­ги. Совре­мен­ные люди очень сла­бы, эго­и­стич­ны, пад­ки на вся­кие поро­ки… Едва лишь удель­ный вес супру­же­ской жен­ской люб­ви будет пере­ме­щен в сто­ро­ну детей или кого бы то ни было (чего бы то ни было) – муж, остав­лен­ный без попе­че­ния, нач­нет увя­дать, как рас­те­ние без сол­неч­но­го све­та. И напро­тив, про­зор­ли­вая, умная, доб­ро­де­тель­ная женуш­ка будет фокус сво­е­го вни­ма­ния неослаб­но дер­жать на серд­це мужа, нико­гда не ума­лит попе­че­ния о нем, дабы он чув­ство­вал себя удо­вле­тво­рен­ным, насы­щен­ным, радост­ным. И, конеч­но, пла­тил тем же сво­ей супру­ге, явля­ясь под­лин­ным духов­ным гла­вой Богом дан­но­го сою­за. Поэто­му нуж­но опре­де­лен­но ска­зать, что исклю­чи­тель­ное попе­че­ние о детях, при снис­хо­ди­тель­ном «отма­хи­ва­нии» от супру­га: дескать, то, что свя­за­но с мужем, меня не инте­ре­су­ет, дети для меня глав­ное, – такое рас­по­ло­же­ние серд­ца жены-хри­сти­ан­ки непра­виль­но, греховно.

Мне хоте­лось бы вер­нуть­ся к нача­лу наше­го раз­го­во­ра. Ведь мно­гие так или ина­че судят о глу­бине люб­ви по нали­чию или отсут­ствию рев­но­сти, руко­вод­ству­ясь рас­хо­жим утвер­жде­ни­ем, что «не рев­ну­ет – зна­чит, не любит». Как быть, если рев­ность все же посе­ли­лась в душе одно­го из супру­гов, если для нее – наме­рен­но или слу­чай­но – был дан повод?

А иной не повы­сит голо­са, как обыч­но, поздо­ро­ва­ет­ся, в осто­рож­ной фор­ме спро­сит супру­гу или выра­зит свое бес­по­кой­ство, не поте­ряв ни неж­но­сти, ни дове­рия, ни люб­ви. И этот вопрос, эта тре­во­га, иду­щая из чисто­го, доб­ро­де­тель­но­го серд­ца, будут куда более дей­ствен­ны, чем внеш­няя поза или какая-то гру­бость, хотя бы и вну­шен­ная оскорб­лен­ной любовью.

Мне вспо­ми­на­ет­ся в свя­зи с этим пре­крас­ный эпи­зод из кни­ги «Отец Арсе­ний», кото­рую мно­гие наши чита­те­ли зна­ют и любят. В заклю­чи­тель­ной ее части речь идет о жен­щине, обрет­шей мир с Богом у ног духов­ни­ка, отца Арсе­ния. Дол­гое вре­мя она изме­ня­ла мужу, нахо­дясь под ослеп­ля­ю­щим воз­дей­стви­ем плот­ской люб­ви, кото­рая захва­ти­ла все ее суще­ство… Но муж в той семье был истин­ным хри­сти­а­ни­ном. Зная, чув­ствуя то недоб­рое, что вошло в семью, он ни сло­ва не гово­рил супру­ге, но часа­ми молил­ся Богу, ведая, что лишь Врач Небес­ный может изле­чить эту смер­тель­ную, зия­ю­щую язву.

Дру­гой бы на его месте посту­пил ина­че: выгнал бы жену, выки­нув вслед за ней и вещи, или ушел бы сам. Но муж, памя­туя, как силен диа­вол и как труд­но, мучи­тель­но изба­вить­ся от его пле­на, молил­ся и молил­ся, про­ся Гос­по­да и Бого­ро­ди­цу вме­шать­ся… И побе­дил в этом бес­кров­ном сра­же­нии – жена отре­ши­лась от сво­е­го ослеп­ле­ния: усо­ве­стив­шись без­молв­но­го анге­ла, кото­рым был не кто иной, как ее соб­ствен­ный муж, она при­шла к пока­я­нию, и мало-пома­лу семей­ная жизнь восстановилась.

Есть два рода люб­ви, из коих одна свя­тая, а дру­гая нечи­стая… одна покор­ная Богу, а дру­гая страст­ная; одна мир­ная, а дру­гая мятеж­ная; одна – пред­по­чи­та­ю­щая исти­ну похва­лам заблуж­да­ю­щих­ся, а дру­гая – жад­ная ко все­об­щим похва­лам; одна – жела­ю­щая ближ­не­му того же, что и себе, а дру­гая – жела­ю­щая под­чи­не­ния ближ­не­го себе самой… Эти два рода люб­ви суще­ство­ва­ли еще в анге­лах, один в доб­рых, а дру­гой в злых, и поло­жи­ли раз­ли­чие меж­ду дву­мя гра­да­ми, обра­зо­вав­ши­ми­ся в чело­ве­че­ском роде… Из их вре­мен­но­го сме­ше­ния про­ис­хо­дит насто­я­щий век, пока на послед­нем Суде они будут раз­де­ле­ны, и один, соеди­нив­шись с доб­ры­ми анге­ла­ми, насле­ду­ет со сво­им Царем веч­ную жизнь, а дру­гой, соеди­нив­шись со злы­ми анге­ла­ми, будет ото­слан со сво­им царем в огонь вечный.

Источ­ник: про­то­и­е­рей Арте­мий Вла­ди­ми­ров, «Любовь и вера». М., 2003.

Источник

Что такое ревность?

• Немного (любительской) филологии
• Попытки определения
• Ревность и любовь: как они связаны?
• Добавление: еще о справедливости в ревности
• Что такое собственничество?
• Ревность и верность: предполагает ли одно другое?
• Ревность, самолюбие, честь
• Ревность и зависть
• Ревность и деспотизм
• Ревность и подозрительность
• Ревность и убийство
• «Отелло по природе не ревнив, он, напротив, доверчив»: правда ли это?
• Человек и «бес ревности»
• P.S. Случай Писториуса
• P.P.S. Еще о ревности и любви (отрывок)

Немного (любительской) филологии

Очевидно сходство с «ревность» латинского rivalis (соперник), хотя, если верить Фасмеру, это сходство случайно. Трудно поверить Фасмеру. – Так или иначе, ревность, если отвлечься от нынешнего специфического смысла этого слова – это страсть исключительного обладания какой-либо ценностью, отсюда – соперничество. «Ревностное» отношение к чему-либо – страстное, личное. «Ревнитель» – страстный приверженец и защитник чего-либо; так, «ревнитель истины» – тот, кто страстно борется за истину (и – что роднит его с элементарным ревнивцем – стало быть уверен, что обладает ею вполне).

Враждебные чувства по отношению к сопернику вполне естественны, тут, кажется, особых психологических проблем нет.

Но что придает ревности в обычном смысле слова его важнейшую специфику – это то, что борьба за преимущественное обладание ценностью ведется здесь, в том числе и главным образом… с самой этой ценностью. То есть вся ожесточенность соперничества переносится на саму цель борьбы, на обожаемый предмет, на саму эту вожделенную ценность – так, что, в пределе, сама эта ценность (другая личность) первой же попирается и отрицается, подавляется ее свобода, самостоятельные проявления жизни, вплоть до желания и возможности ее убийства…

Попытки определения

Прежде всего надо осознать, что ревность – это инстинкт. Пусть, конечно, и несколько усложненный в человеке по сравнению со своими аналогами в животных, но все-таки – именно инстинкт, то есть явление именно нашей животной, а не собственно человеческой природы. Во многих случаях он может – разумеется! – проявляться по человечески справедливо, но, так сказать, вырастает не из чувства справедливости, а существует в нас сам по себе; на самом деле, до справедливости ему нет никакого дела. Он – есть, и все тут. Для многих, надо сказать, это и есть достаточное основание его привилегии существовать и руководить.

Итак мотив ревности действует автономно от нашей справедливо-разумной природы. Чем разумное начало в человеке развито меньше, тем его инстинкты проявляются в нем грубее и определеннее. Становясь разумнее, мы научаемся находить какие-то их проявления в себе незаконными и дурными, и однако чувствовать их, как факт – в частности, терзаться ревностью, и, может быть (если мы достаточно добры и интеллигентны для этого), бороться не за подавление раздражающей и мешающей нам свободы «ревнуемого» партнера, а с ревнивыми позывами в самих себе. Хорошо уже, если наша справедливо-разумная природа сумеет не элиминировать, но хотя бы обуздать эти наши собственные дикарские проявления, в их несправедливых крайностях. У очень хороших и умных людей, с глубокой привычкой к самоанализу и моральной рефлексии, побуждения инстинктивной животной ревности могут быть почти не выражены, оставаться незаметными для них самих; но и это не значит, что даже такие люди вдруг да не попадутся в ее сети (гони природу в дверь, она вернется в окно). Тут наши темные инстинкты могут воспользоваться своей собственной привычной незаметностью…

Инстинкт ревности – голос физиологии. Поэтому так трудно ее определить в понятиях, ведь инстинкт растет не из понятий. Но, конечно, это возможно. Я только возьму эти общие определения в кавычки – как нечто приблизительное или наполовину метафорическое.

Ревнуют (испытывают определенный род ненависти) – сексуального партнера; или того, кого еще только хотели бы видеть в этой роли; или того, кто был в этой роли, но больше не желает в ней быть. (Ревность к сопернику, а не к партнеру, меня здесь особо не интересует.)

Итак, ревность, это –
– «инстинкт сексуального владения»;
«инстинкт оберегания сексуальной собственности, которой становится для ревнивца, субъективно, предмет его сексуального отношения»;
«воспаленный, на базе сексуального отношения к кому-либо, деспотизм по отношению к нему (немыслимая привилегия на собственность на чужое Я)»;
«ненависть к свободной воле реального или предполагаемого сексуального партнера, как представляющей потенциальную опасность для обладания»;
«претензия на обладание, низводящая свой объект до предмета собственности и заставляющая воспринимать все проявления его свободы как покушение на это ощущаемое кровное право (комплекс из собственничества, деспотизма и самолюбия)».

Всем этим подтверждается сказанное, что ревность может по обстоятельствам и не выходить из границ справедливости, но видно и то, что сама по себе она знает лишь «право силы» («возьму то, что смогу, на одном том основании, что хочу»), то есть, по существу, представляет собой моральный порок.

Так, поскольку любовное партнерство действительно составляет добровольный, гласный или негласный «союз двух сердец», то нарушение такого союза, «неверность», «измена» (еще говорят: «предательство»), разочаровывает, повергает в отчаяние и даже, может быть, иногда возмущает обманувшегося вполне справедливо. Такую ревность можно было бы определить как «ревностное отношение к святому любовному союзу». Однако и тут, конечно – поскольку никакая чужая личность ни при каких обстоятельствах не может быть ничьей собственностью – возмущение неверностью и внешние реакции на нее, по справедливости, не смеют заходить слишком далеко; «высшая мера наказания» за измену здесь – какую бы горечь она ни причинила обманутому (точнее, обманувшемуся) – только самоотстранение, разрыв, конец союза. Очевидно, что настоящая ревность, ревность-инстинкт, далеко не столь благородна. Прямо сказать – не благородна вовсе.

Если же чье-то любовное (сексуальное) отношение вообще не вызвало в другом ответного отношения, то есть «союза сердец» нет, или этот союз был, но почему-либо распался, то ревность в таких случаях – простая непростительная агрессия, выброс деспотизма, покушение на личность. Злостная ревность именно такова. Мы это видим по тому всем известному факту, хотя бы, что ревность у настоящих ревнивцев вызывают и «брошенные» ими самими партнеры, и партнеры, которым сами эти ревнивцы постоянно изменяют и т.д. Дальше об этом будет говориться подробнее.

Добавление: еще о справедливости в ревности

В реальной жизни, во всем, что касается человеческих отношений, понятно, между всякими «так» и «не так» пролегает огромное пространство из «почти так…», «не совсем так», «так и не так». Но в качестве общей схемы следующее рассуждение (уже отчасти высказанное выше) мне кажется совершенно адекватным.

Что касается настоящего, злостного ревнивца, то для него действенна противоположная схема – внутреннее расположение партнера, наличие или отсутствие реального любовного союза с ним, серьезного значения по сути не имеет. (Или даже это внутреннее расположение a priori предполагается неблагоприятным, готовность к измене принимается за данное, так что постоянная слежка и меры насильственного характера кажутся такому ревнивцу вполне адекватными; об этом – далее.) Карается чистый «факт» измены, реальный или предполагаемый (sic!), даже если по существу-то измены, за отсутствием обоюдной любви, нет; соответственно и реакции ревнивца – не горечь, а злоба.

Разумеется, если партнер признается ревнивцу в нелюбви, в этом сугубо внутреннем расположении духа, реакция ревнивца также будет самой злобной. Но ведь и тут главное для него – только факт обладания или возможной утери, и с этой только стороны информация об отсутствии любви будет иметь для него значение.

Для злостного ревнивца любовный партнер есть лишь предмет его (сексуальной) собственности, то есть нечто как бы неодушевленное, «имущество»; точнее сказать, одушевленность партнера есть уже нечто неизбывно-нежелательное, ведь это его потенциальная свобода «изменить» – только постоянный раздражитель и возбудитель мании подозрительности; в доме ревнивца, если он не в силах уследить за всем, например долго отсутствует, всегда для него «пахнет воровством». (Как поет Окуджава в Песне солдата: «А где же наши женщины дружок / Когда вступаем мы на свой порог / Они встречают нас и вводят в дом / А в нашем доме пахнет воровством».)

Итак, по справедливости ревность имеет право только на горечь, но не на злость или месть. Хотя, конечно, «по жизни», в ограниченных пределах, и на последние тоже. Именно, в пределах требований уважительности: партнер не должен слишком легко относиться к тому, что свято для обоих (если действительно свято), и тут небрежность может быть основанием для некоторых обид и справедливых упреков. Но «высшая мера», за большие преступления – только разрыв.

Что такое собственничество?

Собственничество – если не ошибаюсь – самый частый и действительно очень точный эпитет злостной ревности. Но понятие это и само нуждается в осмыслении.

Собственничество в нашем контексте – это не просто страсть обладать чем-либо безраздельно (что справедливо лишь в очень узких очевидных пределах), но и – идущая от эгоцентрической (дикарской) неспособности признавать и уважать что-либо в мире иначе, как в качестве того, что может быть корыстно использовано – неспособность уважать и ценить в предмете обладания (любимом, будто бы, человеке!) его самостоятельные, Богом данные бытие и ценность. Любимый человек становится тут, именно, «любимым предметом», и даже в конце концов не обязательно любимым, но – главное – собственным, и именно предметом. Безраздельное обладание – значит, в этом случае, тотальное. Инстинкт ограничений не ведает, ни временных, ни логических, ни моральных. Такое обладание не делят ни с кем, даже с возможными будущими (после воображаемой кончины ревнивца) партнерами «ревнуемого» (ревнуют заранее), ни с его прошлыми партнерами (что хорошо описано, например, в романе Ю. Трифонова «Долгое прощание»). Но главное: такое обладание не делят не только с другими людьми, но и с самим предметом обладания.

Собственник – потребитель; нужное ему, в предмете собственности, он потребляет, ненужное – безжалостно истребляет. Вроде как шкурки от съедаемого апельсина. Если что-то оказывается важно и нужно самому предмету собственности, это лишь вызывает досаду или ненависть (ревность). Потребительство все делает как бы неодушевленным, но поскольку это не так, все вожделенное становится предметом борьбы за него, с ним самим.

Так, собственник, покупая например картину, считает себя вправе что-то в ней подрисовывать или стирать, то есть портить или даже уничтожить; защитить ее может разве что цена (возможность в дальнейшем перепродать). Приобретая права на человека, он чувствует в общем то же самое, только во многом еще острее; своего он уступать не намерен, и защитить это его имущество может разве что закон. Любимую женщину можно, например, принуждать сделать аборт, хотя бы она и страстно желала иметь ребенка; любимого мужчину – оставить работу по его призванию, и т.д. На долю «любимого предмета» не остается в пределе уже ничего, так что сама свобода сего «предмета», сама его живая личность что-то у ревнивца крадет. Злостная ревность, ревность-собственничество, ненавидит в своей дорогой собственности ее самое святое и бесценное: именно личность, душу, которая ведь неисследима, то есть – «потемки», в которых ревнивцу постоянно мерещатся призраки измены.

Если для ревности свобода партнера «пахнет воровством», то сама она, без преувеличения, «пахнет убийством». Когда вы любите человека, вы любите в первую очередь его душу, стало быть, и его свободу. Когда же вы любите его как потребитель, то есть как свою собственность, именно душа-то его вам всего более мешает.

Посему, ревность-собственничество покоя не ведает. Действительно, невыносимая ситуация: никогда не знать, что поделывает твоя «священная и неприкосновенная» собственность, твое кровное имущество, покуда ты за ним не наблюдаешь! И даже: что эта личность себе подумывает, когда вроде бы ничего подозрительного пока не делает. Жизнь ревности – постоянные подозрения и слежка.

Ревность, эгоизм, эгоцентризм

Эгоизм растет из эгоцентризма: первобытного, дикарского ощущения индивидуумом самого себя – единственным воистину одушевленным и значимым существом в универсуме, для которого все прочие индивидуумы – лишь благоприятные или неблагоприятные обстоятельства, о самостоятельной ценности и равноправии которых первобытный человек не способен даже задуматься. Эгоизм только делает эту установку сознательной: хотя другие и существуют, но они пускай заботятся о себе сами, а для меня значим только я один, соответственно я и действую. – Из него же, из эгоцентризма, вырастает собственничество, которому посвящена предыдущая рубрика: другой для меня есть лишь то, что он дает мне, все прочее в нем лишнее, ненужное и такое, которое лучше всего было бы вообще уничтожить. А злостная ревнивость есть одно из проявлений собственничества. – Вот таким «родством» и связаны ревность и эгоизм.

Добавлю к этому, что если эгоизм – это убежденное предпочитание себя, в ущерб всякой совместности, то злостная ревность – это «сверхэгоизм»: вроде бы борьба за совместность, но только по типу «поглощения», потребления-истребления, а не равноправия.

Ревность, самолюбие, честь

Вообще, вопрос обладания для примитивной души – это вопрос ее самолюбия; ведь именно за свои обладания, за свои имущество и преимущества, дикарь (дикарь в нас) себя и уважает, и ценит. Соответственно и для примитивного социального сознания вопрос обладаний индивидуума – это вопрос его чести (относительного достоинства) в социуме. Если духовно развитый человек может лишиться всего, и это никак не затронет ни его самолюбия, ни его чести, то примитив вместе с потерей своих владений теряет и честь, и терпит муки самолюбия. – Так вот, в ревности, как в инстинкте еще животном, человек психически совершенно примитивен. Отстаивая свои обладания, свои партнерские права (точнее, свою власть над партнером), он отстаивает самого себя – свое самолюбие. Или, в социальном выражении – стоит за свою «честь». Ее именно, «честь», отстаивал, по своему представлению, и Отелло.

Подозревая, что партнер изменяет, ревнивцы почти непременно терзают себя невольно воображаемыми картинками, как тот с любовником/любовницей над ним смеются (хотя сами изменники находились бы в общем-то в не менее смешном положении.) Кстати, выражение: «наставлять рога» – видимо значит «делать человека, незаметно для него, смешным, вроде как пристроить сзади рожки». Так оно, конечно, потому, что в дело входит самолюбие. Ведь насмешка над кем-то – специфическое преступление только против его самолюбия, она-то, при задетом самолюбии, и подозревается, хоть и без причины.

Характерно, что ревнивые люди часто выходят из себя, когда им указывают на их ревность. Нередко ревность пытаются, пока только могут, скрывать, маскируя ее проявления под какие-то другие претензии. (Практический совет: в случае слишком уж нелепых претензий, попробуйте поискать под ними ревность.) Но не думаю, что это потому, чтобы ревнивцы стыдились этого своего свойства как такового. Дело видимо в другом: признаться в травме своему самолюбию – значит нанести самому себе еще большую травму; в задетом самолюбии не сознаются и не признаются. Мы имеем тут лишний признак того, что ревность и самолюбие близнецы-братья.

Еще характерная деталь: очень обычная реакция на предполагаемую измену – изменить самому (реакция, кажется, в основном женская). Здесь также очевидно, что это реакция – отнюдь не травмированной любви, а уязвленного самолюбия.

Очень самолюбив был, кстати, Пушкин (о котором здесь часто упоминается, в нашем контексте). И, что конечно же неслучайно, полностью принимал дикий институт дуэли (увы!) – апофеоз так понимаемой чести.

Кажется, с этим более или менее ясно.

Снова напомню, что высокий синоним самолюбия – «честь». Честь – это социальный аспект самолюбия. Если за самолюбие бороться человек сам хочет, за честь – как будто бы прямо обязан! Потому-то для самооправдания, если ревнивый все-таки испытывает в нем потребность, эта категория прямо необходима. – Его-то – самолюбие или так понимаемую (по дикарски) честь – и оберегает ревность, когда оберегает свою собственность.

Ревность и любовь: как они связаны?

Впрочем, это отступление; сочтем, что любовь – дело взрослое.

Итак. Считается, что ревность – верный признак любви. Злобные укусы ревности даже способны растрогать их жертву, поскольку говорят о том, что кусающий к укушенному во всяком случае неравнодушен; в общем, «ревнуй меня, ревнуй» – как поется в одной итальянской песне, или, как в «Кубанских казаках»: «и горьки мне, горьки твои упреки» (несправедливо-ревнивые), «но ты и дорог мне такой» и т.д., и т.д., в бесконечном множестве вариантов. Возможно, даже «не бьет, значит не любит» относится сюда же (ревнивому ведь свойственно именно «бить», физически или морально, то есть обеспечивать верность партнера не любовью, а насилием).

Факт состоит лишь в том, однако, что поведение любимого, по которому можно судить о его ответной любви, для любящего не может быть безразлично. Так что ревность действительно может свидетельствовать о половом неравнодушии (остережемся все-таки говорить определенно – о любви).

Но, если любимый любящему взаимностью не отвечает, реакция любящего – отнюдь не обязательно ревность! Иначе бы мы ничего не знали о бесконечно трогательных историях неразделенной любви, где ревности не было вовсе никакого места! И даже великий ревнивец, великий поэт поднялся однажды аж до такого чувства, как: «я вас любил так искренне, так нежно / как дай вам Бог любимой быть другим»…

В общем, между любовью и ревностью какие-то взаимосвязи действительно имеются, но только далеко не однозначные и не прямые.

Попробуем вкратце проследить за этими связями. Итак. –

Главное очевидно: любовь это все таки любовь (желание добра), а ревность – ненависть (недоверие и злость). Если ревность и может быть в чем-то отождествлена с любовью, то это, словами афориста Аркадия Давидовича, «любовь ненавистью»…

На практике, кажется, выходит так, что ревность стремится изничтожить в любимом те самые свойства, которые в свое время и вызвали любовь.

Можно добавить, что если отношение любви к любимому выражается в известной формуле: «хорошо, что ты есть (даже если не мой/моя)», то отношение ревности к ее жертве – «если не мой/моя, то лучше бы тебя не было (лучше умри)»; «не доставайся ж никому!».

Возможно, впрочем – и это как раз наиболее обычный типичный случай – когда вместе идут и настоящая любовь, и возбужденный ею (ее сексуальной претензией) автономный инстинкт ревности, и оба чувства проявляются одновременно и прямо друг другу противоположно. Жертвенное и альтруистическое чувство любви возбуждает независимое от него темное, собственнически-деспотическое чувство ревности, и вместе образуют ту странную смесь, которая всем нам так хорошо известна. Но в главном, любовь остается сама по себе, а ревность – сама по себе. – Если здесь нужны мои рекомендации, вот они: все-таки, если человек уже достоин этого звания, темный инстинкт не должен им управлять, или по крайней мере получать рефлексивную оценку и, если того требует справедливость, подавляться.

(Ибо, думаю, от дурной ревности распадается больше любовных и семейных союзов, чем даже от реальных измен.)*

Ревность и верность: предполагает ли одно другое?

Если верность и ревность и соотносятся друг с другом, то только потому, что обе имеют какое-то свое отношение к любви (первая определенно имеет такое отношение, ибо настоящая любовь и означает любовь к одному-единственному, вторая – может иметь его, а может и не иметь). Но напрямую ревность и верность не связаны никак.

Статистикой я, разумеется, не располагаю, но, обдумывая известные мне случаи, пришел к уверенности: если говорить о злостной, карающей ревности, то никакой связи между собственной верностью человека и его особой склонностью ревновать, то есть требовать верности от партнера, нет. (Вспомнить хоть того же Пушкина – пример, известный всем.) А может быть даже, именно собственная неверность и возбуждает в особенности ревнивые подозрения и страсти. Видимо, факт собственной неверности возбуждает в неверном сознание, что неверность партнера была бы только справедливой, и одно это сознание возбуждает в нем подозрения и ненависть. В случае эксцессов ревности так оно даже наверняка: собственная неверность возбуждает ревность. Муж, уходивший из семьи на месяцы и вернувшийся, не ужившись с любовницей, изводит жену подозрениями – это обычно. «Послефронтовая» ревность, о которой уже говорилось в связи с песней Окуджавы, возможно, объясняется тем же. Бывшую жену убивает давно ушедший из семьи муж, завидевший ее вдруг с новым супругом, – это преступление типовое.

Почему это так – в общем ясно. Злостная ревность – это и есть воспаленный (на сексуальной почве) деспотизм, воспаленное и патологическое чувство собственности (на то, что собственностью быть не может, но ревнивец потому и ревнивец, что ощутить этого не умеет). Всякий объект его сексуального отношения – тем самым ощущается им как его владение, своего рода раб; чем больше таких рабов, тем, может быть, только лучше, ибо от умножения собственности никто не отказывается; и какой бы из этих рабов ни проявил вдруг свободу, ни отбился почему-то от рук (или не пошел в руки), он должен быть покаран…

Ревность и зависть

В английском языке, например, один из синонимов ревности (zeal) имеет также значение зависть. Зависть ревнует к тому, чем хотела бы обладать сама. Ревность – зависть к тому, чем владеет соперник. Это понятно.

Сложнее понять те явно недобрые чувства, которые испытывает ревнивец по отношению к радостям любимого (будто бы) им человека, которых, казалось бы, сам должен ему желать. Об этом и поговорим.

Вообще-то, всякую радость естественно желать разделить с любимым человеком, и если такой тенденции нет, то это естественно – по справедливости – вызывает в его партнере огорчения и подозрения.

Но речь здесь идет о злостной ревности, той, в которой места справедливости нет.

Не все радости можно разделить уже потому, что не всех радует одно и то же. И любящий ценит в любимом те его способности, которых лишен сам; ведь любовь, которая есть обожание, заранее признает даже и превосходства в любимом, и счастлива их обнаруживать! Не говоря уж о том, что рада подарить любимому то, чего и у любящего не может быть!

Не то – ревность. Ревность, напротив, стремится «поглотить» объект своей претензии; этот объект, как собственность, ни в чем не смеет превосходить пределы доступного самому ревнивцу; он должен целиком помещаться «внутри» ревнивца. Тем паче у объекта ревности не может быть никаких своих радостей, в том числе (в тяжелых случаях) и тех, что самому ревнивцу безразличны.

Повторю, ревнивец – собственник; его половой партнер – его нераздельная собственность, и соответственно вся собственность партнера есть в первую очередь собственность его, ревнивца; самому партнеру ничто хорошее не может принадлежать исключительно, в этом случае это было бы кражей, «изменой».

И в этом ревность в точности воспроизводит зависть. Завистник тоже ощущает все, что есть у другого, чем-то, что на самом деле должно принадлежать ему (завистнику), и стало быть, как будто у него украденным; соответственно завистник и ненавидит другого за все, чем только тот обладает. Важно заметить, что и для зависти, как для ревности, на практике не так важно обладать чем-то самому, как то, чтобы этим не обладал другой. Что не можешь потребить, надо хотя бы истребить.

Ревность и подозрительность

Есть медицинский термин: «алкогольный бред ревности». Когда, вследствие алкоголизма, сознательная личность деградирует, она высвобождает животные инстинкты – и в том числе животный инстинкт ревности. Который не нуждается ни в каких аргументах для того, чтобы существовать. Достаточно факта одушевленности партнера, то есть факта его свободы, чтобы ревности было уже «все ясно», все стало очевидным признаком «измены»! (Об этом уже говорилось.)

Ревность и деспотизм

Семейные психологи отмечают, что склонность к физическому насилию (этому крайнему проявлению деспотизма, подавления чужой воли) можно распознать в будущем супруге по «зашкаливающей ревности». Это понятно. Ревность, за понятными пределами требований уважения к взаимным чувствам, сама и представляет собою склонность к подавлению чужой свободы – то есть к насилию.

Итак ревность, этот половой деспотизм, мало отличается от деспотизма вообще; или, может быть даже, это просто тот же обычный деспотизм, но особо воспалившийся на сексуальной почве. Это ненависть к чужой самостоятельности, – живому Я партнера. Ощущая свою «любовь» как право собственности на другого, ревнивец ощущает любые проявления свободы этого другого как его вину, именно, как отчуждение его собственной святой свободы, как кражу. И, понятно, с чувством полнейшей правоты ее душит, как только может, уже «в зародыше».

Ревность особенно свойственна примитиву, ибо таковым движут в основном инстинкты, а не какие-то выработанные духом и умом представления. Во всяком случае, это не могут быть представления о справедливости, на которые требуется не только сметка, но и ум – объективность; примитив знает лишь право («справедливость») силы. Это вполне согласуется с психологией ревности, психологией деспотизма. – Деспотизм же ревнует жертву, как уже говорилось, и ко всякой его свободе и индивидуальности, ко всем его жизненным интересам, к наличию его самостоятельного непохожего Я, в общем, к самой его индивидуальной жизни – а не только к возможным половым конкурентам. Не случайно же в прежние далекие времена вслед за вождем на тот свет, если тому приходилось оставлять этот, должна была отправляться и его жена… Ревнует ревнивец к друзьям, детям, домашним животным, «книгам, заседаньям и стихам» – в общем ко всему, что человек может любить, и постарается отобрать все, что только будет в силах отобрать… А если какой-то конкретный примитив не ревнует своего партнера ко всему этому (то есть к этим его взглядам, вкусам и увлечениям, которых не разделяет), то это лишь потому, что не умеет придавать всему такому достаточно значения. Тут можно заметить еще, что ревность к увлечениям несексуального характера свойственна больше женщинам, чем мужчинам, ибо мужчины устроены психологически грубее.

Ревность и убийство

В «Белорусском вокзале» один из героев рассказывает, как, вернувшись с войны, терзался ревнивыми подозрениями. Для него, в его доме, говоря цитированными уже не раз словами Окуджавы, «пахло воровством». Очевидно, сие для возвращавшихся с фронта – ситуация типовая, потому и попала в упоминаемое замечательное художественное произведение, и даже приписана весьма симпатичному во всем прочем персонажу. – «Она ведь у меня какая красавица была, но жизнь у нее не сахарная вышла, – делится он с другом. – Ну не может, думаю, быть, чтоб такая баба, молодая и два года ни с кем… Один раз сделал вид, что иду на дежурство, а сам встал у подъезда, жду. Смотрю, выходит. В новом платьишке. Со мной еще в нем никуда не сходила. Ах ты. Ну, думаю, убью!». – Именно – заметьте – не «умру», не «наговорю злого», даже не «ударю», а – «убью»! Знаменательно: наш герой констатирует, что какая-то «измена» в такой ситуации могла бы быть даже естественной, однако не приходит к сознанию, что в той же мере она была бы и простительной, видит это отнюдь не смягчающим обстоятельством для недоказанного еще проступка, а, напротив, рассматривает это как улику, и – мечтает аж о смертельной мести. – Отелло тоже – из всех возможных способов наказания за измену (не говоря уж о разрыве) уверенно выбирает именно убийство; а Пушкин притом учит, что Отелло и «не ревнив, он доверчив». То есть, по его ощущению, если поверить в измену, то убийство в качестве наказания только естественно. Это – точка зрения вполне даже обывательская; защитник Писториуса, убийцы из ревности, сказал в одном ток-шоу по ТВ, что «не осуждает»: ибо «возможно, девушка действительно заглядывалась на симпатичных парней». В отсталых обществах за супружескую неверность полагаются жестокие казни. Французское законодательство полагает ревность существенным смягчающим обстоятельством в случае убийства. И сам я слышал о случаях – именно убийства (причем, в частности, убийства уже оставленной будущим убийцей жены).

Карандышев, стреляя в Ларису, кричит: «не доставайся ж никому»!

Вот в этом все дело. Чего бы вы, если бы вас обокрали, больше всего желали? Чтобы это ваше имущество хотя бы пропало! Не досталось никому…

«Отелло по природе не ревнив, он, напротив, доверчив»:
правда ли это?

Прав ли наш великий поэт, он же – великий ревнивец?

Этого я конечно уже касался, но стоит поговорить немного подробнее. – Отелло, действительно, слишком уж верит навету Яго. Сколь бы Яго ни был упорен и изобретателен в своем коварстве, подозрение в измене, как (для Отелло) дело жизни и смерти, явно требовало более тщательного расследования. Но Отелло будто бы проявляет доверчивость. Однако при этом он совершенно не верит Дездемоне, так что не дает ей и слова сказать в оправдание – оправдание, которого, казалось бы, сам должен был бы желать более всего! Поверить в невиновность Дездемоны было бы, конечно, в интересах любви, которая даже «обманываться рада», но явно не в интересах ревности, которая заведомо верит в худшее (подозрительна). Как говорит Яго, задумывая свой фокус с платком, «безделицы, легкие, как воздух, – для ревнующих подтверждения столь же убедительные, как доводы священного писания». Так чего же в характере Отелло больше – доверчивости или подозрительности. Его «доверчивость» – это ревность и есть. Так и умный Яго, на настойчивые вопросы Эмилии, говорил ли он Отелло об измене Дездемоны или не говорил, весьма проницательно отвечает: «я сказал, что думал, и не больше того, что сам он правдою считал». То есть, по Яго, сам Отелло скорее готов был верить именно в измену любимого человека, чем в его любовь и верность, даже и без особых доказательств. Так уж устроена ревность; она, как замечает и переводчик «Отелло» М. Морозов, «равносильна подозрению и недоверчивости». Достаточно лишь возникнуть предположению – а уверенность уже живет в самом ревнивце; сама ревность исходно верит в измену и заранее ненавидит. – Доверчивостью в прямом смысле слова такое свойство характера Отелло счесть невозможно, но именно – черной ревнивой подозрительностью.

Отелло говорит, что совершил убийство ради «чести». (Опять же, подчеркну, не из страсти, а из принципа: то есть сознательно.) О ценности чужой жизни он ничего не ведает, видимо, сами проявления этой независимой жизни в любимом-ревнуемом человеке его, как всякого ревнивца, по существу и терзали всего более, с ней-то на самом деле и надо было покончить, во всяком случае «честь» была важнее.

Тут спрашивается еще, чья именно была поругана честь: Дездемоны или Отелло? Утерянная честь Дездемоны сама уже была бы для нее наказанием, в случае разрыва. Если бы речь шла о чести (достоинстве) Отелло, он должен был бы скорее казнить себя, чем Дездемону. Но что, собственно, понимает ревнивец под «честью»? «Долг чести», которую Отелло видит безмерно оскорбленной – на самом деле, ясно, его персональное, готовое безмерно оскорбиться самолюбие, стоящее за свое кровное. Только в этом случае ревность может вылиться в преступление.

Человек и «бес ревности»

Как уже много раз отмечалось, животный инстинкт ревности (если уж он вообще выражен в данном индивидууме, ведь человек как вид уже свои инстинкты теряет) – вполне автономен в человеке, то есть не зависит от уровня его духовного развития; в примитивном человеке, ясно, он выступает явнее, чем в умственно и морально развитом, зато в развитом дает о себе знать тем более неожиданно и отталкивающе. Именно, подобно тайно вселившемуся и вдруг выскакивающему «бесу».

Насколько, все-таки, этот букет соответствует собственным чертам характера человека, в которого сей бес почему-то вселился? Будут ли эти черты проявляться в нем вне сексуальной сферы?

Иной раз кажется, что соответствия нет вовсе: возревновавшего человека становится вдруг «не узнать». Наверное, это соответствие действительно далеко не полное.

Но все-таки, надо полагать, что деспотичный (жадный, самолюбивый, завистливый) человек проявит и соответствующую ревность; сексуальная претензия только потенцирует эти свойства. А злостно ревнивый, по меньшей мере, никогда не лишен этих свойств вполне.

P. S. Случай австралийца Оскара Писториуса, паралимпийского чемпиона по бегу, убившего из ревности свою подругу, телеведущую Риву Стинкамп, может послужить самой последней из прозвучавших публично иллюстраций феномена ревности. Приведу несколько цитат из Интернета (читатель легко найдет источники сам).

То есть Писториус был не только тотально ревнив (в том числе к прежнему партнеру своей подруги), но и чрезмерно самолюбив (заносчив), несправедлив (алогичен), готов был вредить творческим интересам своей подруги, то есть, как всякий собственник, плевал на ее личность и интересы, был вспыльчив (видимо, деспотичен – «моему нраву не перечь»), сексуально разнуздан, то есть вряд ли склонен к верности, и совершил убийство, подобно Отелло, не в припадке внезапной вспышки ярости, а почти продуманно – как то, к чему внутренне давно уже был готов. Все это вполне сходится с теми наблюдениями, которые изложены в настоящих заметках.

* Приведу здесь отрывок из своих заметок о жалости и любви (пока их еще нет на сайте – ноябрь 2013). Жалость как будто не знает ревности, не то – любовь. – Итак. –

Источник