Для чего используются повторы в фольклоре

СЛОВЕСНЫЕ ПОВТОРЫ

Эмоционально-выразительное выделение слов становит­ся более сильным в том случае, когда эти слова повторя­ются в одном или нескольких соседних предложениях.

Повторение одного и того же слова в сложном пред­ложении нередко осуществляется из логических соображе­ний — для разъяснения высказываемой мысли или уста­новления более отчетливой смысловой связи между чле­нами предложения. Например: Настали минуты всеобщей торжественной тишины природы, те минуты, когда сильнее работает творческий ум. » (Гончаров).

Но очень часто в художественной речи слово или несколько слов повторяются даже в одном простом пред­ложении. Они повторяются только для того, чтобы вызвать эмоционально-выразительное их произнесение. Такой син­таксический прием называется словесным повтором.

Сравним, например, следующие стихи из разных произ­ведений Пушкина: «Мой бедный Ленский! изнывая, || Не долго плакала она» и «Но бедный, бедный мой Евгений. || Увы! Его смятенный ум. ». Во втором случае повтор эпитета «бедный» создает гораздо более ощутимую эм­фазу, нежели в первом, где повтора нет.

В художественной литературе, особенно стихотворной, простые словесные повторы применяются часто. Напри­мер: «Зовет меня, зовет твой стон, || Зовет и к гробу приближает» (Державин); «Еду, еду в чистом поле, || Ко­локольчик дин-дин-дин. || Страшно, страшно поневоле || Средь неведомых равнин!» (Пушкин); «Да не робей за от­чизну любезную. || Вынес достаточно русский народ, II Вынес и эту дорогу железную — || Вынесет все, что господь ни пошлет!» (Некрасов); «Наш путь степной, наш путь в тос­ке безбрежной, || В твоей тоске, о Русь!) (Блок); «Перепра­ва, переправа! || Пушки бьют в кромешной мгле» (Твардов­ский); «Я слушал, слушал этот мягкий слитный гул, и пошевельнуться не хотелось» (Тургенев).

Нередко применяется повтор эпитета при разных сло­вах одного предложения, это приводит к различиям смыс­ловых оттенков повторяющегося слова. Например: «И горько жалуюсь, и горько слезы лью, || Но строк печальных не смываю» (Пушкин): «Но рано надо мной отяготели узы || Другой, неласковой и нелюбимой Музы, || Печаль­ной спутницы печальных бедняков» (Некрасов); «Россия, нищая Россия, || Мне избы серые твои, / Твои мне песни ветровые — Как слезы первые любви!» (Блок); «И остались вдруг пустые поля, деревня впереди, и он сам, одино­кий и чужой всему, одиноко идущий по заброшенной большой дороге» (Л. Толстой).

Подобных словесных повторов немало и в произве­дениях устного народного творчества. Например: «Скинусь

я, сброшуся горькой пташечкой, || Полечу я, горькая, в матушкин садок, || Сяду я, горькая, на сладкую яб­лонь» и т. п.

Но в фольклоре часто применяются и повторы дру­гого вида, которые можно назвать корневыми. В них рядом ставятся слова одного корня, но разной грамма­тической формы. Например: «Как увидели-то они чудо-чудное, || Чудо-чудное, диво-дивное»; «Под Черниговом силушки черным-черно, || Черным-черно, как черна воро­на»; и т. п. Подобные повторы можно найти в произве­дениях поэтов, подражающих стилю народного творчества: «Вся птичками летучими, певучими полным-полна» (Коль­цов); «Ах ты, горе-горькое, || Скука-скушная, смертная» (Блок). Но иногда они являются и результатами само­стоятельного творчества: «Так еще живы мои раны, так горько мое горе» (Тургенев).

Для устного народного творчества характерны также повторы синонимические. Это повторение слов в их синонимичности, в которой они так тесно связаны между собой по смыслу, что в тексте пишутся через дефис. Например: «Стал Вольга растеть-матереть»; «Гово­рит ему отец-батюшка»; «Ты какого будешь роду-племе­ни»; «Пропил-промотал все житье-бытье»; «Нам не делать бою-0раки-кровопролития» и т. п. Также и у поэтов, тя­готеющих к стилю народной поэзии: «Царь с царицею простился, || В путь-дорогу снарядился»; «ждет-пождет с утра до ночи» (Пушкин).

Особенную выразительность словесный повтор получа­ет тогда, когда одно и то же слово стоит в начале двух и более соседних стихов или двух и более соседних про­заических фраз. Такой синтаксический прием называется анафорой (гр. anaphora — вынесение), или «едино-начатием». Например: «Познал я глас иных желаний, ||Познал я новую печаль» (Пушкин); «Лениво дышит полдень мглистый, || Лениво катится река, ||И в тверди пламенной и чистой ||Лениво тают облака» (Тютчев).

Стонет он по полям, по дорогам,

Стонет он по тюрьмам, по острогам, В рудниках, на железной цепи; Стонет он под овином, под стогом, Под телегой, ночуя в степи; Стонет в собственном бедном домишке, Свету божьего солнца не рад; Стонет в каждом глухом городишке, У подъездов судов и палат.

Так же и у поэтов нашего времени. Например: «Спокойно трубку докурил до конца, || Спокойно улыбку стер с ли­ца» (Н. Тихонов); «По русским обычаям, только пожари­ща II На русской земле раскидав позади, || На наших глазах умирают товарищи, || По-русски рубаху рванув на груди» (Симонов). То же в прозе: «Он не мог оши­биться. Только одни на свете были эти глаза. Только одно было на свете существо, способное сосредоточить для него весь свет и смысл жизни» (Л. Толстой).

Своеобразным оттенком выразительности отличается прозаическая анафора союза «и». Она была очень употре­бительна в христианской церковной литературе — в еван­гелии: с ее помощью передавалась торжественность ми­фологического повествования. По ассоциации с этим цер-ковно-книжным стилем такой же синтаксический прием, с тем же свойством выразительности применяется иногда и в новой литературе. Например: «И теперь, утомясь при­зывами к оружию, пришел в свой дом отдохнуть. И, смот­ря на багрянец заката и на синее небо, он плакал. И казалось, оно (его сердце. — Г. Я.) смягчается от ласкового дыхания короткой зари. И в душу Гамалиота опускается тихое спокойствие. И все молчали, потому что молчал учитель. » (Короленко).

Синтаксическим приемом, подобным анафоре, является эпифора — вынесение одних и тех же слов или слово­сочетаний в конце нескольких соседних стихов, или строф, или прозаических абзацев. Такова, например, развернутая эпифора в стихотворении Пушкина «Моя родословная». В нем каждая строфа заканчивается одним словом, выра­жающим основную мысль целого и выступающим в разных смысловых вариациях: «И я родился мещанин», «Я просто русский мещанин», «Я мещанин. я мещанин» и т. п. Эти повторы в конце строф передают горький и вместе с тем вызывающий юмор поэта, потомка знатного и знаменитого рода, оказавшегося почти разночинцем, «мещанином».

Совсем иную, например героическую, направленность получает иногда эпифора у других поэтов. Так, в сти­хотворении А. Межирова «Коммунисты, вперед!» четыреж­ды, завершая строфы стихотворения, повторяется призыв: «Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!»

Иногда эпифора встречается в прозе. Так, «золотое слово» Святослава Киевского в «Слове о полку Игореве» состоит из обращений к ряду русских князей той эпохи и каждое обращение заканчивается призывом восстать «за землю Русскую, за раны Игоря, буего Святославича».

От эпифоры надо отличать стихотворный рефрен (фр. refrain — припев). Рефрен пришел в литературную лирику из хоровых припевов произведений устной народ­ной поэзии. В отличие от эпифоры, которая бывает за­вершением мысли, рефрен — самостоятельное предложе­ние, часто вопросительное или восклицательное, логически обособленное от основного текста строф. Так, в стихо­творении Михаила Светлова «Гренада» каждая строфа завершается двумя восклицательными стихами, повторяю­щими и усиливающими его заглавие.

Не надо, ребята, О песне тужить. Не надо, не надо, Не надо, друзья. Гренада, Гренада, Гренада моя!

Наряду с повторами отдельных слов и небольших сло­восочетаний и в устном народном творчестве, и в ху­дожественной литературе употребляются более широкие повторы целых сложных предложений и больших обо­собленных групп слов, создающих эмоциональную значи­тельность их интонирования. При этом, в зависимости от контекста, эта значительность может быть совершенно различной. Такой прием называется синтаксичес­кой тавтологией.

Вот пример из «Мертвых душ», в котором синтакси­ческая тавтология имеет комическое звучание: «. он вновь начал выглядывать: нельзя ли по выражению в лице и в глазах узнать, которая была сочинительница; но никак нельзя было узнать ни по выражению в лице, ни по вы­ражению в глазах, которая была сочинительница».

В стихотворении Брюсова «Кубок» подобным же прие­мом создается лирико-романтическая интонация:

О, дай припасть устами к краю Бокала смертного вина! Я бросил щит, я уступаю,— Лишь дай, припав устами к краю, Огонь отравы пить до дна!

Приему словесного повтора подобен прием словесной градации. Он заключается в том, что повторяется не одно и то же слово, а семантически близкие слова, которые, постепенно усиливая друг друга, создают один образ со все большей эмфатичностыо интонаций. Напри­мер: «В старину любили хорошенько поесть, еще лучше лю­били попить, а еще лучше любили повеселиться» (Гоголь);

еще: «Вдалеке возник невнятный || Новый, ноющий, дву­кратный || Через миг уже понятный \\ И томящий душу звук» (Твардовский); или: «Сгорели в танках мои това­рищи II До пепла, до золы, дотла» (Слуцкий).

Источник

Для чего используются повторы в фольклоре

Вантит, История Воронеж, Культура Воронеж, Археология Воронеж, Природа Воронеж, Экология Воронеж, Этнография Воронеж, Древности Воронеж, Книги Воронеж

О функциях повторяемости в поэтическом языке фольклора

О повторяемости как о важнейшей черте народно-поэтического стиля писали еще В.Г. Белинский, Н.Г. Чернышевский, Н.А. Добролюбов. Из представителей академического литературоведения XIX века особенно настойчиво об этом явлении говорил А.Н. Веселовский. В ХХ веке на повторяемости как древнейшем и важнейшем «механизме» фольклора, поддерживающем «определенную фольклорную эстетику» (2, 19), акцентировали внимание такие ученые, как В.Я. Пропп, Е.М. Мелетинский, А.П. Евгеньева, В.И. Еремина и другие.

Каковы же эстетические функции этого явления в устном народном творчестве? Из всех повторяющихся элементов фольклора, пожалуй, самым ярким показателем его художественной системности являются «общие места», поэтические формулы. По очень точному определению А.Н.Веселовского, «народная поэзия живет формулами. нет того личного элемента в описании, который вводит в него разнообразие, а есть одна, точно иконописная схема» (3, 188). Здесь, во-первых, говорится обо всей народной поэзии, а во-вторых, сама формульность понимается не как шаблонизация, а как действие «некоторого особенного способа выражения» (4, 81), принципиально отличного от литературного.

Но ведь тавтологические сочетания встречаются не только в народной поэзии, но и в диалектах, и в литературном языке. В чем же специфика употребления тавтологии в языке фольклора?

Прежде всего, по наблюдениям А.П. Евгеньевой, в народной поэзии разные виды тавтологических сочетаний появляются гораздо чаще, чем в литературном языке и диалектах. Это явление исследовательница связывает с тем, что тавтология выполняет функцию «выражения общего, типического, что характерно для художественного стиля устной поэзии. » (5, 139). Эти совершенно верные утверждения, однако, нуждаются в более глубоком обосновании.

В любом жанре фольклора это движение образной мысли осуществляется прежде всего в повторении функций элементов одного ряда на всех уровнях произведения: начиная с речевых элементов (лексических, грамматических, синтаксических, фонетических, ритмических) и кончая целыми звеньями сюжета, образами и картинами. При этом имеются в виду функции обобщения и конкретизации, изображения и оценки, т.е. функции создания художественного образа в фольклоре.

Такую же картину представляют так называемые тавтологические эпитеты, которые А.Н.Веселовский считал самым древним видом эпитета, стоящим где-то у истоков образования фольклорной стилистической системы. Таковы, например, эпитеты в сочетаниях: «воля вольная», «горе горькое», «темница темная», «тоска тоскучая». И здесь определения, не углубляя и не обогащая сколько-нибудь значение определяемого, усиливают и одновременно конкретизируют его содержание.

Это расхождение можно наблюдать уже в таких тавтологических сочетаниях, как «красная девица», «белый свет», «солнце красное», «грязи топучие», которые представляют лишь этимологическое «тождесло-вие» (А.Н.Веселовский), но в реальном своем звучании и значении содержат значительные отличия.

В этом же ряду семантического расхождения сочетаемых слов, только с еще большей степенью смыслового отдаления, находятся и выражения с так называемыми «пояснительными эпитетами» (А.Н. Весе-ловский), или эпитетами, которые «берутся из нового наблюдения над явлением» (А.П. Потебня). Таковы, например, сочетания: «стол белоду-бовый», «цветок лазоревый», «косящето окошко», «ествушка сахарная», «двор широкий» и другие. В данном случае уже нет повторения значения определяемого в определении, как в тавтологическом эпитете, и образная мысль движется по линии присоединения нового признака, выраженного определением и не свойственного самому явлению, обозначаемому определяемым.

Чем обусловлен этот принцип движения образной мысли в народной поэзии и в чем его отличие от литературы?

Если взять более крупные повторяющиеся элементы фольклора, то можно увидеть ту же картину.

Например, сопоставим поэтические формулы времени, которые часто встречаются в былинах и лирических песнях.

В былинах: «А день-то ведь за день, как дожжи дожжят, А неделька по недельке, как ручьи бежат, А год-то за год, как трава росла. » (7, 403).

В лирических песнях:

«Часочек мне кажется да за денечек,

Денечек покажется за недельку,

Неделька покажется за май месяц» (8, 153).

В былинной формуле ряд сравнений конкретных единиц движения времени с явлениями природы, соотносящихся по принципу лексико-синтаксического и ритмического параллелизма, выражает мысль о быстротечности и в то же время объективности течения времени, вне зависимости от восприятия человека. В лирической формуле переживание лирическим персонажем медленно тянущегося времени передается тоже посредством организации образных рядов (эмоциональных сравнений, переходящих в гиперболы) в конструкцию лексико-синтаксического параллелизма. Как видим, повторения пронизывают все уровни языка обеих формул. При этом они (повторения) носят присоединительно-перечислительный характер, т.е. они не развивают художественную мысль, как это было бы в литературе, а как однородные члены-понятия выражают одну и ту же мысль (в данном случае поэтическую мысль о времени), представляя, по словам В.Я.Проппа, «течение времени» «в видимых образах» (9, 522), что происходит, по определению И.А.Оссовецкого, «путем перечисления конкретных вариантов» (10, 229).

Источник

Мелетинский Е.М.: Эдда и ранние формы эпоса
Повторы

Повторы

Начнем с народной дидактики, заполняющей значительную часть «Речей Высокого». В нравоучительных строфах «Речей Высокого» во многих случаях рядом оказываются строфы, имеющие идентичное начало, например:

(Другие примеры см. в приложении Iа)

В приведенных случаях наличие повторений объясняется популярностью ряда поговорок, которые стали составной частью различных более распространенных дидактических изречений. Изречения эти, в сущности, соотносятся как фольклорные варианты, что только подтверждает их происхождение из недр устного народного творчества. При циклизации этих изречений, возможно еще на чисто фольклорной стадии, они нанизывались и по тематическому признаку, и по сходству начальных стихов. Но эти повторы в двух-трех стоящих рядом строфах, обрамляющие маленькие группы строф, не стали еще сознательным средством упорядочения общей композиции.

«Речах Высокого» один из циклов дидактических строф объединен двадцать раз повторенной в водной формулой:

Ráðomc þér Loddfáfnir, at þú ráð nemir,

nióta mundo, et þú nemr,

þér muno goð, ef þú getr:

(Háv 112, 113, 115, 116, 117, 119, 120, 121, 122, 125, 126, 127, 128, 129, 130, 131, 132, 134, 135, 137).

Советую тебе, Лоддфафнир, но прими совет,

получишь пользу, если примешь,

он тебе будет впрок, если усвоишь.

Формула эта очень напоминает «обрамляющие» формулы ритуальной и гномической поэзии и, возможно, к ним восходит; тем более, что и «Речи Высокого», наряду с народными поговорками и правилами житейской мудрости, содержат поэтическую обработку магических заговоров.

Одни и те же или аналогичные группы слов повторяются в перечне заклинаний в «Речах Высокого» (Háv 148-162) в дидактических строфах в «Речах Сигрдривы» (Sd 22, 23, 24, 26, 28, 29, 31, 33, 35, 37 и Sd 6, 7, 9, 10, 11, 13), в вопросах и ответах соревнующихся в мудрости Одина и великана Вафтруднира (Vm 11,13,15,17; Vm 20, 22; Vm 24, 30, 32, 34, 36; Vm 26, 38, 42; Vm 44, 46, 48, 50, 62, 54), в вопросах, которыми Тор испытывает сватающегося к его дочери Альвиса (Alv 9, 11, 13, 15, 17, 19, 21, 23, 25, 27, 29, 31, 33), в обращении Одина к вёльве и в ее ответах (Bdr 8, 10, 12 и Bdr 7, 9, 11), в речах мудрой Хюндлы (Hdl 16,17,20, 21, 23, 24, 26, 27, 29; Hdl 17, 18; Hdl 31, 32, 36, 39. Тексты повторов см. в Приложении).

В диалогической «Поездке Скирнира», имеющей ритуально-магическую основу, повторяется часть вопроса в ответе в разговоре бога-вана Фрейра со слугой Скирниром (Skm 9); повторяются угрозы Скирнира в диалоге с Герд, отвергающей сватовство (Skm 23, 25). Именно угрозой страшных заклинаний вырывает Скирнир согласие Герд. Повторения во фрагментах «Речей Высокого», «Речей Сигрдривы» и «Поездки Скирнира», содержащих отзвуки магической (заговорной) поэзии, еще связаны частично с представлением о магической силе слова. Указанные фрагменты знаменуют переход от магической основы повтора к его чисто стилистической функции в смысле акцентирования отдельных стихов или их объединения.

Многократные обрамляющие повторы занимают большое место в гномической эддической поэзии. К их числу прежде всего относятся имеющие характер общих мест формулы ритуальных вопросов из области тайного знания, типа «скажи мне. если».

И в «Речах Вафтруднира», и в «Речах Альвиса», и в «Снах Бальдра» часть вопроса снова повторяется в ответе. Таким образом, гномические стихи крепко скованы системой жесткой повторяемости, которая распространяется также и на синтаксическую структуру, т. е. повторы сопровождаются строгим параллелизмом.

Все же в «Речах Фафнира» имеющиеся повторы в основном связаны именно с дидактико-гномическими формулами и ритуалом вещих предсказаний:

Segðu mér, Fáfnir, allz þic fróðan qveða

ос vel mart vita (FM, 12 и 14).

Скажи мне, Фафнир, говорят, что ты мудр

Iþ gialla gull ос i gloðrauða fé,

þér verða þeir baugar at bana. (Fm 94 6, 204 6).

Звенящее золото и огнекрасное богатство

принесут тебе гибель.

Fm 34 и Fm 38 представляют неточный повтор (вариацию) совета вещих птиц, язык которых научился понимать Сигурд:

Höfði scemra láti hann inn hára pul

fara til heliar héðan.

ollo gulli þá kná hann einn ráða,

ölð, þvi er und Fáfni lá (Fm 34).

Пусть укоротит голову седому тулу,

отправит его прочь в хель (преисподнюю),

всем золотом мог бы тогда один владеть,

многим, что лежит под Фафниром.

öfði scemra láti hann þann inn hrimkalða iötunn

þá mundu fiár, þess er Fáfnir réð,

einvaldi vera (Fm 38)

Пусть укоротит голову холодному ётуну

тогда сможет завладеть богатством Фафнира.

Приведенный повтор весь насыщен формулами, имеющими универсальное распространение.

Во многом аналогичный характер имеют повторы в «Перебранке Локи», где сочетаются элементы ритуального действа и пародии, бранное обвинение часто повторяется с изменением лица в ответе задетого собеседника. Множество раз повторяется формула þegi þú (молчи), представляющая антитезу segdu þat (скажи). Последняя формула в явно пародийной функции встречается только один раз в первых словах произведения.

Несколько раз употребляется (устами Одина) известная формула (в ряде вариантов):

er þú faer þér Gefion at gremi,

þviat aldar ørlog bygg ec at hon öll um viti

iafngorla sem ec (Ls 21)

Сумасшедший ты, Локи, и безумный,

ведь жизненные судьбы все, я думаю, она знает

и равной мере как я сам.

Другие варианты: Ls 29 (в применении к Фригг), Ls 47.

В «Песне о Харбарде», также представляющей шутливую перебранку (Одина и Тора), полностью устранены всякие ритуальные отголоски и в качестве повтора выступает чисто бытовая реплика (в конце строфы);

ð vanntu рá meðan þórr? (Hrbl 18, 22, 28, 36)

Hvað vanntu рá méðan Harbarð? (Hrbl 15, 19, 23, 29)

Что ты поделывал, Тор (Харбард)?

Несколько иной характер имеют повторы стихов в «Песне о Риге» и в особенности в «Прорицании вёльвы». Прежде всего в этих произведениях повторяющиеся формулы не речевые, а повествовательные. Кроме того, они не столько являются необходимым введением в следующую за ними строфу, сколько поэтическим приемом общего развертывания повествования и создания композиции поэмы в целом.

«Песня о Риге» четко разделена на три аналогичных эпизода (участие Рига-Хеймдалля в зарождении предков трех сословий) со строгим повторением не только общей структуры каждого эпизода, но и ряда формул, выступающих как общие места данной поэмы. Заслуживает внимания, что одна из этих формул:

þeim ráð at segia (Rþ 5, 17, 30, 33)

Риг сумел им советы высказать, переводит из прямой речи в косвенную вводную формулу к гномико-дидактическим строфам, вроде обращения к Лоддфафниру в «Речах Высокого».

Ar gvaðo ganga groenar brautir (Rþ 1)

В ранние времена, рассказывают, шел Риг по зеленым дорогам.

Пошел Риг по прямым дорогам.

Трижды повторяется и формула:

meirr lagðiz hann miðvar reccio,

á hlið hvára hión salkynna (Rþ 5, 19, 33).

затем лег он посредине постели,

В «Прорицании вёльвы» повторы имеют характер рефрена. Рефрен воспроизводит некую эпическую картину, создавая своеобразную раму, фон повествования, и вместе с тем нагнетает определенное настроение.

В первой части, где тон повествования спокойный и речь идет о давно прошедших временах, о создании мира, рефреном является знаменитое описание «тинга богов»

þa gengo regin öll á rocstóla,

ginnheilog goð, oc um þat gaettuz (Vsp 9, 23, 25)

Тогда отправились все властители к сиденьям,

священные боги, и совет держали.

Взволнованный рассказ вёльвы, находящейся в состоянии экстаза, о решающих событиях, предшествующих гибели мира, сопровождается рефреном (в виде последнего краткого стиха строфы)

ð ér enn eða hvat? (Vsp 27, 28, 33, 35, 39, 41)

Фоном для картины гибели мира является следующий рефрен:

Geir nú Garmr miöc fyr Gnipahelli,

festr mun slitna, enn freki renna;

öld veit hon froeða, fram sé ec lengra,

um ragna röc, romm, sigtýva (Vsp 44, 49, 58).

Лает теперь Гарм громко у Гнипахеллира,

привязь рвется, да жадный (т. е. волк Фенрир) мчится;

много знает она, премудрая, предвижу я далеко (вперед)

В последней части, где рисуется обновление мира, снова звучит рефрен:

vitoð ér enn eða hvat? (Vsp 62, 63).

Несмотря на текстуальные совпадения данных стихов, смысл мотива совершенно иной: приход дев из Ётунхейма, находка странствующими асами лишенных жизни и судьбы древесных «прообразов» мужчины и женщины. Если «великанш» этих отождествить с норнами, то отдаленная связь может заключаться только в том, что норны определяют судьбу людей, а боги нашли людей, еще не имеющих судьбы.

В Vsp 37 «стоят» палаты карлов и ётунов, в Vsp 38 «палаты она видит стоящими» на берегу мертвых. Речь и дот о других палатах, но тема «палат» и глагол «стоять» связывают две строфы.

Повторяются также целая строфа (þrk 26, 28) и формула быстрого перемещения Локи из Асгарда в Ётунхейм и обратно (þrk 5, 9).

Повторы, вопреки принятому мнению, играют очень существенную роль, в некоторых песнях континентально-германского происхождения, которые обычно считаются старейшими. «Песня о Вёлюнде» начинается словами:

Meyiar flugo sunnan, myrcvið i gognom,

alvitr unga, orlog drýgia (Vkv 1 1-4 )

Девы летели с юга через темный лес,

enn einn Völundr sat i Ŭlfdölom (Vkv 5)

один Вёлюнд сидел в Ульвдалире,

þat spyrr Niðuðr, Niára dróttin,

ölundr sat i Ŭlfdölom (Vkv 6)

Тогда выследил Нидуд, ньяров вождь,

что один Вёлюнд сидит в Ульвдалире.

Перед нами типичная фольклорно-эпическая ретардация.

ómo þeir til Kisto, Kröfðo lucla,

oþin var illuð, er þeir i sa (Vkv 21)

Подошли они к ларю, потребовали ключи,

отворилось зло, когда они туда посмотрели.

Некоторые повторы (точные или в сочетании с вариацией) в «Песне о Вёлюнде» связаны с приемом контраста: Вёлюнд и Нидуд с семейством как бы меняются ролями в результате мести кузнеца. В начале и в конце фигурирует жена Нидуда (главная вдохновительница зла по отношению к Кузнецу), «стоящая перед домом» и «входящая внутрь дома вдоль палаты» (в соответствии с универсальной формулой) перед тем, как сказать:

hon inn um gecc ennlangan sal,

stóð á gólfi, stilti röddo (Vkv 16):

úti stendr Kunnig qván Niðaðar,

(перевод см. в разделе «Общие места»).

Vaki ec ávalt, vilia lauss,

sofna ec minnzt. (Vkv 31)

сплю я меньше всего.

Hlaeianði Völunðr hófz at lopti,

gratandi Böðvildr gecc ór eyio (Vkv 29);

плача, Бёдвильд ушла с острова;

Hlaeiandi Völunðr hófz at lopti:

enn ókátr Niðuðr sat þá eptir (Vkv 38)

Смеясь, Вёлюнд поднялся в воздух;

В приведенных контрастных повторах употребляются универсальные формулы. В Vkv 40 и Vkv 41 ответ Бёдвильд повторяет вопрос отца:

sátoð it Völunðr saman i holmi?

Была ли ты вместе с Вёлюндом на острове?

Третья строфа подхватывает это начало. Посол говорит:

Atli mic hingat sendi riða ørindi,

mar inom mélgreypa, Myrcvið inn ókunna. (Akv 3 1-4 )

Атли меня сюда послал, скакать с поручением,

Слова посла частично повторяются или варьируются в строфе 18 при описании (уже в третьем лице) путешествия гьюкунгов к Атли по той же трудной и мрачной дороге (повтор как раз и акцентирует трудность и мрачность пути):

Fétom léto froecnir um fiöll at þyria

mar ina mélgreypo, Myrcvið inn ókunna (Akv 13)

Рысью пустили смелые по горам

В Vsp 6 (ответ Гуннара) и в Vsp 14 (описание двора Атли по прибытии туда гьюкунгов) эти дары снова перечисляются, но без украшающих эпитетов.

þa qvað þat Gunnar, gumna dróttin:

«Hér hefi ec hiarta Hialla ins blauða,

ólct hiarta Högna ins froecna,

er miöc bifaz, er á bióði liggr;

bifðiz hálfо meirr, er i briósti lá» (Akv 23).

Сказал Гуннар, вождь дружинников:

не похожее на сердце Хёгни смелого,

оно сильно дрожит, лежа на блюде;

дрожало вдвое больше, лежа в груди».

Maerr qvað þat Gunnar, geir-Niflungr:

«Hér hefi ec hiarta Högna ins froecna,

ólíct hiarta Hialla ins blauða,

er litt bifaz, er á bióði liggr,

bifðiz svági miöc, þá er i briósti lá» (Akv 25).

Сказал славный Гуннар, копьё-Нифлунг:

не похож на сердце Хьялли трусливого,

оно слабо дрожит, лежа на блюде:

дрожало вдвое меньше, лежа в груди».

Строфы 33 и 35 дают вариацию, воспроизводя выход Гудрун с отравленным кубком для Атли.

«Отрывке песни о Сигурде» почти совпадает первый короткий стих в трех первых строфах:

Hvat hefir Sigurðr til saca unnit. (Br I)

В чем Сигурд перед тобой повинен.

Mér hefir Sigurðr selða eida. (Br 2)

Мне дал Сигурд клятвы.

þic hefir Brynhildr böl at gerva. (Br 3)

Тебе Брюнхильд зло сделала.

Строфы 25 и 29 представляют собой вариацию с повторением первой строки. Они усиливают картину отчаяния Гудрун:

á sló hon svára sinar hendr,

at rammhugaðr reis up við beð (Sg 25 1-2 )

Так сильно она всплеснула руками,

что духом могучий поднялся с ложа.

Svá sló hon svára sinni hendi,

áðo við Kálcar i vá

oc gullo við gaess i túni (Sg 29 3-4 )

Так сильно она всплеснула руками,

что зазвенели кубки в углу

и закричали гуси во дворе.

Brenni inom húnsca á hlið aðra

mina þióna, meniom göfga (Sg 67 1-4 )

Сожгите рядом с гуннским (конунгом)

В «Первой песне Гудрун» повторяется

þegi Guðrún grata mátti,

Никак не могла Гудрун плакать,

так была она охвачена (горем).

Hugða ec hér i túni teina fallna (Gðr II 40)

Снилось мне, что здесь во дворе побеги падали;

Hugða ec mér af hendi hauca fliuga (Gðr II 41)

Снилось мне, что из рук моих сокол выпущен;

ða ec mér af hendi hvelpa losna (Gðr II 42)

Снилось мне, что из рук моих щенки выпущены.

В гномике льёдахатта часто встречаются троичные (и более) анафорические повторы (см. прилож. 1в).

þu vid öl varastr. ос við annars Kono

ос við þat iþ þridia. at þic þiófar né leiki (Háv 131 7-9 )

Будь осторожен с пивом и чужой женой,

и, в-третьих, чтоб тебя не перехитрил вор.

Здесь стихи 9-10 выступают в роли одной полной строки, что еще подкрепляется словами «в-третьих».

«Отрывка из песни о Сигурде»:

Sumir Gothormi. af gera deildo (Br 4 1-4 )

Некоторые жарили волка, некоторые резали змею,

некоторому Готорму вороньего мяса дали.

áv 69. Характерно, что троичное повторение (стилизованное под «диалогический размер» и находящееся в контексте «эпического размера» и в героической песне) служит описанию колдовского действия. Это и объясняет в первую очередь использование стилистики гномико-дидактических мифологических песен. Точно то же самое обнаруживаем и в Gðr I8 1-3 (только здесь не колдовское действие, а ритуал похорон):

Sialf scylda ec göfga sialf scylda ec götva

sialf scylda ec höndla helfor þeira (Gðr I 8 1-3 )

Сама должна была убрать, сама должна была похоронить,

Буквально во всех стихах, содержащих повторы анафорического, эпифорического или анафоро-эпифорического типа, несовпадающие элементы стиха являются синонимами и, во всяком случае, варьируют друг друга, грамматическая и синтаксическая структура отмечена строгим изоморфизмом.

Указанные типы повторов представлены в «Приложении» большим количеством примеров.

Почти все повторы относятся к начальной части строф, т. е. к первому хельмингу, первому длинному стиху, первому короткому стиху, первым словам. Наличие повторов начала строфы во многих случаях свидетельствует о том, что примерно вдвое-втрое большая (по объему, по сравнению с количеством слов, составляющих повтор) словесная группа, также структурно законченная, представляет собой «вариацию».

Повторы начальной части строфы составляют около 80 процентов всех повторов; в десяти процентах случаев группа слов, составляющая пятый короткий стих или пятый-шестой короткие стихи (при «эпическом» размере), повторяется в первом или первом-втором стихах другой строфы. В нескольких случаях (около 5%) третий-четвертый короткие стихи одной строфы перекликаются с началом другой, примерно в стольких же случаях совпадают финальные стихи различных строф.

Этот факт согласуется с тем, что формулы преобладают в начале строфы и стиха.

В отдельных случаях разделение это возникло в результате эпического «разбухания» первой строфы, «нравившегося во введении дополнительных строф, необходимых для завершения рассказа; возможна и поздняя интерполяция (например, в «Прорицании вёльвы»). Строфы повторяют определенные стихи (группы слов) часто в порядке перевода прямой речи в косвенную. Иногда действующие лица пересказывают события, ранее совершившиеся и уже описанные теми же словами (см., например, (рассказ посла Атли при дворе Гьюкунгов, сообщение о том, что Вёлюнд остался один, убийство детей Нидуда и рассказ об этом Вёлюнда); часто группы слов повторяются в ответе на вопрос или в реплике на нужную речь.

«Прорицании вёльвы», «Песне о Риге», «Песне о Харбарде», «Песне о Трюме», формально и в гномико-мифологических песнях. Однако по существу в гномических песнях («Речи Высокого», «Речи Вафтруднира», «Речи Гримнира», «Речи Сигрдривы» и др.) мы имеем дело не с настоящим рефреном, а со строгим повтором определенных формул в определенной ситуации, имеющей в какой-то мере ритуальный характер.

На материале повторов довольно отчетливо проявляется различие мифологических и героических песен.

«Прорицании вёльвы», эта общая черта песен на мифологические темы отчетливо проявляется и в драматически-комических («Перебранка Локи», «Поездка Скирнира», «Песнь о Харбарде»), и в такой эпической песне о мифических героях, как «Песнь о Трюме». Следы этого есть и в «Песне о Хюмире», но они в значительной мере там стерты ввиду влияния стиля скальдов.

ПРИМЕЧАНИЯ

1. Ср.: Jan de Vries. Die Völuspa (G. В. M., 1936, Heft ½, s. 1-14).

2. См. в кн.: C. M. Bowra. Primitive song, Weidenfeld and Nicolson. London, 1962.

Источник