Жизнь коротка о чем рассказ

Отзывы на книгу « Жизнь коротка (сборник) »

Это рассказ о молодой писательнице Регине Гаспарян, которая решила навестить своего кумира – русского литератора Левицкого. Он представляется нам, как желчный, сварливый старикан с ужасным характером, а она – карьеристкой, готовой на всё. Их встреча кажется банальной и никто в этой истории, как будто уже не удивляет, но в конце всё переворачивается. Концовка рассказа ошеломляющая.

Довлатов прописал главных героев (писателей) настолько реалистично, что мне захотелось почитать их работы. Но потом оказалось, что они – вымышленные. Пытаясь найти в интернете хоть какую-то информацию, я наткнулся на интересную статью. В ней писали, что Довлатов своим рассказом создал пародию на знаменитую встречу Беллы Ахмадулиной и Набокова в 1977 году. А саму идею этого произведения я понял так, что не стоит тратить время на плохую и посредственную литературу, ведь жизнь слишком коротка для этого.

И это какая-то злая ирония. Ведь рассказ вышел в 1988 году, а уже через два года Сергея Довлатова не стало. Писатель скончался от сердечной недостаточности в возрасте сорока восьми лет. К сожалению, оказалось, что жизнь действительно коротка. К большому сожалению.

Мне стыдно, но о Довлатове я раньше не слышала. Точнее слышала, но, в силу своей безграмотности, думала о нем как о ком-то вроде Пелевина, заранее записав его в представители если не странной, то литературы не для широкого круга читателей. И развеять этот миф для меня было некому, но чисто случайно мне удалось это сделать самостоятельно.
Книга, как это часто бывает, попала мне в руки абсолютно случайно. Я как раз находилась в поиске чего-то не слишком тяжелого для чтения, и «Жизнь коротка» пришлась очень кстати. А учитывая небольшие размеры, я заключила что справлюсь с ней быстро. В принципе так и вышло. Но о чем я точно не подозревала, так это о том, что чтение доставит мне такое большое удовольствие. Стиль Довлатова, манера написания, очень схожи со стилем современных авторов. Например, я с изумлением поняла, что «Жизнь коротка» очень напоминает мне Аствацатуровскую «Осень в карманах», которую я прочла накануне. Нет, конечно же это совсем-совсем не одно и то же, но что-то общее все-таки угадывается. Аствацатуров, впрочем, на фоне Довлатова кажется более осовремененным и, на мой взгляд, это не всегда в его пользу. Но не смотря на вышенаписанное, иногда в книге проскальзывают нотки присущие классическим произведениям. И эта мешанина классического и современного, оказывает странное влияние и вводит в некоторый ступор.
Из всего сборничка самым-самым стал для меня рассказ «Жизнь коротка». Рассказ «Иная жизнь» привел в недоумение, и я даже немного усомнилась в авторе.
Как итог, конечно же я буду дальше знакомиться с этим потрясающим автором. Но дальнейшие знакомства мои будут еще более осторожными чем первое.

Установите приложение, чтобы читать эту книгу

» d=»M24.769 20.3a4.949 4.949 0 012.356-4.151 5.066 5.066 0 00-3.99-2.158c-1.68-.176-3.308 1.005-4.164 1.005-.872 0-2.19-.988-3.608-.958a5.315 5.315 0 00-4.473 2.728c-1.934 3.348-.491 8.269 1.361 10.976.927 1.325 2.01 2.805 3.428 2.753 1.387-.058 1.905-.885 3.58-.885 1.658 0 2.144.885 3.59.852 1.489-.025 2.426-1.332 3.32-2.67a10.962 10.962 0 001.52-3.092 4.782 4.782 0 01-2.92-4.4zM22.037 12.21a4.872 4.872 0 001.115-3.49 4.957 4.957 0 00-3.208 1.66A4.636 4.636 0 0018.8 13.74a4.1 4.1 0 003.237-1.53z»>

Источник

«Жизнь коротка»: Сергей Довлатов о том, что человек конечен, а рукописи-таки горят

«Жизнь коротка, искусство долго» — воскликнул некогда знаменитый древнегреческий целитель Гиппократ. Через две с половиной тысячи лет эту тему продолжил не менее великий человек — русский писатель Михаил Булгаков — всем известной неоднозначной репликой сатаны «Рукописи не горят». А ещё через 50 лет другой русский автор, Сергей Довлатов, обозрев своим ироничным взглядом эту тему, вынес свой вердикт, который сократился до лаконичного «Жизнь коротка». И точка. Публикуем этот небольшой рассказ, чтобы не забыть о главном.

Жизнь коротка

Левицкий раскрыл глаза и сразу начал припоминать какую-то забытую вчерашнюю метафору… «Полнолуние мятной таблетки…»? «Банановый изгиб полумесяца…»? Что-то в этом роде, хоть и значительнее по духу.

Метафоры являлись ночью, когда он уже лежал в постели. Записывать их маэстро ленился. Раньше они хранились в памяти до утра. Сейчас, как правило, он не без удовольствия забывал их. Упущенный шанс маленького словесного приключения.

Левицкий кинул взгляд на белый, амбулаторного цвета столик. Заметил огромный, дорической конфигурации торт. Начал пересчитывать тонкие витые свечи.

Господи, подумал Левицкий, еще один день рождения.

Эту фразу стоило приберечь для репортеров:

«Господи! Еще один день рождения! Какая приятная неожиданность — семьдесят лет!»

Он представил себе заголовки:

«Русский писатель отмечает семидесятилетие на чужбине». «Книги юбиляра выходят повсюду, за исключением Москвы». И наконец: «О, Господи, еще один день рождения!»…

Левицкий принял душ, оделся. Захватил почту. Жена, видимо, уехала за подарками. Герлинда — нечто среднее между родственницей и прислугой — обняла его. Маэстро прервал ее словами:

— Ты упомянута в завещании.

Это была их старая шутка.

Потом он расслышал:

— Привезла вам какую-то редкость. Я думаю — книгу. Сказала — инкунабула.
Левицкий, улыбаясь, произнес:

— De ses mains tombe le livre,
Dans leguel elle n’avait rien lu.
(«Из рук ее выпала непрочитанная книга…»)

Регина Гаспарян сидела в холле больше часа. Правда, ей дали кофе с булочками. Тем не менее, все это было довольно унизительно. Могли бы пригласить в гостиную. Благоговение в ней перемешивалось с обидой.
В сумочке ее лежало нечто, размером чуть поболее миниатюрного дамского браунинга «Элита-16».

Регина Гаспарян происходила из благородной обрусевшей семьи. Отец ее был довольно известным преподавателем училища Штиглица. Будучи армянином, сел по делу космополитов. В пятидесятом году следователь Чуев бил его по физиономии альбомом репродукций Дега.

Мать ее была квалифицированной переводчицей. Знала Кашкина. Встречалась с Ритой Ковалевой. Месяц сопровождала Колдуэлла в его турне по Закавказью. Славилась тяжелым характером и экзотической восточной красотой.

В юности Регина была типичной советской школьницей. Участвовала в самодеятельности. Играла Зою Космодемьянскую. Отец, реабилитированный при Хрущеве, называл ее в шутку «Зойка Комсомодеянская».
Наступила оттепель. В доме известного художника Гаспаряна собирались молодые люди. В основном поэты. Здесь их подкармливали, а главное — терпеливо выслушивали. Среди них выделялись Липский и Брейн.
Все они понемногу ухаживали за красивой, начитанной, стройной Региной. Посвящали ей стихи. В основном, шутливые, юмористические. Брейн писал ей из Сочи в начале Даманского кризиса:

Жди меня, и я вернусь, только очень жди,
Жди, когда наводят грусть желтые вожди…

Наступили семидесятые годы. Оттепель, как любят выражаться эмигрантские журналисты, сменилась заморозками. Лучшие друзья уезжали на Запад.

Регина Гаспарян колебалась очень недолго. У ее мужа-физика была хорошая, так сказать, объективная профессия. Сама Регина окончила иняз. Восьмилетняя дочь ее немного говорила по-английски. У матери были дальние родственники в Чикаго.

Семья начала готовиться к отъезду. И тут у Регины возникла неотступная мысль о Левицком.

Романы Левицкого уже давно циркулировали в самиздате. Его считали крупнейшим русским писателем в изгнании. Его даже упоминала советская литературная энциклопедия. Правда, с использованием бранных эпитетов.

Даже биографию Левицкого все знали. Он был сыном видного меньшевистского деятеля. Окончил Горный институт в Петербурге. Выпустил книгу стихов «Пробуждение», которая давно уже числилась библиографической редкостью. Эмигрировал с родителями в девятнадцатом году. Учился на историко-литературном отделении в Праге. Жил во Франции. Увлекался коллекционированием бабочек. Первый роман напечатал в «Современных записках «. Год тренировал боксеров в фабричном районе Парижа. На похоронах Ходасевича избил циничного Георгия Иванова. Причем, буквально на краю могилы.
Гитлера Левицкий ненавидел. Сталина — тем более. Ленина называл «смутьяном в кепочке». Накануне оккупации перебрался в Соединенные Штаты. Перешел на английский язык, который, впрочем, знал с детства. Стал единственным тогда русско-американским прозаиком.

Всю жизнь он ненавидел хамство, антисемитизм и цензуру. Года за три до семидесятилетнего юбилея возненавидел Нобелевский комитет.

Все знали о его чудачествах. О проведенной мелом линии через три комнаты его гостиничного номера в Швейцарии. (Жене и кухарке запрещалось ступать на его территорию.) О многолетнем безнадежном иске против соседа, который чересчур увлекался музыкой Вагнера. О его вечеринках с угощением, изготовленным по древнегреческим рецептам. О его дуэли с химиком Булавенко, усевшимся в подпитии на клавиши рояля. О его знаменитом высказывании: «Где-то в Сибири должна быть художественная литература…»

О его высокомерии ходили легенды. Так же, как и о его недоступности. Что, по существу, одно и то же. Знаменитому швейцарскому писателю, добивавшемуся встречи, Левицкий сказал по телефону:

«Заходите после двух — лет через шесть…»

О чем говорить, если даже знакомство с кухаркой Левицкого почиталось великой удачей…

В общем, Регину Гаспарян спросили:

— Что ты собираешься делать на Западе?

В ответ прозвучало:

— Многое будет зависеть от разговора с Левицким.

Я думаю, она хотела стать писательницей. Суждениям друзей не очень верила. Обращаться к советским знаменитостям не хотела. Ей не давала покоя кем-то сказанная фраза:

«Шапки долой, господа! Перед вами — гений!»

Кто это сказал? Когда? О ком.

Накануне отъезда Регина позвонила трем знакомым книжным спекулянтам. Первого звали Савелий. Он сказал:

— «Пробуждение» — это, мать, дохлый номер.

— Вариант типа «я извиняюсь».

— Операция «туши свет».

— Если можно, выражайтесь попроще.

— Товар вне прейскуранта.

— Это значит — цены фантастические.

— Как говорится — от и до.

— От трех и до пяти. Как у Чуковского.

— От трех и до пяти — что? Сотен?

— А у Чуковского — от двух.

— Так цены же растут…

Регина позвонила другому с фамилией или кличкой — Шмыгло. Он сказал:

— Что это за Левицкий? И что это еще за «Пробуждение»? Не желаете ли Сименона.

Третий спекулянт ответил:

— Юношеский сборник Левицкого у меня есть. К сожалению, он не продается. Готов обменять его на четырехтомник Мандельштама.

В результате состоялся долгий тройной обмен. Регина достала кому-то заграничный слуховой аппарат. Кого-то устроили по блату в Лесотехническую академию. Кому-то досталось смягчение приговора за вымогательство и шантаж. Еще кому-то — финская облицовочная плитка. На последнем этапе фигурировал четырехтомник Мандельштама. (Под редакцией Филиппова и Струве.)

Через месяц Регина держала перед собой тонкую зеленоватую книжку. Издательство «Гиперборей». Санкт-Петербург. 1916 год. Иван Левицкий. «Пробуждение».

Регина знала, что у самого Левицкого нет этой книги. Об этом шла речь в его знаменитом интервью по «Голосу Америки». Левицкого спросили:

— Ваше отношение к юношеским стихам?

— Они забыты. Это были эскизы моих же последующих романов. Их не существует. Последним экземпляром знаменитый горец растопил буржуйку у себя на даче в Кунцеве.

Зимой Регина получила разрешение на выезд. Дальше было всякое. Отвратительная сцена на таможне. Три месяца нищеты в Ладисполе. Душное нью-йоркское лето, кода они с мужем боялись ночью выйти из гостиницы. Первая контора, откуда ее уволили с формулировкой «излишнее рвение». Несколько рассказов в эмигрантской газете, за которые ей уплатили по тридцать долларов. Затем стремительное восхождение мужа — его неожиданно пригласила фирма «Эксон». А значит, собственный домик, поездки в Европу, разговоры о налогах…

Прошло лет шесть. Регина выпустила первую книгу. Она вызвала положительную реакцию. Кстати, одним из рецензентов был я.

Все эти годы она добивалась знакомства с Левицким. Через Гордея Булаховича познакомилась с его восьмидесятилетней кузиной. Но к этому времени та успела поссориться со знаменитым родственником. Конкретно, они заспорили — где именно стояла баня в родовом поместье Левицких — Ховрино.

Регина обращалась к Янсону, протоиерею Константину, дочери Зайцева — Ольге Борисовне.

Старый писатель Янсон ответил:

«Левицкий сказал обо мне Эдмунду Уилсону, что я, извините, говно… »

Отец Константин написал ей:

«Левицкий не христианин. Он слишком эгоистичен для этого. Адресочком его, виновен, не располагаю…»

Зайцева-Рейнольдс прислала какой-то берлинский адрес и записку:

«Последний раз я видела этого несносного мальчика в тридцать четвертом году. Мы встретились на премьере «Тангейзера». Он, помнится, сказал:

— Такое впечатление, что неожиданно запели ожившие картонные доспехи.

С тех пор мы не виделись. Боюсь, что его адрес мог измениться».

И все-таки Регина получила его швейцарский адрес. Как выяснилось, адрес был у издателя Поляка. Регина написала Левицкому короткое письмо. Тот откликнулся буквально через две недели:

«Адрес вы знаете. После шести я работаю. Так что, приходите утром. И, пожалуйста, без цветов, которые имеют обыкновение вянуть. Постскриптум: не споткнитесь о мои ботинки, которые я ночью выставляю за дверь».

Сидя в холле, Регина задумалась. Почему этот человек живет в отеле? Может быть, ему претит идея собственности? Надо бы задать ему этот вопрос. И еще — что Левицкий думает о Солженицыне? Ведь они такие разные…

— Здравствуйте, Иван Владимирович!

— Мое почтение, — ответил рослый, коротко стриженный господин.

Затем он, не садясь, поинтересовался:

Левицкий улыбнулся и медленно продекламировал:

Я пью неразбавленный виски,
Пью водку с зернистой икрой,
А друг мой, писатель Левицкий,
Лишь бабочек мучить герой…

— Это стихи одного моего приятеля.

И затем, после двух секунд молчания:
— Чем, сударыня, могу быть вам полезен?

Регина слегка наклонилась вперед:

— Надо ли говорить, что я ваша давняя поклонница. Особенно ценю «Далекий берег», «Шар», «Происхождение танго». Все это я прочитала еще дома. Риск лишь увеличивал эстетическое наслаждение…

— Да, — кивнул Левицкий, — я знаю. Это что-то вроде Поль д-Кока или Мопассана. Читаешь в детстве с риском быть застигнутым… Извините, чем могу служить?

Регина чуть смутилась. Главное, не делать пауз… А он и вправду женоненавистник…

— Я знаю, что у вас сегодня день рождения.

— Спасибо, что напомнили. Еще один день рождения. Приятная неожиданность — семьдесят лет.
Левицкий вдруг перешел на шепот. Глаза его странно округлились:

— Запомните главное, — сказал он, — жизнь коротка…

Регина, преодолев смущение, выговорила:

— Разрешите кое-что преподнести вам… Я надеюсь… Я уверена… Короче — вот…

Левицкий принял маленькую желтую бандероль. Вскрыл ее, достав из кармана маникюрные ножницы. Теперь он держал в руках свою книгу. Старинный шрифт, отклеившийся корешок, тридцать восемь листков ужасной промышленной бумаги.

Он раскрыл шестую страницу. Прочитал заглавие — «Тропинки сна». Вот он, знакомый неграмотный перенос — «смущение». Да еще с непропечатавшимся хвостиком у «ща».

— О, Господи, — сказал Левицкий, — чудо! Где вы это достали? Я был уверен, что экземпляров не существует. Я разыскивал их по всему миру…

— Возьмите, — сказала Регина, — и еще…

Она достала из сумки рукопись в узком конверте. Левицкий учтиво ждал. Давно разработанным усилием он подавил страдальческую гримасу на лице. Потом спросил:

Регина отвечала с должной небрежностью.

— Это мои последние рассказы. Не лучшие, увы. Хотелось бы… Если это возможно… Короче, ваше мнение… Буквально в двух словах…

— Вас интересует письменный отзыв?

— Да, знаете ли, буквально три слова… Независимо от…

— Я пришлю вам открытку.

— Замечательно. Мой адрес на последней странице.

— А теперь, извините меня. Процедуры.

Звякнув ложечкой, Регина отодвинула чашку. «Мог бы поинтересоваться, где я остановилась…»
Левицкий поцеловал ей руку:

— Спасибо. Боюсь, мои юношеские стихи не заслуживали ваших хлопот.

Он кивнул и направился в сторону лифта. Регина, нервно закуривая, пошла к вертящейся двери.

Левицкий поднялся на третий этаж. У порога своего номера остановился. Вынул из конверта рукопись. Оторвал клочок бумаги с адресом. Сунул его в карман байковых штанов. Приподнял никелированный отвес мусоропровода. Подержал на ладони маленькую книжку и затем торжествующе уронил ее в гулкую черноту. Туда же, задевая стенки мусоропровода, полетела рукопись. Он успел заметить название «Лето в Карлсбаде».

Мгновенно родился текст:

«Прочитал ваше теплое ясное «Лето» — дважды. В нем есть ощущение жизни и смерти. А также — предчувствие осени. Поздравляю…»

Он зашел в свой номер. Тотчас позвонил кухарке и сказал:

Источник: журнал «Время и мы» (1988, № 102).

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

Источник

Рецензия на книгу «Жизнь коротка»

И вот мы встретились

«Жизнь коротка» Сергей Довлатов

Я уже где-то ныл о том, что сам не понимаю, как это так долго я не читал Довлатова! Я много о нем слышал, что-то о нем читал, конечно, любовался емкими цитатками, на которые Довлатов богат. Но до книги никак не мог добраться. И вот свершилось. Скажу сразу – это оказалось потрясением.

Мне всё было знакомо! Не рассказы, а довлатовский язык. С каждой новой страницей я испытывал всё более острое ощущение дежавю. Как будто уже давно, где-то в юности я кипами зачитывался Довлатовым. А потом забыл об этом. Эти обороты, этот рубленый слог – всё так близко, что я с недоумением начал перебирать читаных русскоязычных авторов. Веня Ерофеев? Или Ерофеев Виктор. Вроде оба мимо. Сорокин? Ну точно нет!

Перечислять можно было бы долго – я ни кого не опознал. Но чувство близкого, почти родственного знакомства с литературой Довлатова становилось только сильнее. Давайте оставим это все на совести метафизики. Говорят, бывают писатели, созданные для определенных читателей. А вдруг я – читатель, созданный для Довлатова! Все мое естество, вся моя биография лепили читательскую личность, которая идеально сочетается именно с Довлатовым. Разумеется, соединение наших двух половинок (боги, как звучит-то!) по всем канонам бытия не должно было произойти просто и обыденно. Путь Довлатова к идеальному читателю был если не тернистым, то уж точно очень долгим.

Меня еще в планах не было, а Сергей уже вовсю старался для меня. Ждал меня Довлатов. Так ждал, что даже не уезжал из страны, пока я не появлюсь. По кочегаркам всяким трудился, чуть ли не углем на бересте рассказы кропал. Но, видать, вечно ссущий в пеленки и глупо агукающий я его не впечатлил – и писатель меня покинул. Но не перестал стараться для меня. Я рос, научился читать, получил всяческие полезные образования – все, что нужно для Довлатова! Но упорно его не читал. Сергей Донатович даже скончался в сердцах – а я всё был непоколебим. Неблагодарный я читатель. Но все же – спустя десятилетия – добрался до Довлатова.

И, знаете – это был не восторг, не катарсис. А просто наслаждение и комфорт. Как будто рыба, которую долго держали в сачке, наконец, опустили в воду. Не просто воду, а воду оптимальной температуры, оптимальной чистоты. И никаких стеклянных стенок вокруг!

Главное – это даже не содержание, а язык Довлатова. Это какая-то магия. Довлатов словно каменщик от литературы. Он не сыплет песочком, а кладет на бумагу слова, как увесистые кирпичи. Нет, серьезно! Речь Довлатова обладает просто уникальной емкостью! Такое ощущение, что, в отличие от прочих, этот писатель умудряется впихнуть в одно слово смысловое значение, равное полутора, а то и двум словам! Это трудно объяснить, но короткие рубленые фразы Довлатова на удивление богаты смыслом, подтекстом, обертонами.

Мне кажется, Довлатову не очень хорошо даются большие формы, типа романов. Не потому что он не умеет. Они ему не нужны. Зачем Довлатову романы, если он может создать яркого персонажа за один абзац, закрутить конфликт – за страницу, поднять вечную проблему – за две; найти ее решение – за три. А затем в одном предложении показать: какая же это туфта! И проблема и потуги ее решить.

Но рассказы Довлатова, конечно, не о евреях. Каждый из них в разных плоскостях исследует на изгиб и кручение такое понятие как Человек. Именно с большой буквы. Героям предстоит встать на одну из чаш весов: Человек или человечишка. Причем, среди всех рассказов все равно есть один. Который врезался в мою душу самым длинным ножом. Это «Лишний», где очень много самого Довлатова, но главный герой, конечно, не он, а Буш. Местами отвратительный, наполненный недостатками. По сути – аутсайдер. Но как ни крути – Буш был Человек. Как в людях сочетаются вещи, вроде бы несочетаемые – непонятно! Но как, при этом, писателю удается создать такую противоречивую, но настоящую личность – всего на нескольких страницах – удивительно вдвойне.

В общем, Сергей Донатович, наше знакомство – столь запоздалое – непременно продолжится!

Источник

ykhats

Esprit d’Escalier

надо было сразу это сказать

Последние две недели я хватался то за одну книгу, то за другую, как ребенок, у которого много новых игрушек. Надо было добить хоть одну, чтобы было, о чем написать.

Так что вчера я, раскурив кальян и заварив чайничек зеленого чая, за вечер прихлопнул небольшой сборник рассказов Сергея Довлатова «Жизнь коротка» (в оригинале: «Жизнь коротка», Сергей Довлатов — очевидно русский писатель).

Почему я решил прочитать эту книгу

К своему стыду, я никогда раньше не читал Довлатова. Но однажды очень захотел и вот как это произошло.

Мне всегда очень нравится сериал Californication (в русском варианте: «Блудливая Калифорния»). Образ писателя-распиздяя-бабника-бухареза, созданный Дэвидом Духовны, не может не вызывать симпатию. Он остроумен, очарователен и талантлив. А еще встречается со знаменитостями и вообще ведет интересную жизнь.

Как-то раз я прочитал, что образ главного героя создатели сериала содрали с американского писателя Чарльза Буковски, и тогда я сразу стал хотеть его почитать. Поделился мыслями со знакомой (привет, Пакина! 🙂 и выяснил, что есть отечественный аналог — Сергей Довлатов.

С тех пор я все хотел его почитать, но никак не получалось. Раз за разом, как только я оказывался в книжном, он вылетал у меня из головы. Вспоминал я зато о нем сразу, придя домой и видя его цитаты в ленте. Совсем недавно, я научился как-то сносно фиксировать свои мысли, идеи и списки и работать с ними позже. Так что придя в очередной раз в «Республику», я открыл список, вспомнил про Довлатова и сразу потребовал его книги.

Ко мне недавно приезжал друг из Владивостока вместе с коллегой. Коллега нажрался с самого утра и ближе к вечеру травил истории. Интересные и содержательные байки у него чередовались с рассказами вроде: «Нихуя мы как-то словились с Серегой и поехали в бар. Он наебенился в хлам, поехал потом в клуб… а ещё там тёлки были».

Так вот. Короткие рассказы Довлатова мне поначалу показались такими же. Однако, начиная со второго или третьего, я уже почувствовал, что проникаюсь ироничной позицией автора. Этакий уставший молчаливый циник, внимательный к человеческим слабостям, примечающий детали и умеющий о них рассказать и над ними посмеяться. Ладно, даже не так. Пускай не циник, а просто мужик, обладающий здравым смыслом в мире, который под здравый смысл не заточен.

Конечно, в текстах у него полно метких фразочек, которые сразу хочется растащить на афоризмы. Но я заметил, что по итогу, они как-то не остаются в голове, когда книга уже прочитана. Читаешь — вроде интересно, остроумно и забавно, закрываешь книгу — и не помнишь ни строчки. Возможно, это только моя особенность, но мне пришлось еще раз открыть книгу, чтобы найти и выписать понравившиеся цитаты. Вот они:

«Красноперов догадывался, что побеждает в жизни не самый умный, ловкий, храбрый. Скорее — наоборот. Кто выиграл, тот и ловок. Кто победил, тот и храбр… »

«Однажды Буш поздно ночью шел через Кадриорг. К нему подошли трое. Один из них мрачно выговорил:

Как в этой ситуации поступает нормальный человек? Есть три варианта сравнительно разумного поведения.

Невозмутимо и бесстрашно протянуть хулигану сигареты.

Быстро пройти мимо, а лучше — стремительно убежать.

И последнее — нокаутировав того, кто ближе, срочно ретироваться.

Буш избрал самый губительный, самый нестандартный вариант. В ответ на грубое требование Буш изыскано произнёс:

— Что значит — дай? Разве мы пили с вами на брудершафт?!»

«Я сидел в библиотеке Дома журналистов и, редактировал мемуары одного покорителя тундры. Девять глав из четырнадцати начинались одинаково: «Если говорить без ложной скромности…» »

И моё любимое, про эмигрантов:

«Летом мы с женой купили дачу. Долгосрочный банковский заём нам организовал Головкер. Он держался просто и уверенно. То и дело переходил с английского на русский. И обратно.

Моя жена спросила тихо:

— Почему Рон Фини этого не делает?

— Не путает английские слова и русские?

— Потому что Фини в совершенстве знает оба языка…»

Неудачное издание, некрасивая обложка, плохая бумага, маленькие поля.

Информация об этом журнале

Если в этом сборнике не было, а, скорее всего, не было, очень рекомендую «Заповедник». В ассортименте и понравившийся тебе лирический герой, и фабула, и куча баек, и цитабельность.

Дабы не быть голословной приведу пример. Это про Митрофанова. Я очень люблю про Митрофанова, и всегда читала про него на лекциях (про него, и еще один эпизод). И дети всегда потом читали «Заповедник», хотя это про Митрофанова, а не про секс:

Источник