Для чего автор использует песенный зачин
Для чего автор использует песенный зачин
Ответы 2
ответ: весенним днем в совхозной библиотеке тихо и безлюдно. среди книг да полированных столов стоит на коленках светленькая, курносенькая девчонка-библиотекарша и, раскатав по полу большой лист бумаги, рисует. видно, похожей на себя получается толстая тетка с великой ложкой в руке, девчонка весело хмыкает, а потом, сдвинув брови, старательно пишет под карикатурой стихи:
когда ее просят совхозу —
становится сразу несчастной невмочь.
а только участки делить под картошку —
бежит она первой: «а где моя ложка? »
стукнуло в коридоре, отворилась дверь: это по дороге в хранилище заехал главный агроном — водицы попить. вчерашний смешливый комбайнер васька аверин сегодня серьезен. василий сергеевич напился, утерся широкой ладонью и наклонился над рисунком.
— тетка нашего бабкина? похожа. прихожу сейчас к ней: в субботу картошку перебрать, а — и, передразнивая, василий сергеевич сердитым, напористым голосом заговорил: — нет уж, граждане! будет с меня! у меня и так целых два мужика в совхозе вашем вкалывают!
— верно, верно! так она и шумит! а участок ей лучший подавай, и семена отборные, и лошадь сильную!
— энергичная женщина, — закончил главный. он подумал, выпил еще стакан, крякнул и, уходя, посмотрел в окно: — а вон и ее мужики топают. важные, страсть!
библиотекарша быстро скатала рисунок и поднялась с колен.
вошли миша бабкин и его двоюродный братец павлуня. бабкин приходился племянником своей знаменитой тетке, а тихий павлуня — ее родным сыном. у были лица и пахучие ватники. они сурово сказали «здрасте», пошаркали сапогами о коврик возле порога и выложили на стол книжки: бабкин — солидную, килограмма на два, стопу из серии «жизнь замечательных людей», павлуня — стопку полегче, и всю про любовь.
— уже прочитал? — весело удивилась девчонка, обеими руками поднимая бабкинские тома и недоверчиво покачивая головой.
парень кивнул и насупился.
— еще подобрать? потолще?
— некогда, — ответил коренастый, широкоплечий бабкин. — весна.
— весна, — тихо поддакнул из-за его спины тощий, длинный павлуня. — пахать нам, вкалывать.
девчонка посмотрела на чумазого бабкина, пощурилась и востреньким голоском протянула:
— ой, мамочки, пахарь! а трактор-то у тебя есть?
— а вот увидишь, — слегка улыбнулся бабкин.
— посмотришь, — хмыкнул павлуня и, не удержавшись, похвалился: — нам новый трактор обещан. тот,
— да ладно тебе! — небрежно бросил бабкин, и степенно пошли к двери.
девчонка в спину им вдруг сказала:
— а в газете интересное — братья остановились, и она прошуршала газетой: — слушайте! «совхозная мастерская заполнена в эти дни шумом и грохотом железа. идет ремонт техники. готовятся к работе стальные могучие кони. мы беседуем с опытным седым механизатором иваном петровичем петровым. у него чуть усталые, но умные глаза и золотые руки умельца. «к нам пришла новая техника, — сказал иван петрович, бережно похлопывая желтый новенький трактор. — вот этот красавец предназначен для »
— нет же! — перебил ее павлуня. — он как раз нам предназначен! бабкину!
— да? — девчонка едва удерживалась от смеха.
— да! — твердо сказал бабкин. — до свидания!
библиотекарше в окно видно, как братья свернули за угол, остановились и начали махать руками. потом, оглянувшись на библиотеку, припустились к мастерской.
в мастерской было тихо и холодно, а на дворе вовсю дымилась земля. поэтому слесари распахнули настежь ворота и работали поближе к солнцу и теплу.
во дворе особняком на виду у всех стоял замечательный чистенький трактор апельсинового цвета.
— наш! — сказал бабкин, похлопывая машину по мотору.
павлуня тоже похлопал и тоже сказал:
— скоростной, надежный, — прохаживался бабкин возле своего трактора. — кабина просторная, пыли нет.
— с зеркальцем, — заметил павлуня и почему-то засмущался. — тут только в белом халате, потому — павлуня, как обычно, не дотянул до конца фразу и замолчал, тараща на апельсиновый трактор ласковые синие глаза.
послышались грузные шаги. возле остановился маленький и грязный иван петров. «опытный седой» тракторист сразу полез в кабину и молча начал отвинчивать зеркальце. когда бабкин с одной стороны, а павлуня с другой ухватили его за рукав, «опытный седой» не стал выдираться, а сказал с усмешкой:
— вы что думали, такую машину да соплякам? тут и позаслуженней найдутся. брысь!
бабкин набычился и засопел, стал надвигаться плечом.
— тише, тише, теткин племянник! — остановил его иван петров. — ты лучше погляди, что возле конторы вывешено!
и принялся за дело: вытащил новенькие серебряные гаечные ключи, запрятал их в свой шкафчик. туда же, под телогрейку, запихал апельсиновое ведерко, аптечку, а зеркальце, поцарапав масленым ногтем, протянул павлуне:
— возьми, кавалер, пригодится!
бабкин повернулся и побежал к директору. павлуня постоял, подумал, потом бросился вдогонку за братом.
Зачин помогает узнать, кто будет героем сказки. а зачем нужна в сказке концовка?
Присказка
Обычно сказки, и в особенности волшебные, открывают свое повествование с присказки. Основная задача такого начала — погрузить читателя в особую атмосферу фантастического мира и настроить его, читателя или слушателя, на нужное восприятие сказочных событий всего произведения.
С первых строк магическое пространство будто бы обволакивает нас благодаря присказке, несмотря на то, что она имеет сравнительно небольшой размер. Стоит только вспомнить всем известного кота-Баюна, который мерно ходит и распевает свои песни по мощному дубу, возвышающемуся на острове посреди «океяна».
Удивительно, что особый настрой, призванный помочь постичь всю глубину и мудрость народной мысли рождается не от напыщенной назидательности, но с помощью юмора, который и свойственен присказке. Прием игры слов, элементы некоторой путаницы помогают избавить сказку от лишнего нравоучительного тона, но сохранить свое воспитательное назначение.
Видео
Зачин, присказка и концовка в сказке
Концовка — это традиционное завершение сказки. Например: «И я там был, мед-пиво пил…»; «И жили они долго и счастливо…»; «Сказка — ложь, да в ней намек, добрым молодцам урок»; «Тут и сказке конец, а кто слушал — молодец».
Присказка — это короткая забавная история, которую рассказывают перед полноценной сказкой. Цель присказки — захватить внимание слушателя, раздразнить его и развеселить, подготовив к восприятию настоящей длинной сказки.
Пример присказки: « Жил-был царь, у царя был двор, на дворе был кол, на колу мочало; не сказать ли с начала? »
Присказка в сказке и запев в былине не являются зачином в полном смысле — они не связаны с повествованием, это внесюжетные элементы. Не зря после присказку часто заканчивают словами: «Это присказка — не сказка, сказка будет впереди».
Вообще же, присказка встречается нечасто — в фольклорных сборниках их можно пересчитать по пальцам. Вероятно, их использовали для привелечения внимания лишь скоморохи и иные профессиональные рассказчики.
Функции зачина
Чтобы до конца понять, что такое зачин в сказке, необходимо разобраться в его назначении. Оно состоит в выполнении сразу нескольких задач:
Юные читатели должны понимать, что зачин сказки очень важен. Уже в самом начале произведения можно получить достаточно много информации, которая в дальнейшем поможет до конца понять образ героев, их характеры и поступки.
Зачин сказки обязательно укажет на то, что язык произведения, с которым предстоит познакомиться, совершенно не похож на обыденную речь. Примером этому могут стать следующие выражения: «в некотором царстве, в некотором государстве», «золотые маковки», «стоит древо», «сказка сказывается», «море-окиян» и многие другие «сказочные» слова.
Другие особенности структуры фольклорного произведения
Присказка, зачин сказки, основная ее часть, концовка могут содержать повторы. Каждый новый повтор чем-то отличается от предыдущего, и благодаря этому читатель может предполагать, чем закончится все повествование.
В структуру народных сказок естественным образом вписываются стихотворные части, что придает произведению музыкальность, настраивает читателя на особую поэтическую волну.
Стихи, используемые сказочником, имеют свои особенности. Огромный интерес у читателей вызывают сказочные повествования, полностью написанные таким стихом. Литераторы называют его сказовым.
В процессе изложения содержания сказки рассказчику иногда приходится не только говорить, но даже петь, так как герои часто используют именно такую форму общения между собой. Достаточно вспомнить сказки «Сестрица Аленушка и братец Иванушка», «Кот, Петух и Лиса», «Волк и семеро Козлят» и другие.
Звукоподражания, живой диалог между героями сказки, эпитеты, сравнения, гиперболы делают произведения народного творчества яркими и неподражаемыми. Ведь не зря русские сказки любят все, от мала до велика: в фольклоре заключена не только мудрость, но и истинная красота русского слова.
Фольклорные традиции в «Песне про купца Калашникова…» М.Ю.Лермонтова
Фольклорные элементы в поэме Лермонтова «Песня про купца Калашникова»
«Песня про купца Калашникова» — произведение, наполненное фольклорными мотивами и элементами. Это произведение — стилизация под народную героическую песню, прославляющую подвиги народного героя, богатыря. Таким богатырем в «Песне» является купец Калашников. Сам жанр произведения, обозначенный в названии, взят из фольклора. Композиция «Песни» подражает народной, которую исполняли певцы под аккомпанемент инструментов, как правило, гуслей.
В лермонтовской «Песне» есть «народные» зачин и концовка, а также перед
каждой повествовательной частью есть своеобразная «вставка»: Ай, ребята, пойте — только гусли стройте! Ай, ребята, пейте — дело разумейте! Уж потешьте вы доброго боярина И боярыню его белолицую!
Описание героев дано в фольклорном стиле. Широко употребляется параллелизм, когда внешность героя, значимость его фигуры, а также его внутреннее состояние сравнивается с состояниями природы. Так, например, Иван Грозный описывается следующими строками: Не сияет на небе солнце красное, Не любуются им тучки синие: То за трапезой сидит во златом венце, Сидит грозный царь Иван Васильевич.
Сцена боя Калашникова
с Кирибеевичем предваряет довольно большое описание зари над Москвой. Оно дано по контрасту к описываемому событию и заканчивается вопросом: «Уж зачем ты, алая заря, просыпалася? На какой ты радости разыгралася?» Описание героев строится на постоянных эпитетах в традиции народных произведений: «солнце красное», «удалой боец», «буйный молодец», «очи темные», «широка грудь», «брови черные». Используются здесь и традиционные сравнения: «Ходит плавно — будто лебедушка». Вообще, постоянными эпитетами наполнено все произведение: «вино сладкое», «дума крепкая», «голубь сизокрылый», «сердце жаркое», «дума черная», «сырая земля», «красны девушки».
Стилизован под народную песню и язык произведения. Он такой же напевный, в нем много инверсий, обращений и восклицаний. В произведении использованы диалектные и просторечные слова или их формы: охульник, сиротинушка, старшой брат, разгоняючи, подымалася и другие. Широко используется в «Песне» троекратное повторение. Так, например, перед боем Калашников трижды кланяется, выказывая уважение и прося благословения и поддержки.
В народных традициях дана трактовка основных характеров «Песни». Калашников — народный герой, защитник народной нравственности, чести и справедливости. Он отстаивает не только свое доброе имя, но и честь всего православного народа. Поэтому имя его останется в веках, несмотря на немилость власти.
Главный злодей, Кирибеевич, показан односторонне. Он отрицателен во всем. Это воплощение иной, захватнической веры, неуважения, всего злого и темного. В итоге он, в лучших традициях фольклора, оказывается побежденным и в конце «Песни». Иван Грозный — неоднозначная фигура.
Это также фольклорная традиция. Казалось бы, он на стороне темных сил, но обещает поддержать семью Калашникова после его смерти. Он способен оценить силу и благородство характера Калашникова.
Фольклор и историзм в Песне про купца Калашникова Лермонтова
Фольклор и историзм в 8220 Песне про купца Калашникова 8221 Лермонтова
На протяжении многих столетий у всех народов преобладал фольклорный тип поэтического творчества. Его характерные черты – устность, традиционность, непосредственная народность, вариантность, сочетание слова с художественными элементами других видов искусства, коллективность создания и распространения.
Спустя века эта традиция стала повсеместно возрождаться, хотя и с естественными отличиями от первоначальной (так, например, невозможно было возродить коллективность создания фольклорного произведения). Поэты-романтики с огромным удовольствием сочиняли стилизованные под фольклор произведения, поскольку сама тематика, стиль сочинения был очень близок их взглядам. Естественно, им приходилось обращаться к историческим темам, т.к. произведения народного поэтического творчества практически неразрывно были связаны с историей, в том или ином ее проявлении.
Поэма М.Ю. Лермонтова “Песня про …купца Калашникова” является единственной в XIX в. удачной стилизацией под фольклор в столь объемной эпической форме, к тому же в стихах, близких к песенной манере народного творчества.
Уже в самом названии “Песни…” (”Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова”) мы замечаем фольклорную особенность – такие длинные и подробные названия были свойственны для произведений народного творчества. К тому же, герои перечислены в соответствии с их социальным статусом, а не с ролью в произведении.
С первых же строк мы замечаем простонародность языка этого произведения. Можно вспомнить хотя бы как оно начинается: “Ой, ты гой еси…”, – подобные запевы характерны для народных былин, сказов. Это было традиционным приветствием старой Руси.
Простонародность поэмы проявляется и в построении речи, и в стиле, и лексике. Так, например, в “Песне…” встречаются характерное употребление слов-синонимов, пишущихся через дефис: гуляют-шумят. Повторение было излюбленным приемом сказителей, и это мы видим и на другом примере – применении тавтологии: у Лермонтова присутствуют такие словосочетания, как “воля вольная”, “шутки шутить”.
Первый пример (”воля вольная”), кстати, является еще и примером устоявшегося эпитета, к которым можно отнести “смерть лютая”, “молодая жена”, “добрый молодец”, “очи соколиные”, “вино сладкое заморское”, “дума крепкая” и многие другие, в сочетании с инверсией (нарушением принятого порядка слов в предложении, когда определение должно стоять перед определяемым).
Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит Грозный царь Иван Васильевич.
В этом отрывке можно встретить и инверсию, и устоявшиеся эпитеты, и такой прием, как синтаксический повтор (а с ним и параллелизм, прямой и отрицательный).
Повалился он на холодный снег,
На холодный снег, будто сосенка,
Будто сосенка, во сыром бору,
Под смолистый под корень подрубленная.
Они придают повествованию своеобразную тягучесть, читателю (или слушателю) передается ощущение старины, усиливающееся употреблением устаревших слов, таких как “промеж”, “супротив”, “играючи”.
Кроме того, в “Песне…” нет раскрытия внутреннего мира персонажей, они показываются как бы извне, глазами стороннего наблюдателя, который не может знать их переживаний, да и не заинтересован в изображении их.
Тем не менее, образы в поэме очень пластичны и довольно легко представляются визуально. Например, Калашников
…боевые рукавицы натягивает,
Могутные плечи распрямляет,
Да кудряву бороду поглаживает.
Лермонтову удалось воспроизвести убедительный и реалистичный образ древней Руси, с ее представителями, их характерами, нравами и обычаями. Для этого автору было необходимо ввести в повествование признаки реального исторического времени. Кроме описания внешнего вида (одежды, вооружения, сбруи лошадей) героев, мы можем узнать и как вел себя, например, Калашников перед боем – он царю в пояс молча кланяется”, что было неотъемлемой частью традиции. Частью ее была и предваряющая бой похвальба и брань.
В поэме присутствует реально существовавший исторический персонаж – Иван Грозный. Но при создании его образа очень широко использовались фольклорные приемы. Так, Лермонтов следует характерному образу царя в народных сказаниях, такому, каким его запомнил народ. Поэт наделяет Ивана Васильевича такой чертой, как сочувствие: царь способствует влюбленному Кирибеевичу, не зная, что предмет его воздыханий замужем; он обещает позаботиться о семье казненного Калашникова и осуществить его казнь с почестями. С другой стороны, эти почести выглядят если не как издевательство, то хотя бы просто глупо – ну зачем Калашникову, которого через минуту казнят, видеть разряженного палача?
Тем не менее, образ Ивана Грозного у Лермонтова, те черты, на которые он обратил внимание, в корне отличаются от прежних изображений царя. Единственное сходство можно обнаружить только с правителями в творчестве Пушкина, который желал видеть “человека на троне”.
На анализе поэмы “Песня про…купца Калашникова” можно говорить о том, что Лермонтову удалось не только очень удачно стилизовать свое произведение под фольклор; кажется, что он не ставил своей целью скопировать, сымитировать народную речь – он просто естественно говорил на этом языке. К тому же присутствие в повествовании реальных исторических фактов и персонажей наряду с фольклорной основой создает самобытность этого произведения.
В основу сюжета своей поэмы « Песня про купца Калашникова» Лермонтов положил действительное событие — упоминание о чиновнике Мясоеде-Вислом и его жене, которую обесчестили опричники царя. Исторический сюжет «Песни…» соединяется с фольклором.
Похожие материалы:
Сочинение на тему “Фольклорные мотивы в “Песне про купца Калашникова” М.Ю. Лермонтова”
Композиция «Песни» подражает народной, которую исполняли певцы под аккомпанемент инструментов, как правило, гуслей. В лермонтовской «Песне» есть «народные» зачин и концовка, а также перед каждой повествовательной частью есть своеобразная «вставка»:
Ай, ребята, пойте – только гусли стройте! Ай, ребята, пейте – дело разумейте! Уж потешьте вы доброго боярина И боярыню его белолицую!
Описание героев дано в фольклорном стиле. Широко употребляется параллелизм, когда внешность героя, значимость его фигуры, а также его внутреннее состояние сравнивается с состояниями природы. Так, например, Иван Грозный описывается следующими строками:
Не сияет на небе солнце красное, Не любуются им тучки синие: То за трапезой сидит во златом венце, Сидит грозный царь Иван Васильевич.
Сцена боя Калашникова с Кирибеевичем предваряет довольно большое описание зари над Москвой. Оно дано по контрасту к описываемому событию и заканчивается вопросом: «Уж зачем ты, алая заря, просыпалася? На какой ты радости разыгралася?»
Описание героев строится на постоянных эпитетах в традиции народных произведений: «солнце красное», «удалой боец», «буйный молодец», «очи темные», «широка грудь», «брови черные». Используются здесь и традиционные сравнения: «Ходит плавно – будто лебедушка».
Внимание!
Если вам нужна помощь с академической работой, то рекомендуем обратиться к профессионалам. Более 70 000 экспертов готовы помочь вам прямо сейчас.
Расчет стоимости Гарантии Отзывы
Вообще, постоянными эпитетами наполнено все произведение: «вино сладкое», «дума крепкая», «голубь сизокрылый», «сердце жаркое», «дума черная», «сырая земля», «красны девушки».
Стилизован под народную песню и язык произведения. Он такой же напевный, в нем много инверсий, обращений и восклицаний. В произведении использованы диалектные и просторечные слова или их формы: охульник, сиротинушка, старшой брат, разгоняючи, подымалася и другие. Широко используется в «Песне» троекратное повторение. Так, например, перед боем Калашников трижды кланяется, выказывая уважение и прося благословения и поддержки.
В народных традициях дана трактовка основных характеров «Песни». Калашников – народный герой, защитник народной нравственности, чести и справедливости. Он отстаивает не только свое доброе имя, но и честь всего православного народа. Поэтому имя его останется в веках, несмотря на немилость власти.
Главный злодей, Кирибеевич, показан односторонне. Он отрицателен во всем. Это воплощение иной, захватнической веры, неуважения, всего злого и темного. В итоге он, в лучших традициях фольклора, оказывается побежденным и в конце «Песни».
Иван Грозный – неоднозначная фигура. Это также фольклорная традиция. Казалось бы, он на стороне темных сил, но обещает поддержать семью Калашникова после его смерти. Он способен оценить силу и благородство характера Калашникова.
Для чего автор использует песенный зачин
ЗАЧИН В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»
Темой зачина в «Слове о полку Игореве» являются рассуждения автора о том, «как повести речь, какого принципа изложения придерживаться».1 Такой зачин обычен в произведениях словесного искусства византийской школы,2 в том числе, как показали исследователи, и в произведениях, созданных на Руси.3 Какова же основная мысль этого зачина? Принято считать, что автор «Слова» полемизирует с Бояном, противопоставляет его песням свое произведение, но на каком основании, в чем заключается противопоставление — этот вопрос пока не решен, хотя уже имеет свою историю, подробно изложенную В. Г. Смолицким.4
Противопоставление «Слова о полку Игореве» песням Бояна выражено фразой: «Начати же ся тъи п ѣ сни по былинамь сего времени, а не по замышлению Бояню».5 Правильное истолкование ее зависит от того, как будут поняты слова «замышление» и «по былинам сего времени».
Слово «замышление» в Словаре-справочнике «Слова о полку Игореве» толкуется как «замысел», «намерение», но, исходя из контекста, исследователи обычно понимают его как противопоставление «былинам сего времени» (правде, действительности) — т. е. как 1) вымысел, фантазию Бояна или 2) его возвышенную, пышную, выспреннюю манеру.6 Такое понимание слова «замышление»
обычно подкрепляют далее следующей фразой: «Боянъ бо в ѣ щии, аще кому хотяше п ѣ снь творити, то раст ѣ кашется мыслию (по нашему мнению — мысию. См. далее. — Л. С.) по древу, с ѣ рымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы». Однако данная фраза не дает основания как для первого, так и для второго толкования. Формула тройственного превращения выражает, как показал Д. М. Шарыпкин,7 языческое представление о поэтическом творчестве как о волхвовании, сверхъестественном знании, и о певце как о человеке, обладающем сверхъестественной силой, волшебнике, колдуне, способном превращаться («обращаться») в различных животных.
В «Слове» говорится о «превращении» Бояна в волка, орла и, вероятно, мысь (белку). Именно эти животные названы не случайно. Согласно индоевропейскому мифу о мироздании, небо, земля и соединяющее их древо жизни — это три яруса мироздания. Эмблема высшей сферы — орел, низшей — волк, эмблема мирового древа жизни — белка (мысь).8
Таким образом, превращаясь в мифические существа — белку, волка, орла (символы трех ярусов мироздания), вещий (т. е. обладающий сверхъестественной силой) Боян как бы становится всеобъемлющим, что и является причиной его необычайной мудрости, всеведения, его дара предвидения, предсказания.
Какова смысловая роль данной фразы в «Слове»? С какой целью приводится автором «Слова» это языческое представление о певце? Вероятно, данная фраза призвана образно охарактеризовать Бояна как певца языческого, песни которого по ряду причин (речь о них далее) не могут удовлетворить автора «Слова».
Интересно, что, приведя языческое представление о певце как сверхъестественном существе, оборотне, автор «Слова» далее опровергает его. Свою точку зрения на певца он выражает фразой, которая явно перекликается с рассмотренной: «О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы. ».
Нетрудно заметить, что суть творческого процесса автор «Слова» понимает иначе. Сила Бояна (как и всех остальных певцов) не в сверхъестественной сущности, — считает автор «Слова», — а в их таланте, умении петь красиво и свободно (сравнение с соловьем, скачущим по поэтическому, «мыслену» древу. Соловей заменяет здесь мысь (белку) первой фразы, поскольку древо, здесь упомянутое, — это уже не древо жизни, а древо поэзии9); в их мудрости, уме, широте мысли (ср. фразу: «летая (подобно орлу. — Л. С.) умомъ подъ облакы»); в их знании истории своего народа (об этом говорит фраза «свивая славы оба полы сего времени, рища (мыслию. — Л. С.) въ тропу Трояню чресъ поля на горы»). Итак, вторая фраза опровергает первую: не перевоплотившись в мысь (белку), скачет певец по мировому древу, а мысль поэта-соловья скачет по «мыслену», поэтическому древу в поисках нужных слов, выражений, образов; не орлом летает певец в поднебесье, а умом летает «под облакы», подобно орлу; не волком рыщет певец по земным тропам, а мысль его устремляется (рыщет!) в историческое прошлое русского народа для того, чтобы, оглядываясь на прошлое, лучше понять настоящее.
Итак, фраза «Боянъ бо в ѣ щии, аще кому хотяше п ѣ снь творити, то раст ѣ кашется мысию по древу, с ѣ рымъ вълкомъ по земли, шизымъ орломъ подъ облакы» не дает основания понимать под «замышлением» Бояна его буйную фантазию, вымысел или его «выспреннюю» манеру.
Что же в таком случае следует понимать под «замышлениями» Бояна?
Решить этот вопрос помогает, на мой взгляд, то место в «Слове о полку Игореве», где автор рассуждает о том, как бы Боян спел песнь Игорю Святославичу. Из этих предположений ясно, что Боян как певец-язычник спел бы нечто однозначное: либо хвалу, либо хулу, в зависимости от своего замысла, «замышления».
Судя по материалу, приведенному Д. М. Шарыпкиным,10 языческие певцы пели три песни:11 славу, карание и, добавим, плач
(«желение»).12 Причем они не просто пели, а совершали обряд словесной магии, имевший вполне определенный практический смысл и значение: пропеть славу значило наделить славой, пропеть карание (покарать!) — означало принести не только моральный ущерб, но и телесное повреждение. Пение славы (хвалы) или карания (хулы)13 было обрядовым ритуалом, который сопровождался специфическими приемами поведения; певец исполнял свое произведение под аккомпанемент музыкального инструмента «то как песню, то как сказ, то как речитатив, начиная ее почти шепотом, как произносятся заговоры, заклинания, молитвы, и постепенно приходя в экстаз».14
То, что Боян, как и языческие певцы, пел нечто вполне определенное по смыслу — либо только хвалу, либо только хулу, можно заключить из тех двух образцов «бояновых» песен Игорю, которые приводит автор «Слова». Одна из них — хула, другая — слава.
Если бы Боян пел песнь Игорю, то он (думает автор «Слова») спел бы внуку бесславного Олега Гориславича («того Олга внуку») хулу: «Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады б ѣ жать къ Дону Великому».15 Данную фразу принято рассматривать как один из примеров славы Игорю.16 Однако вряд ли это правомерно как с синтаксической, так и смысловой точек зрения. Если считать, что это — хула, что полки Игоря сравниваются не с соколами, а со стадами галок, то синтаксическое построение фразы представляется простым и ясным: здесь использован излюбленный автором «Слова» прием — прием отрицательного параллелизма. Не соколы (победители) занесены бурей
(военной опасностью) через поля широкие, а стада галок (никем не гонимые) бегут к Дону Великому на свою гибель. Если же считать, что Игоревы полки сравниваются здесь с соколами, от которых половцы, как стада галок, бегут к Дону, то построение данной фразы получается трудно объяснимым. Синтаксическое построение фразы требует противопоставления, а смысл фразы его исключает. Не случайно данная фраза «исправляется» некоторыми переводчиками (вставляется якобы выпавшее «не» перед словом «галици») и переводится как двойное отрицание: не соколы занесены бурей, не галки бегут к Дону. Так переводят эту фразу В. Миллер, В. В. Капнист, А. Н. Майков, К. Д. Бальмонт, Г. Шторм, Н. А. Заболоцкий, Александр Степанов.
При рассмотрении данной фразы следует учитывать также, какой дополнительный смысл вкладывали древнерусские певцы и книжники в сравнение воинов с соколами и галками. В Ипатьевской летописи под 1097 г. читаем: «Бонякъ же раздилися на 3 полки и сбиша угры в мяч, яко соколъ галиц ѣ збивает, и побегоша угре». Если учитывать смысл этого сравнения, то придется признать, что образ галок, сбитых «в мяч» (в кучу) соколами, скорее применим к полкам Игоря, которые действительно были окружены и разбиты.
Доказательством того, что рассматриваемая фраза — не хвала, а хула, служит и следующий за ней текст: «Чи ли въсп ѣ ти было, в ѣ щеи Бояне, Велесовь внуче?» Обычно этот риторический вопрос рассматривают как вводящий в текст другой стилистический вариант славы Игорю. Но в таком случае здесь недостает указательной частицы (или так ты воспел бы. ). Представляется, что логическое ударение в данной фразе следует делать на слове «въсп ѣ ти». Приведя пример хулы, автор «Слова» рассуждает далее: Или ты, вещий (всемогущий) Боян, внук самого Велеса, смог бы даже воспеть Игоря, несмотря на его поражение. В таком случае объяснимо и вполне логично упоминание здесь Велеса и название Бояна вещим. Не случаен и сам факт, что автор «Слова» приводит не один пример Бояновой песни Игорю, а два. Разница двух этих песен не стилистическая (это не два варианта славы Игорю), а более глубокая — смысловая, жанровая: одна песня — карание, другая — слава.
Уместно, думается, вспомнить здесь и о том, что в тексте «Слова» кроме этого случая сопоставления — противопоставления хулы и хвалы есть еще два. 1) «Ту Н ѣ мци и Венедици, ту Греци и Морава поютъ славу Святъславлю, кають князя Игоря. »; 2) «Уже снесеся хула на хвалу. ».
Текст второй «бояновой» песни Игорю — славы значительно шире, на мой взгляд, чем обычно считается. Он оканчивается не словами «стоять стязи въ Путивл ѣ », а словами «ищучи себе чти, а князю слав ѣ ». Весь этот текст — от слов «комони ржуть за Сулою» и до слов «ищучи себе чти, а князю слав ѣ » един по смыслу. Похвальное слово воинам-курянам, вложенное в уста
Всеволода, — это и есть пример той славы, какую мог спеть Боян, говоря о походе Игоря. Уже давно замечено, что этот фрагмент выделяется в окружающем его тексте и по бравурности, и по ритму. Ритм его — «бодрый и энергичный», ритм «мчащихся воинов».17 И бравурность, и бодрый, энергичный ритм уместны в Бояновой славе, но совершенно не уместны в печальном рассказе («со слезами смешанном») о походе Игоря, опирающемся на «былины сего времени». Интересно в связи с этим, что Д. С. Лихачев, распределяя текст «Слова» между двумя певцами: певцом-архаистом, «верным пафосной манере Бояна», и певцом-рассказчиком, считает, что похвала воинам-курянам принадлежит «стороннику превыспренней Бояновой манеры», что «слова эти больше соответствуют манере певца-архаиста, сторонника Бояна».18
Вероятно, похвала курянам — «къметям» (отборным воинам, дружинникам, составлявшим авангард войск Всеволода), созданная автором «Слова» в стиле песен-слав Бояна, была построена на «общих местах» или устойчивых формулах дружинной (рыцарской) поэзии, представителем которой был в XI в. знаменитый Боян. Подтверждением этому может служить публикуемый в данном сборнике А. Д. Михайловым стихотворный старофранцузский текст, который «описывает, бесспорно несколько иронически, образцового молодого воина (оруженосца, благородного юношу), собирающегося стать рыцарем».19 Приведу в переводе А. Д. Михайлова начало этого текста, сходное с похвалой воинам-курянам: «Кто юноша-рыцарь? Тот, кто под мечом был рожден, и среди шеломов молоком вспоен, и в собственном щите взлелеян, и мясом льва вскормлен, и средь страшного грома убаюкан. ».20 Думается, что и автор «Слова» при всем уважении к Бояну в похвале курянам-«къметям» слегка иронизирует над его пафосной манерой, над бравурной дружинной поэзией с ее «общими местами».
Кроме того, если считать лирическим отступлением автора (рассуждающего о том, как бы Боян спел песнь Игорю) текст от слов «О Бояне, соловию стараго времени» до слов «ищучи себе чти, а князю слав ѣ », то устраняется противоречие между «Словом» и летописью относительно времени солнечного затмения, а в тексте «Слова» исчезает «явная астрономическая несообразность, состоящая в том, что либо затмение продолжалось непрерывно несколько дней подряд, либо на протяжении нескольких дней оно повторялось дважды».21 Тем самым устраняется
главный аргумент в пользу перестановки в начале «Слова» и отпадает всякая необходимость в ней. Получается ясный и последовательный рассказ автора «Слова» о походе Игоря. Начинается он, по авторскому замыслу, не со сборов в поход (рассказ об этом и о встрече Игоря со Всеволодом у Оскола автор вкладывает в уста Бояна!), а с солнечного затмения. После лирического отступления о Бояне автор «Слова» продолжает свой рассказ о солнечном затмении. Причем это продолжение сигнализируется фразой («Тогда въстуци Игорь. »), схожей своим началом с первой фразой авторского рассказа об Игоре («Тогда Игорь възр ѣ »). Обратившись с речью к своим воинам, призвав их невзирая на солнечное затмение (которое могло знаменовать как поражение, так и победу22) продолжать поход, Игорь «въступи. въ златъ стремень и по ѣ ха по чистому полю. Солнце ему тъмою путь заступаше. ». Таким образом, рассказ о солнечном затмении — это связное начало авторского рассказа о походе Игоря, в которое вклинивается лирическое отступление о Бояне, его творческой манере.
Итак, Боян, следуя традиции языческих певцов и, видимо, сам будучи языческим певцом, несмотря на то что жил в XI в.,23 спел бы Игорю нечто однозначное: славу (хвалу) или карание (хулу), в зависимости от своего «замышления» — замысла, намерения. Какое же произведение противопоставляет Бояновым песням автор «Слова»? Он намерен слагать песню «не по замышлению», т. е. заранее задавшись определенной целью (спеть либо хвалу, либо хулу), а «по былинам сего времени».
Слово «былины» понимается исследователями как исторические факты, события; правда. Но былины — это скорее рассказы о походе Игоря. Подтверждение этому находим в таких родственных словах, как «быль», «былица» (ср. «небылица»), «быличка», «бывальщина», «бывалка», означающих рассказ о действительном происшествии,24 а точнее, рассказ либо о событиях, действительно имевших место, либо о событиях, в действительность которых верит автор.25 Именно в таком значении — рассказы о действительно происходивших событиях — употребляется в народном языке и слово «былины» по отношению к русским
народным эпическим песням о богатырях, как термин введенное в науку И. П. Сахаровым.26
Итак, автор «Слова о полку Игореве» намерен следовать «былинам сего времени», т. е. он решает объективно подойти к походу Игоря, сложить песнь о нем, основываясь на правдивых рассказах участников похода (возможно, здесь имеется в виду конкретный рассказ о походе Игоря), а не задавшись заранее определенной целью — спеть хвалу или хулу Игорю.
Но не только в этом (т. е. в творческом методе) отличие автора «Слова» от Бояна. Различны и цели, задачи, которые ставили перед собой Боян и автор «Слова о полку Игореве», слагая свои песни. В отличие от Бояна автор «Слова» обращается к походу Игоря не для того, чтобы прославить или укорить его участников; он не хвалит и не хулит Игоря (не случайно исследователи затрудняются однозначно ответить на вопрос: хорош или плох Игорь в представлении автора «Слова»), а пытается объективно взглянуть на описываемые события и сделать своевременные выводы. Если Боян пел песню князю (для того, чтобы прославить или укорить его), то автор «Слова» поет песню не князю, не о князе; он слагает «слово» о походе Игоря, а не о нем самом.
Таким образом, отличие «Слова о полку Игореве» от песен Бояна прежде всего в творческом методе и в той задаче, цели, которую ставят перед собой авторы. Однако и этим оно не исчерпывается. Различные цели обусловили различие и в форме произведений.
Исходным, традиционным жанром для автора «Слова о полку Игореве» является тот, к которому принадлежат песни Бояна. Д. С. Лихачев не раз подчеркивал, что «Слово» очень близко к «плачам» и «славам».27 Об этом говорит и факт противопоставления автором «Слова» своей песни песням Бояна, так как противопоставляя, он тем самым сопоставляет их. Чтобы сравнивать два предмета, явления и т. д., нужно, как известно, чтобы у них была общая основа. Такой общей основой для «Слова о полку Игореве» и песен Бояна является, видимо, принадлежность к одному жанру — жанру воинской лиро-эпической песни. Ни песни Бояна (слава, или хула, или плач), ни «Слово о полку Игореве» не ставили себе целью рассказать о событии, которому посвящены. Последовательно и бесстрастно описывать происходящее (в память потомкам) — дело летописцев. Боян же и автор «Слова о полку Игореве» слагают произведения, во-первых, глубоко лиричные, проникнутые авторским отношением к описываемому, а во-вторых, обращенные не к потомкам,
а в первую очередь к современникам. Они не рассказывают о происшедших событиях, а используют, привлекают их, создавая лирический отклик на них. Отсюда и некоторая фрагментарность в «Слове» в изображении событий, отсутствие подробного и непрерывающегося рассказа о походе Игоря. Чтобы сделать свою мысль убедительной, оба песнотворца обращаются к событиям далекого прошлого. Бояну историческая ретроспектива нужна для того, чтобы найти подтверждение славе или хуле в «дедней» славе или «деднем» бесславии, чтобы «свить славы оба полы сего времени». Автор «Слова» всматривается в историческое прошлое народа для того, чтобы найти там первопричину случившегося.
Однако новые задачи, новые цели автора «Слова о полку Игореве» по сравнению с Бояном обусловили жанровые видоизменения лиро-эпической песни. Прежде всего, «Слово» — это не однозначная по смыслу песня Бояна. Это и плач, и хула, и слава одновременно. Кроме того, следуя «старым словесам», т. е. «словам»-песням Бояна, автор «Слова о полку Игореве» испытал влияние новых «слов» — ораторской прозы. Слияние в «Слове о полку Игореве» двух этих жанров неудивительно, так как они имеют много общего. Византийские по происхождению «слова», так же, как и песни Бояна, принадлежат к разряду лиро-эпических жанров, в которых главное — не рассказ о событии, а лирический отклик на него. Оба жанра — и песни Бояна, и ораторская проза — рассчитаны на устное исполнение перед слушателями и предполагают непосредственное к ним обращение. Что касается формы, то и тот и другой жанр в своей «торжественной» форме предполагали ритмичность и наличие рифмы.
В чем же выразилось в «Слове о полку Игореве» влияние ораторской прозы? На этот вопрос подробнейшим образом попытался ответить И. П. Еремин.28 Если нельзя согласиться с ним относительно полного отождествления «Слова о полку Игореве» с жанром торжественного красноречия, то совершенно правомерно, на мой взгляд, объяснять влиянием ораторской прозы наличие в «Слове» зачина, содержащего рассуждения автора о методе художественного творчества и о назначении поэзии, а также обращения автора к князьям, являющегося, по сути дела, произведением в произведении: это не что иное, как речь, «слово», ораторское произведение, «политическое поучение». Такой речи-призыва наверняка не было в песнях Бояна, чья задача ограничивалась пением хвалы или хулы.
Тесное взаимодействие в «Слове о полку Игореве» двух жанров — песни и «слова» было отмечено исследователями уже давно. «Если это речь, то она близка к песне; если это песнь, то она
близка к речи», — написал Д. С. Лихачев в 1950 г.29 Еще определеннее о жанровом синкретизме «Слова о полку Игореве» сказал Н. К. Гудзий: «Автор. создает одновременно страстную лирическую песню и волнующее публицистическое произведение. ».30
В стремлении объединить в своем произведении особенности двух жанров автор «Слова о полку Игореве» не одинок. «Всякое гениальное художественное произведение, — писал А. А. Назаревский, — всегда, как правило, ломает жанровые рамки и каноны своего времени».31 Мы знаем много примеров из истории литературы, когда новый жанр рождался на стыке двух старых. Тщательное изучение процесса жанрообразования в древнерусской литературе также даст, вероятно, много подобных примеров.
Таким образом, зачин в «Слове о полку Игореве» — не только дань литературной традиции. Автор полемизирует здесь с Бояном, а в его лице с целой школой словесного искусства — со всей дружинной поэзией с ее тематической заданностью и однозначностью (либо слава, либо плач), субъективным отражением событий, бравурностью и трафаретностью выражений.
1 Еремин И. П. «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия. — В кн.: Слово о полку Игореве: Сборник исследований и статей. М.; Л., 1950, с. 100.
2 Миллер В. Взгляд на «Слово о полку Игореве». М., 1877, с. 62.
3 Назаревский А. А. О жанровой природе «Слова о полку Игореве». — Наукові записки, т. 14, вип. 1. Київ, 1955, с. 113—144. (Збірник Філологічного факультету, № 7); Лихачев Д. С. Слово о походе Игоря Святославича. — В кн.: Слово о полку Игореве. Л., 1967, с. 20—21 (Б-ка поэта. Больш. сер.).
4 Смолицкий В. Г. Вступление в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, М.; Л., 1956, т. 12, с. 5—19.
5 Здесь и далее текст цитируется по кн.: Слово о полку Игореве. 2-е изд. Л., 1967 (Б-ка поэта. Больш. сер.).
6 Историю данного вопроса см. в статье В. Г. Смолицкого.
7 Шарыпкин Д. М. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов. — ТОДРЛ, Л., 1976, т. 31, с. 14—22.
8 Говоря об эмблемах трех ярусов мироздания, Д. М. Шарыпкин написал: «Эмблема высшей сферы — орел, низшей — волк. Мировое древо (как и ветер) — эмблема промежуточного яруса между небом и землей. Оно есть символ жизни, безопасности и благополучия, изобилия и счастья». Однако буквально в предыдущем предложении сообщил, что три яруса мироздания, согласно индоевропейскому мифу, — это древо, земля и небо. Таким образом, мировое древо — средний ярус мироздания, а не его эмблема. Далее, на с. 18, Д. М. Шарыпкин приводит выдержку из одной мифологической песни «Старшей Эдды», где сказано: «Рататоск белка резво снует по ясеню Иггдрасиль (в скандинавской мифологии — древо жизни. — Л. С.), все речи орла спешит отнести она Нидхеггу (т. е. дракону, заменившему в скандинавской мифологии волка. — Л. С.) вниз». Думается, что раз мировое древо, согласно мифу, было одним из ярусов мироздания, а белка, снующая по мировому древу, упоминается в одном смысловом ряду с орлом и драконом (волком), то, видимо, белка и была эмблемой промежуточного, среднего яруса мироздания. Подтверждается это и тем, что в этом случае эмблемами трех ярусов являются животные, причем дракон (волк) и орел переговариваются при посредстве белки — эмблемы древа жизни, соединяющего верхний и нижний ярусы мироздания. Близок к такому пониманию и сам Д. М. Шарыпкин. На с. 20 он пишет: «Что же касается белки, то она воспринималась, очевидно, как один из аксессуаров (разрядка моя. — Л. С.) мирового древа, — так же, как и его ветви или корни».
9 Об образе «древо поэтическое, древо поэзии, древо песен» в поэзии скальдов см.: Ржига В. Ф. «Мысленное древо» в «Слове о полку Игореве». — В кн.: Сборник статей к 40-летию ученой деятельности акад. А. С. Орлова. Л., 1934, с. 109—112.
10 Шарыпкин Д. М. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов, с. 17—18.
12 О том, что третьей песней языческих певцов был плач («желение»), говорят многие данные. В «Слове некоего Христолюбца» обличается пение на пирах «караний» и «желен ѣ и», т. е. хулы и плача (см.: Аничков Е. В. Язычество и Древняя Русь. СПб., 1914, с. 334). Дошедший до наших дней обычай приглашать на похороны плакальщиц также говорит о том, что плач был жанром личностного, а не коллективного творчества. Жанр плачей в древнерусской литературе — это, видимо, продолжение устной традиции.
13 Поскольку слава — это хвалебная по содержанию песня, хвала, а карание — хулительная песня, хула, «каяние», считаю возможным в данной статье употреблять слова «слава» и «хвала», а также «карание» и «хула» как синонимы.
14 Шарыпкин Д. М. Боян в «Слове о полку Игореве» и поэзия скальдов, с. 18.
15 Предложение, выражающее эту мысль и представляющее собой с синтаксической точки зрения период, в изданиях «Слова о полку Игореве» почему-то разбивается по разным предложениям или даже абзацам. Приведем его в том виде, какой считаем верным: «О Бояне, соловию стараго времени! Абы (т. е. если бы. — Л. С.) ты сиа плъкы ущекоталъ, скача, славию, по мыслену древу, летая умомъ подъ облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища въ тропу Трояню чресъ поля на горы, — п ѣ ти было п ѣ снь Игореви, того (Олга) внуку: „Не буря соколы занесе чресъ поля широкая — галици стады б ѣ жать къ Дону Великому“».
16 Как хулу эту фразу рассматривали Е. В. Аничков (Язычество и Древняя Русь, с. 333) и О. Сулейменов (Аз и я. Алма-Ата, 1975, с. 104—110).
17 Лихачев Д. С. Слово о походе Игоря Святославича. — В кн.: Слово о полку Игореве. Л., 1967, с. 29.
18 Лихачев Д. С. Предположение о диалогическом строении «Слова о полку Игореве» — см. с. 13—14 наст. изд.
19 Михайлов А. Д. Об одной старофранцузской параллели «Слову о полку Игореве» — см. с. 88 наст. изд.
21 Гудзий Н. К. Еще раз о перестановке в начале текста «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, М.; Л., 1956, т. 12, с. 37.
22 Яценко Б. И. Солнечное затмение в «Слове о полку Игореве». — ТОДРЛ, М.; Л., 1976, т. 31, с. 117.
Вероятно, язычники считали солнечное затмение только плохим предзнаменованием, а христиане — просто предзнаменованием, смысл которого ясен одному богу. В таком случае воины Игоря толкуют солнечное затмение как язычники, а Игорь, хотя и колеблется, поступает как христианин.
23 В исследованиях последних лет по язычеству Древней Руси показано, что языческие представления, обычаи, образы жили еще много веков после принятия в Киеве христианства.
24 Словарь русского языка: В 4-х т. М.; Л., 1981, т. 1, с. 129 (слова «быль», «бывальщина»). См. также: Словарь русских народных говоров. Л., 1968, вып. 3, ст. «былица», «быличка» и др.
25 Померанцева Э. В. Мифологические персонажи в русском фольклоре. М., 1975, с. 4—7, 13 и др.
26 О термине «былина» см.: Астахова А. М. Былины: Итоги и проблемы изучения. М.; Л., 1966, с. 21—27.
27 Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы. — В кн.: Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и культура его времени. 2-е изд. Л., 1985, с. 20—22.
28 Еремин И. П. 1) «Слово о полку Игореве» как памятник политического красноречия, с. 93—129; 2) К вопросу о жанровой природе «Слова о полку Игореве». — ТОДРЛ, М.; Л., 1956, т. 12, с. 28—34.
29 Лихачев Д. С. Слово о полку Игореве (историко-литературный очерк). — В кн.: Слово о полку Игореве. М.; Л., 1950, с. 252 (Сер. «Лит. памятники»).
30 Гудзий Н. К. История древней русской литературы. М., 1953, с. 125.
31 Назаревский А. А. О жанровой природе «Слова о полку Игореве», с. 113—144.