Для чего нужна перестройка в ссср

pnovicoff

Павел В. Новиков

Экономическая модель СССР разительно отличалась от эталонной капиталистической. При этом она имела свои плюсы и минусы в реализации, поэтому её нельзя однозначно оценить (ни как лучшую, ни как худшую, сравнительно с западной). В частности нобелевский лауреат в области экономики (1994) Джон Нэш, чьё имя стало широко известно после х/ф «Игры Разума», считал что в ряде случаев она более эффективна – за счёт гибкости с которой можно было перераспределять ресурсы. Это актуально при решении глобальных задач, например, космонавтика в СССР развивалась намного стремительнее нежели в США, при этом денежных средств на её развитие расходовалось значительно меньше.

Тем ни менее, это не спасло советскую экономику от упадка. То, что страна движется к банкротству (но не развалу) руководство партии заметило ещё середине 80-х, что и стало причиной начало горбачёвской «Перестройки». Сам ГМС определял её, первую очередь, как перестройку сознания. Что бы понять что-же конкретно собирался перестраивать последний президент СССР, мне придёт продолжить начатый исторический экскурс с последующим возвратом к данному вопросу.

Итак, некоторые люди считают, что в развале СССР виноват именно Горбачёв со своей не доведённой до конца затеей. Это в корне не верно. Советская Империя начала чахнуть задолго до прихода Горбачёва к власти, причём только он из всех своих предшественников попытался проанализировать ситуацию и что-то предпринять. Но, согласитесь, было бы неправильным обвинять врача, слишком поздно взявшегося за лечение больного, в его неминуемой смерти. Впрочем, неминуемость смерти первого социалистического государства вопрос спорный. Да, предпосылки были, но пожалуй роковым фактором стала неуёмная, но объяснимая жадность будущих глав независимых государств. Дело в том, что с началом Перестройки, страна начата окунаться в ещё незамутнённые воды рыночной экономики и перспективы открывались сказочные. Естественно что те, кто понимал откуда дует ветер, не хотели оказаться в стороне, но будучи «вторыми» президентами они не могли гарантировать себе светлого будущего, т.к. в любой момент могли быть сняты с должности со всеми вытекающими. План был прост – путём территориального дележа, отстранить от власти «первого» и прочно закрепится на вершине вновь образованных суверенных субъектов (если не ошибаюсь, Александр Коржаков, в одном из интервью говорил что, после отстранения Горбачёва от власти, Ельцин встал перед висящей на стене картой России, распростёр руки и воскликнул – «Это всё теперь моё»). В середине 1991-м была предпринята попытка пресечь сей заговор. Событие это вошло в историю как августовский Путч, организаторы которого не имели утверждённого плана действий, но, в общих чертах, задумывали следующее:

1. отстранить от власти ГМС, т. к. он, по мнению путчистов, был не способен остановить надвигающийся крах Империи (последующее развитие событий показало что они были правы)
2. сохранить территориальную целостность страны.

Осуществить это, при наличии соответствующих полномочий, было не трудно, возможно именно по этой причине, путчисты не слишком форсировали события, но из-за несогласованности, да и, что там говорить, – нерешительности, не смогли даже толком захватить власть. Да и ЕБН не дремал. Взяв события под контроль он

1. Восстановил конституционный порядок, вернув ГМС на место, чем значительно повысил свой политический рейтинг.
2. Устранил политических конкурентов, которые могли помещать ему осуществить «провозглашение независимости» (с 1992 по 2002, 12 июня именовался «Днём принятия Декларации о государственном суверенитете Российской Федерации» или, в простонародье «Днём Независимости»)

В результате в 8.12.1991 был подписан знаменитый беловежский договор.

Вообще, историкам следовало бы характеризовать Путч 91-го как неудавшуюся попытку сохранения СССР, а подписания «Соглашения о создании Содружества Независимых Государств» – удавшимся переворотом. Но историю, как известно, пишут победители.

Что же мы получили в итоге. А в итоге, страна пошла по капиталистическому пути, а Перестройка была похоронена и забыта.

А между тем, сегодняшняя экономическая модель России ещё очень далека от эталонной капиталистической. Фактически мы застряли где-то на полпути.

Так чём же была проблема советской модели? Говоря общими словами – в неэффективном расходовании денежных средств. Денег в бюджет поступало меньше, чем расходовалось. И дело было не только, да и не столько (хотя и в этом тоже) в сокращении источников дохода, а в том, что тратились они неразумно и относительно бесконтрольно. Именно эта проблема была унаследована нашим государством и жива по сей день. Проиллюстрирую на примере.

Расходы той или иной самостоятельной административной единицы (города, области, региона..) планируются загодя (это уже звучит нелепо, но только не для тех, кто работал по этой схеме ни одно десятилетие). Так вот, в конце каждого года Руководство города N ломает голову – сколько же денег просить у Москвы. Сложность в том, что нельзя попросить N-ную сумму на ремонт мостов, а потом потратить их на озеленение улиц – сиё классифицируется как нецелевое использование бюджетных средств и карается по все строгости закона, вплоть до уголовки. Поэтому каждое ведомство N-ской администрации пишет свой вариант челобитной. Так хозяйственники, среди прочего, хотят заложить в бюджет ремонт городских дорог. Какую же сумму вписать, если достоверно неизвестно сколько дорожного полотна придёт в негодность в ближайшие полгода (зимой у нас асфальт, слава богу, не кладут)? Самый простой способ – взять за основу прошлогодние цифры, прибавить к ней небольшой «запас» (проси больше — получишь сколько надо) и помножить на коэффициент инфляции. Если этого кажется недостаточно, можно просчитать изменения тарифов на материалы и работу за предыдущие годы, выведя некий коэффициент роста цен. Вероятнее всего он окажется больше коэффициента инфляции. В общем – кручу-верчу-запутать-хочу, правда все эти арифметические нагромождения требуют детального обоснования, но, по это существу ничего не меняет – при желании можно обосновать любую цифру и цифры эти, как я уже сказал, ВСЕГДА завышены.

Наконец бюджет расходов утверждён. И руководство n-ска приступает к его освоению. Асфальт укладывается там, сям. наконец всё что хотели обновить – обновили, а деньги остались. Что делать? За недорасход скорее накажут, чем похвалят. Логика простая – ты сам мотивировал траты, а значит это твоя ошибки, стало быть и сидишь ты не на своём месте. В общем, дабы не оказаться в дураках, деньги продолжают тратить, но – в рамках целевой статьи, что гарантирует, что, с точки зрения закона, ничего не нарушено, не украдено, не распилено. А главное такое бестолковое транжирование практически невозможно выявить и с точки зрения Москвы – все траты были необходимыми и обоснованными (стало быть на следующий год. )

Живя в Тюмени неоднократно наблюдал, как ежегодно асфальт меняется на одних и тех же улицах. И ладно бы ещё он был вдребезги разбитым (хотя если дорога убивается за год – это тоже бардак).

1. Увеличения налоговых ставок (это вроде как должно увеличить приток средств).
2. Сокращения статей расходов;

Первый пункт заслуживает отдельного эссе, а вот второй разъясню, ибо устранение расписанного выше бардака сюда, увы, не входит. Сокращения производится за счёт перевода бюджетных организаций на. хозрасчёт (знакомое слово?) или, говоря современным языкам – самоокупаемость. Сначала была медицина, за ней пошли образовательные учреждения. в общем все завоевания социализма, потихоньку сливаются, по лозунгами модернизации экономической политики.

Понятно, что уменьшение «нахлебников» может несколько сократить бюджет, но изменение самой модели расходов способно дать 30 (если не более) процентов экономии, что попросту исключит необходимость отказываться от социальных льгот.

Подытоживая скажу, да Перестройка была, что мёртвому припарки, во всяком случае в том виде, в котором она осуществлялась, но сама проблема неэффективного управления финансовыми потоками именно в бюджетной сфере была, ради устранения которой Перестройка и была задумана, как говориться – имела место быть. И, если мы хотим сохранить хоть что-то из социалистических завоеваний, необходимо вернуться решению данного вопроса, тем более что даже просрав все соцзавоевания, мы рискуем не остановиться на этом и повторить судьбу Греции (пока ещё не плачевную, но всё к этому идёт)

Источник

Перестройка: что и как мы «перестраивали»

Беседа с доктором экономических наук игуменом Филиппом (Симоновым)

23 апреля 1985 года Генеральный секретарь ЦК КПСС М.С. Горбачёв сообщил о планах широких реформ, направленных на всестороннее обновление общества, краеугольным камнем которых было названо «ускорение социально-экономического развития страны».

И ровно 30 лет назад, 15 октября 1985 года, очередной Пленум ЦК КПСС рассмотрел и одобрил проект основных направлений экономического и социального развития СССР на 1986–1990 годы и на период до 2000 года. Так был дан официальный старт новому экономическому курсу, известному как «перестройка».

Последствия многочисленных «реформ» и «преобразований», начатых в те годы и продолженных в последующие, сказываются по сей день. О том, какую экономику «перестраивали», к чему хотели прийти и почему получилось «как всегда», в каких преобразованиях наша страна действительно нуждалась, чему может научить «опыт» тех лет и что делать каждому из нас, православных, мы беседуем с игуменом Филиппом (Симоновым), доктором экономических наук, профессором, заслуженным экономистом РФ, заведующим кафедрой истории Церкви исторического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова.

– Отец Филипп, говорят о двух типах экономических систем: командно-административной и рыночной. В чем их принципиальная разница? В чем плюсы и минусы?

– Сначала скажем пару слов о некоей общности, которая объединяет эти два понятия. Эта общность состоит в принципиальной экономической безграмотности тех, кто эти термины ввел из политических соображений, потом подхватил и использовал в рамках политической борьбы, и тех, кто донес эти понятия – совершенный исторический и политэкономический хлам – до нашего времени.

Любой здравомыслящий человек, даже без высшего экономического образования, не говоря уже об ученых степенях и званиях, рассуждая о чем-то, обычно выясняет его основные характеристики. То есть, пытаясь ответить на вопрос «что это?», выясняет, какое это, каковы его особенности, которые и делают его именно этим, а не чем-то другим.

Поэтому, говоря о «рыночной экономике», сразу хочется спросить: а какая это рыночная экономика?

Рынок ведь существовал и опосредовал обмен и в рабовладельческой античности, и на стадиально непонятном Востоке, и в феодальной Европе, и в раннем капитализме, и на поздних его стадиях.

Общественные деятели, отказавшиеся от политической экономии как науки ввиду ее «темного советского прошлого» и вбросившие в общество термин «рыночная экономика» в качестве основной идеи светлого будущего, поступили сами очень политико-экономически: они использовали этот бессодержательный термин для борьбы за власть, но никому не объяснили, о какой именно «рыночной экономике» идет речь.

Все думали, что о социально ориентированной, с сохранением тех достижений, которые общество уже имело (бесплатное образование и здравоохранение, полная занятость, 8-часовой рабочий день при 41-часовой рабочей неделе и т.д.), и с приобретением тех преференций, которые дает рынок (частнохозяйственная инициатива, рост эффективности управления, повышение качества на основе конкуренции и т.п.).

Но именно этого-то, как оказалось, никто и не гарантировал. Потому что в 1990-е годы получилось то, что получилось: полное попрание прав трудящихся, разгул «бандитского капитализма» в духе эпохи первоначального накопления капитала на основе никем не доказанной догмы «рынок решит всё», возникновение системы почти феодальных «кормлений» и прочие прелести, вполне вписывающиеся в «рыночное хозяйство» – при условии, что точного определения этому явлению никто не дал. Что выросло, то выросло.

Теперь о «командной системе». Вы не чувствуете экономическую ущербность самого термина? Это ведь не язык экономической науки, это чистая политика! Кстати, и научно дефиниции этому термину тоже никто не дал – потому что это с точки зрения теории просто невозможно.

Экономическая наука говорит не о “рыночной” и “командной” экономике, а о системах директивного и индикативного планирования

В науке же шло обсуждение преимуществ и недостатков систем директивного (как в СССР) и индикативного планирования – последнее было основой отраслевого развития стран послевоенной Европы. На базе индикативного планирования голлистская Франция, например, создала собственную конкурентоспособную аэрокосмическую промышленность. Разве это не показатель эффективности метода? Кстати, модель межотраслевого баланса, на котором основывалась советская модель планирования и прогнозирования, была разработана американским экономистом русского происхождения, Нобелевским лауреатом Василием Леонтьевым. Это сейчас мы спохватились, приняли неудобочитаемый закон «О стратегическом планировании в Российской Федерации», только система этого стратегического прогнозирования за 25 лет оказалась разрушенной настолько, что этот самый межотраслевой баланс не только некому посчитать, но некому и научить, как его считать.

При этом основная проблема состояла в границах применения той или иной модели, чем, в сущности, и определяется эффективность обеих. Коротко говоря: можно ли запланировать производство по максимуму номенклатуры, или есть всё же некоторые границы, за пределами которых начинается неэффективное использование ресурсов экономики?

Западный мир ограничился индикативным планированием, в рамках которого планировалось не производство (в натуральных единицах), а ресурсы, необходимые для развития этого производства – тех отраслей, которые признаны для экономики приоритетными на текущий момент. При этом предусматривалось сочетание государственного и частного финансирования: государство осуществляло первоначальные инвестиции в приоритетные для себя отрасли, задавая определенный вектор развития, а частный капитал, имея этот ориентир, присоединялся к инвестиционному процессу, повышая его эффективность.

Отечественная экономика даже в условиях того странного «рынка», переход к которому начался при Горбачеве, не смогла отказаться от догм директивного планирования «сверху» (предприятия при этом не участвовали в процессе подготовки плана, но получали из центра уже готовые плановые задания), несмотря даже на то, что оно стало очень наглядно демонстрировать свои изъяны на фоне роста благосостояния населения и соответствующего повышения спроса: возникла «экономика дефицита», под знаком которой прошли все горбачевские годы. Оставим в стороне вопрос о том, насколько этот дефицит был следствием объективных факторов и насколько – делом рукотворным, сознательно организованным. Дело не в этом. Вопрос – в том, что правительству того времени не удалось обеспечить эффективное претворение в жизнь того умозрительного межотраслевого баланса, над которым трудился в последние свои годы Госплан; не удалось сочетать собственные представления об уровне жизни населения страны с представлениями этого самого населения; не удалось отделить экономику от идеологии (как это сделал, например, Китай).

– Мысль о том, что «всем нам, товарищи, видимо, надо перестраиваться», впервые была высказана Горбачевым в мае 1985 года. Но еще раньше, в 1983 году, в ведущем партийном журнале «Коммунист» тогдашний генсек ЦК КПСС Ю.В. Андропов поставил задачу ускоренного «прогресса производительных сил», которая впоследствии эксплуатировалась Горбачевым под аморфным лозунгом «ускорения».

В сущности, горбачевская «перестройка» свелась к трем мало увязанным друг с другом потокам ситуативных реформаторских мероприятий: «гласность» (которая свелась к пережевыванию в СМИ негативных моментов советской истории и быта, без разработки в результате сколько-нибудь значимой концепции дальнейшего развития общества) – «кооперация» (к которой нужно добавить эпопею по созданию совместных предприятий с иностранным капиталом, завершившуюся, в общем, бесславно и не внесшую существенного вклада в экономический рост; апологеты «перестройки» говорят о том, что именно через кооперацию и СП в социалистическую экономику «были внесены элементы рынка», – но эти элементы существовали и до них, а вот что кооперация действительно внесла в экономику, так это элементы дикого рынка, «серых» схем, рейдерства, обмана потребителя – всего того, что пышным цветом процвело уже потом, в 1990-е годы) – «новое мы́шление» (ударение – М.С. Горбачева) во внешней политике (фактически оно означало отказ от идеологического императива в дипломатии и определенное «потепление» отношений с Западом).

Реформы, навязанные МВФ, были рассчитаны на экономику развивающихся стран. К развитой экономике России они были не применимы

В конечном итоге для Советского Союза всё это вылилось в неконтролируемое наращивание заимствований на мировом рынке ссудных капиталов, где в то время очень охотно давали «кредиты под Горбачева», вступление в кризис внешнего долга и получение стабилизационной программы МВФ (такая программа с 80-х годов ХХ века осуществлялась во всех странах, попавших в «долговую спираль»), условием финансирования в рамках которой стали те «реформы», что разрушили экономику страны. И не только по какому-то злонамеренному умыслу (хотя 1991 год на Западе был вполне резонно воспринят как блестящая победа в «холодной войне», с которой, правда, долго не могли понять, что делать), но и потому, что, по обычной западной лени, эта программа, основы которой разрабатывались для развивающихся стран, не была рассчитана на развитую экономику, а этого не поняли ни те, кто ставил задачи, ни те, кто их бездумно выполнял.

Простейший пример: «аграрная реформа», согласно стабилизационной программе, подразумевает ликвидацию крупного неэффективного землевладения (типа дореволюционного помещичьего), образование на основе фактически конфискованных земель мелких крестьянских (фермерских) хозяйств и потом их кооперирование с перспективой создания агропромышленного комплекса, способного обеспечить потребности страны в продовольствии. Эта модель справедлива, например, для Верхней Вольты.

Но в бывшем СССР не было крупного землевладения типа помещичьего. Но зато были кооперация и агропромышленный комплекс. Этого никто не заметил.

В итоге крупная земельная кооперативная собственность была раскассирована, и на ее месте образовалось именно то, что может быть сравнено с неэффективным помещичьим латифундиальным землевладением, не дающим товарного продукта. Бывшие пахотные поля и кормовые территории – те, что не застроены коттеджами, – заросли за 25 лет подлеском, фермеры не удались, и теперь нам предстоит восстанавливать сельское хозяйство и кооперацию – это слово, кстати, все 1990-е годы было под запретом, даже статей не публиковали на эту тему. И теперь наш Минсельхоз планирует начать реформу уже по типу Верхней Вольты, чтобы смикшировать последствия той глупости, которая под диктовку МВФ была совершена в 1990-е годы: вернуть неиспользуемые сельхозугодья в государственный земельный фонд и найти эффективный способ обеспечить восстановление их производственного потенциала.

В целом же для СССР «перестройка» означала фактически полный отказ от той политико-экономической и идеологической модели, которой придерживалась КПСС в послевоенный период, – говоря ленинским языком (который был остёр на ярлыки): оппортунизм и ревизионизм. С вполне предсказуемыми последствиями: «кооперация» (вернее, те капиталы, которые возникли на ее основе и, естественно, проявили свои политические амбиции) убрала Горбачева с внутриполитической арены, а «гласность» его окончательно похоронила как политика вместе с разрушенным его руками СССР.

– К каким итогам привела «перестройка»? Были ли достигнуты поставленные цели? Справедливо ли говорят, что это привело к развалу СССР?

“Перестройка” не могла привести ни к каким реальным итогам: это была волюнтаристская политика, ситуативно устраивавшая ее творца

– Собственно, я уже ответил на этот вопрос. «Перестройка» не могла привести ни к каким реальным итогам: это была волюнтаристская политика, ситуативно устраивавшая ее творца, который пытался усидеть на всех стульях сразу: и социализм усовершенствовать, и директивное планирование сохранить, и ввести в эту экономическую систему капиталистический рынок, так и не реализовав при этом идеи хозрасчета, быть и генсеком ЦК КПСС, и президентом – и всё в одном флаконе. Собственно, научно обоснованных целей и не было – были какие-то импульсивные благие пожелания «между лафитом и клико», которым Академия наук судорожно пыталась придать наукообразие.

А когда нет реальной – не ситуативной, а научно обоснованной – цели развития, из которой следуют инструменты ее достижения, позитивного результата быть не может по определению.

– В каких изменениях действительно нуждался Советский Союз? И чему нас учит опыт последнего десятилетия существования Советского Союза с точки зрения организации хозяйственной жизни?

– Надо сказать, что «кремлевские старцы» последнего советского времени сделали одну большую глупость: они сочли глупым весь народ.

Поясню. Я начал выезжать за рубеж по служебным делам в конце 1980-х годов. Да, там всё было хорошо и красиво. В общем, поприличней, чем у нас при Горбачеве. Но там, в благополучной Вене, я впервые увидел бездомных с колясками, в которых помещался весь их скудный скарб. Людей, которые в не менее благополучном Лондоне зимой устраивались на ночь спать под мостами в картонных коробках, для которых под Рождество владыка Антоний (Блум) призывал собрать хоть что-нибудь, что дало бы им почувствовать радость Христова Рождения. Людей, которые рылись в мусорных баках в поисках пропитания.

Если бы «старцы» не считали советских людей безголовыми идиотами, они разрешили бы им свободный выезд за границу – не по турпутевкам в сопровождении КГБ, а свободно, просто взяв визу. Мы ведь не идиоты, мы, кроме джинсов и уличных кафе, увидели бы еще кое-что, что дало бы нам понять: туризм с эмиграцией путать не надо. Мы прекрасно понимали, что нам никогда не грозило стать бездомными или безработными. Мы понимали, что нам не надо платить за образование, а образование наше таково, что наши доклады на международных конференциях слушали со вниманием. Мы понимали, что нам не нужно платить в поликлинике или в больнице, что мы за это уже заплатили в виде подоходного налога.

А теперь мы понимаем, что за всё нужно платить, – а где взять? Вот сейчас, в кризис, по опросам, людям уже не хватает денег на еду, доля расходов на эти цели в общих расходах растет, кто-то залезает уже и в накопления, а качество питания ухудшается. А побороться за зарплату никак не возможно, потому что, в отличие от Европы, у нас нет нормальных профсоюзов, которые отвечали бы на запросы трудящихся, а не удовлетворяли бы свои потребности.

В здоровом обществе государство берет на себя функцию социально ориентированного распределения средств

Вот мы говорим о церковной благотворительности, работаем по помощи неимущим и бездомным – но ведь эта помощь сама по себе является показателем нездоровья общества, потому что в здоровом обществе не должно быть социально незащищенных слоев, а задачу обеспечения социальной защиты (включая обеспечение полной занятости населения) берет на себя государство, выполняющее функцию социально ориентированного распределения средств, полученных от населения в качестве налогов. И если Церковь, не имеющая налогового источника доходов, вынуждена брать на себя функцию социальной защиты, выполняя ее за счет добровольных пожертвований (то есть фактически повторного налогообложения населения: ведь налоги государству уже уплачены, и мы вправе ждать, что государство выполнит свои социальные функции, коль скоро именно в этой связи оно и существует), это означает, что государство своих конституционных функций не исполняет, а общество его не контролирует.

Что касается опыта времени «заката и падения СССР». Тогда много говорили о китайской модели – но, к сожалению, никто реально так и не удосужился ни изучить в деталях эту модель, ни обосновать возможность применения ее элементов в условиях советской экономики: одни с вожделением смотрели на Запад, другие – вперед «назад к Ленину», экономика тем временем задыхалась от неэффективной модели управления, а там, где под видом «социалистического рынка» модель управления менялась (первоначально на микроуровне, потом, со складыванием организованных группировок, – уже и уровнем выше), начались процессы первоначального накопления капитала с жестокостью позднего средневековья и раннего Нового времени.

Не было предложено и реальной модели на основе собственного хозяйственного комплекса, с учетом его особенностей: ЦК КПСС, фактически управлявший страной, переписывал «от съезда к съезду» старые догмы, а ученый мир пытался – путем медитаций – открыть в них «новое содержание». Вмешивались и какие-то «неведомые силы»: я хорошо помню, как в одной из рабочих групп на Старой площади готовили проект указа о внешнеэкономической деятельности, горячились и спорили, к ночи сделали наконец и разошлись по домам – а следующим утром прочитали в газете «Правда» текст, где все наши мысли были прописаны «с точностью до наоборот»… Кем? И зачем?

Вывод может быть только один: нужно твердо знать, что именно делаешь и что именно из этого должно получиться

Таким образом, вывод из этого негативного опыта может быть только один: нужно твердо знать, что именно делаешь и что именно из этого должно получиться, причем не сегодня‑завтра («а после нас хоть потоп»; «да ямы и пием, утре бо умрем» – 1 Кор. 15: 32), а на годы вперед. Если говорить об экономике – должна быть сознательно выбранная в качестве цели модель развития с известными характеристиками, определенными научно, а не «от ветра главы своея» (слишком ведь часто у нас руководствуются не экономической реальностью, а собственными представлениями об этой реальности); должны быть определены направления, способы и инструменты достижения поставленной цели, обеспечивающие, помимо прочего, устойчивость национальной экономики к внутренним и внешним стрессам, которые никто не отменял, как бы нам этого ни хотелось; наконец, должны быть нужные люди, которые не рассказывали бы приятные уху сказки, составленные из своих собственных представлений о действительности, но эффективно работали бы именно на эту цель, а не против нее.

А иначе мы будем постоянно сталкиваться с неприятными для себя неожиданностями: то вдруг внезапно выяснится, что нет у нас самообеспеченности продовольствием, то вдруг поймем, что какая-то отрасль у нас развалилась, и в результате ракеты падают, то окажется, что уровень образования понизился до нуля (кстати, по опросам, чуть ли не половина респондентов в связи с отменой школьной астрономии сейчас уверена, что солнце вращается вокруг земли), а то вдруг случится озарение, из коего станет ясно, что мировое сообщество с нами просто заигрывало, как кошка с мышкой: показывали пиаровские фантики от сладких конфеток (вроде пресловутого мифа о «G-8», которая на практике никогда не переставала оставаться «G-7»), а на деле вели старую политику вытеснения конкурента с рынка. И число таких открытий может множиться до бесконечности.

– Какая экономика должна быть в России? К чему мы должны стремиться? Какой потенциал для развития экономики, если можно так сказать, заложен в Православии, его этике?

– Эффективной, то есть обеспечивающей рост произведенного национального дохода и его распределение и перераспределение для достижения целей развития – и не отдельных секторов, отраслей или производств, а всего хозяйственного комплекса страны.

Основанной на научно-техническом прогрессе, без чего мы будем обречены плестись в хвосте мирового развития.

Социально ориентированной, как это и положено экономике «социального государства», которое прописано в нашей Конституции, то есть удовлетворяющей основные законные потребности населения – не некоей части его, а всех граждан, коль скоро мы так полюбили говорить о «гражданском обществе».

Диверсифицированной, то есть настроенной на обеспечение широкого спектра национальных потребностей и различных сфер национальной безопасности.

Интегрированной в мировую экономику не как сырьевой придаток, а как равноправный партнер в складывающемся глобальном разделении труда.

Какое место в этой системе может занять Православие – покажет жизнь. Экономика – явление неконфессиональное. Религиозная этика (а это – единственное и главное, что может предложить вера участникам экономического процесса) начинает работать тогда, когда начинают действовать организационные процессы: в организации производственного процесса и всего, что с ним связано (время отдыха, нетрудоспособности, пенсии и т.д.), а также в организации распределения, обмена и потребления произведенного продукта (в обобщающем смысле). Насколько справедливыми будут эти организационные процессы, насколько нацеленными на указанную апостолом равномерность (см. 2 Кор. 8, 14), насколько подготовленным к этой справедливости окажется человек в процессе образования и воспитания – всё это не просто небезразлично для религиозной этики и ее носителей, но и является открытым полем для влияния.

А дальше всё будет зависеть от того, насколько нам самим, носителям религиозной этики, все эти проблемы небезразличны, насколько мы сами укоренены в Христовом учении, насколько оно для нас – не внешнее и временное (то есть существующее только тогда, когда мы входим из мира в церковные стены для того, чтобы, как сейчас говорят, «удовлетворить свои религиозные потребности»), а внутренне, опытно пережитое и усвоенное, ставшее даже не частью жизни, а самой жизнью, насколько мы сами «не чужие и не пришельцы, но сограждане святым и свои Богу» (Еф. 2: 19).

Те, кто – свои Богу, не могут быть абсолютно чуждыми экономической действительности

Посмотрите, как звучит по-гречески это «свои»: οἰκεῖοι (ики́и). Те, кто населяет Божий οἶκος (и́кос), кто – свои Богу, οἰκεῖοι, domestici, домашние Его, те не могут быть абсолютно чуждыми экономической действительности. Они, как члены дома, в силу своих прав и обязанностей непременно участвуют, в свою меру, в его созидании и организации – икономии.

А какого еще участия ждет от нас Хозяин дома, как не свидетельства, не проповеди Евангелия возлюбленного Сына Своего – «не буквы, но духа, потому что буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3: 6), – «даже до края земли» (Деян. 1: 8).

Источник