Достоевский что такое язык
13 непонятных слов и выражений из книг Достоевского
Федор Михайлович Достоевский, со дня рождения которого в этом году исполняется ровно 200 лет, любил и умел придумывать новые слова. Также он часто использовал церковную лексику и устаревшие выражения, чтобы придать более узнаваемые черты тому или иному персонажу. Мы выбрали и постарались объяснить значения некоторых «достоевских» слов, чтобы вам было проще читать и понимать тексты великого писателя.
Осталось и всё остальное общество; никто не хотел уходить, даже генерал Иволгин, которому Лебедев, впрочем, что-то шепнул мимоходом, вероятно, не совсем приятное, потому что генерал тотчас же стушевался куда-то в угол. («Идиот»)
По одной из версий (которой придерживался и сам Достоевский), слово «стушеваться» было придумано учениками Главного инженерного училища, среди которых был и сам писатель. Его основа — чертежный термин «тушевать», то есть накладывать тени. Вот как он писал об этом в «Дневнике писателя»: «Во всех шести классах училища мы должны были чертить разные планы… Все планы чертились и оттушёвывались тушью, и все старались добиться, между прочим, уменья хорошо оттушевывать данную плоскость, с тёмного на светлое, на белое и на нет… Вдруг у нас в классе заговорили: «Где такой-то? — Э, куда-то стушевался!».
Впервые Достоевский использовал это слово в повести «Двойник», которая была опубликована в январе 1846 года. Также оно встречается и в более поздних произведениях писателя. Но если сейчас под этим словом понимают смущение и робость, Достоевский употреблял его именно в первоначальном, «чертёжном» смысле — «незаметно уйти», «исчезнуть».
Он не похож на тех ваших расфуфыренных шлепохвостниц, которых у папеньки в кухарки на кухню не взяли бы, а покойник муж, уж конечно, им бы честь сделал, принимая их, и то разве только по неистощимой своей доброте. («Преступление и наказание»)
— легкомысленная девушка, вертихвостка.
А не ходи в карантин, не пей шпунтов, не играй на белендрясе. («Записки из мертвого дома»)
— в словаре Даля «белендряс» объясняется так: балясы, лясы; вздорное, пустое, ненужное дело, слова или вещи; шутки, пустословие. Соответственно, «играть на белендрясе» — это бездельничать, зря прожигать жизнь.
— Приходит она, этта, ко мне поутру, — говорил старший младшему, — раным-ранешенько, вся разодетая. «И что ты, говорю, передо мной лимонничаешь, чего ты передо мной, говорю, апельсинничаешь?» — «Я хочу, говорит, Тит Васильич, отныне, впредь в полной вашей воле состоять». («Преступление и наказание»)
— нежничать, любезничать, жеманничать.
Третьего года он нас зазвал к себе на чаек, да с ликерцем (барыни ему ликер присылают), да как пустился расписывать старину, так мы животики надорвали… Особенно как одну расслабленную излечил. «Если бы ноги не болели, я бы вам, говорит, протанцовал один танец». А, каков? «Наафонил я, говорит, на своем веку не мало». Он у Демидова купца шестьдесят тысяч тяпнул. («Братья Карамазовы»)
— выдал себя за афонского монаха.
— До чертиков допилась, батюшки, до чертиков, — выл тот же женский голос, уже подле Афросиньюшки, — анамнясь удавиться тоже хотела, с веревки сняли. Пошла я теперь в лавочку, девчоночку при ней глядеть оставила, — ан вот и грех вышел! («Преступление и наказание»)
Но статский советник имел, очевидно, в виду выказать свою умственную силу, взгляд, направление, он протестовал против искусства, против ничтожности поэзии в наш век «реализма», пароходов и железных дорог, то есть против всего того, на что восстает обыкновенно и всякая либеральная обшмыга третьего разряда. («Дневник писателя», июль–август 1876)
Потому что все, что ни есть на свете, — Фалалей или похоже на Фалалея! Я не хочу Фалалея, я ненавижу Фалалея, я плюю на Фалалея, я раздавлю Фалалея, и, если б надо было выбирать, то я полюблю скорее Асмодея, чем Фалалея! Поди, поди сюда, мой всегдашний истязатель, поди сюда! («Село Степанчиково и его обитатели»)
— злой дух, соблазнитель, дьявол, сатана.
Они большие педанты, очень образованны и сами важно и серьезно верят в свое тупонравственное достоинство, в свое право читать спокойную и самоуверенную мораль, жиреть и жить тут для богатых. («Зимние заметки о летних впечатлениях»)
— полезное и приятное соединение, смесь составных частей воздуха, жидкости.
А чтобы не уходить совсем в облака, решили, что в начале бала можно будет подать чаю с лимоном и кругленьким печением, потом оршад и лимонад, а под конец даже и мороженое, но и только. («Бесы»)
— смесь миндального молока с сахаром и померанцевой водой (настоянной на флёрдоранже).
Словоерс приобретается в унижении. — Это так точно, — усмехнулся Алеша, — только невольно приобретается или нарочно? — Видит Бог, невольно. («Братья Карамазовы»)
Сайт Михаила Кожаева
Одна жизнь — тысяча возможностей
Игра русских слов: продолжение
Достоевский – мастер слова. Его талант заключается не только в умении поразительно точно облекать мысли и переживания в предложения, но и в самом феномене игры слов. В том аспекте изящной словесности, когда созидается новая форма, наполняемая привычным содержанием, для которого в нашем привычном языке ещё не было такого слова. Да, Достоевский, кроме всего прочего, ещё и мастер неологизмов.
Широко известны его усилия, как бы сейчас сказали, по «раскручиванию» глагола «стушеваться». Фёдор Михайлович был горд своим изобретением, и оно кочевало из одного его произведения в другое. Интересно, как встречали его новое слово современники? Лично я, например, очень горд собственным неологизмом «охозня», но такое ощущение, что, кроме меня, никто так не выражается. Что же касается Достоевского, то «стушеваться» не единственная его филологическая инновация.
«Знаю, что вы, может быть, на меня за это рассердитесь, закричите, ногами затопаете: «Говорите, дескать, про себя одного и про ваши мизеры в подполье, а не смейте говорить: «все мы». Позвольте, господа, ведь не оправдываюсь же я этим всемством» (2, 503 – 504). В словообразовательном плане достоевское «всемство» создано по образцу «земства», но в указанном контексте несёт, на мой взгляд, также и юмористический оттенок. Как бы то ни было, писатель умеет проявлять гибкость в обращении с русским языком, раскрывая все его грани по возможности более полно, так сказать, во всём его ароматном разнообразии.
В то же время Достоевский использует такие обороты, которые сегодня покажутся несколько несуразными. Все мы знаем, что «отлично», если это наречие, выражает превосходную степень, пять баллов. Или сто баллов, в зависимости от стадии образования. Но в любом случае «отлично» сегодня весьма редко используется в изначальном смысле: отличать одного от другого, отличаться. «Новое показание отлично от предыдущего», – в этом ключе невольно приходится осознавать, что «отлично» – часть составного сказуемого. Фёдор Михайлович новых веяний в русском языке, конечно, не застал, поэтому с лёгким сердцем ставит рядом слова «отлично хорошо» (9, 345).
Без запятых. Не «отлично, хорошо», как мы часто выражаем согласие в телефонном разговоре, спустя запятую понижая степень удовлетворённости с пяти до четырёх баллов. Нет, Достоевский имеет в виду, что понимать можно действительно хорошо, в отличие от тех моментов, когда человеку лишь кажется, что он понимает.
Употреблённое в прошедшем времени «сейчас» само приобрело оттенок прошлого, в значении «тотчас», «сразу же», что в английском соответствовало бы past perfect continuous. В «Идиоте» Достоевский и вовсе использовал глагол «позабывал», который в точности соответствует данному варианту прошедшего времени, но в современном русском языке отсутствует: «Так как он часто сбивался с одного на другое и позабывал, о чём начинал говорить, то князь затих, чтобы дать ему высказаться» (7, 221).
Для Фёдора Михайловича вообще близко употребление «сейчас» в значении «сей час», то есть тотчас, именно в тот момент, когда происходило действие. Поэтому у Достоевского можно встретить прилагательное «сейчашний» в значении «тогдашний». Сравните, например, с эпизодом из тех же «Братьев Карамазовых»: «Грушенька подняла с подушки голову и поглядела на Алёшу с умилённою улыбкой, засиявшею на её как-то вдруг распухшем от сейчашних слёз лице» (11, 419). В данном случае наблюдается живая преемственность нашего современного языка с языком Достоевского, а его в свою очередь – с исходным старославянским.
С последним, кстати, классика сближает употребление непривычных «сейчашнему» уху предлогов и падежей в тех случаях, когда мы используем совсем другие. В частности, мы говорим «наблюдать за кем-то», герои Достоевского «над собой наблюдали» (5, 216). Мы говорим, «страдать по кому-то» (по нам), у Фёдора Михайловича мы слышим «страдая по нас» (5, 232). Последняя форма, впрочем, была общепринятой в XIX веке, её часто можно встретить у Толстого. Или связка «трепетать от чего-то», в которой у Достоевского отсутствует предлог: «Всё, чего трепетало семейство, уступая этому графу Аглаю, всё уже осуществилось в полгода» (7, 312). Не «от чего трепетало», а просто: «чего трепетало».
Но встречаются и ошеломляющие обороты, заставляющие осознать, насколько по-другому мыслили на нашем родном языке полтора века назад. Раскольников представляет маме Соню: «Это Софья Семёновна Мармеладова, дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах раздавили лошади» (5, 230). Не на, а в моих глазах – согласитесь, это придаёт ужасающий оттенок высказыванию. Но заодно и подчёркивает тот аспект, что свершившее не было простым наблюдением, но оказалось пережито в сознании свидетеля.
Впрочем, может статься, что это лишь домыслы читателя, склонного к фантазёрству, на самом же деле просто сменилась форма устойчивого выражения. Просто раньше говорили несколько иначе, чем теперь. Как, например, в выражении «отдалить минуту», которое у Достоевского звучит иначе: «Князь точно обрадовался, что пришлось положить назад в карман письма и удалить минуту» (7, 128). Лично мне представляется геометрическая проекция, в которой «отдаляют» рукой на небольшое расстояние, а «удаляют» – силой мысли на тысячи шагов.
Или, на той же странице: «Вера, простодушная и нецеремонная» (7, 128). Мы бы сегодня сказали «бесцеремонная», но в этом случае отчётлива слышна нота пренебрежения, даже наглости, в то время как у Достоевского «нецеремонность» сродни душевной простоте и отсутствию всякого лукавства.
В «Идиоте», как и в «Преступлении и наказании» чрезвычайно много интересных речевых оборотов. Сосредоточивая внимание к словам князя Мышкина, в одном из эпизодов «Лебедев наострил глаза и уши» (7, 139). Сегодня мы употребляем это выражение даже в более просторечной форме – «навострить уши», то есть прислушаться с любопытством. Есть ещё вариант «навострить лыжи» – приготовиться убежать, незаметно скрыться. Но у Достоевского «наострить глаза и уши» как нельзя лучше подчёркивает концентрацию слушателя. Лебедев как бы увеличил зум своего восприятия, чтобы внимательно выслушать князя и уловить все детали. Так заостряет художник карандаш, чтобы запечатлеть все детали.
Далее, у Достоевского можно встретить следующие непривычные выражения:
— меня руководить (7, 118) (а не мною, как бы мы сказали сейчас)
— намекать то же самое (7, 140) (а не на то же самое)
— запрошлую ночь (7, 276) (а не прошлую)
— наклонен был к мысли (8, 17) (а не склонен)
— к завтраму (8, 72) (а не к завтрашнему дню или просто: к завтра)
— напоследях (7, 147) (а не напоследок)
И пускай заключительное слово, «напоследях», вложено в уста Рогожина, а мы знаем, что Фёдор Михайлович знал и любил использовать в своих произведениях просторечные выражения и диалектизмы, – тем не менее иногда заводит в тупик та частота, с какой у классика встречаются непривычные высказывания.
У Достоевского встречается целая кавалькада написаний, не соответствующих современным нормам языка. Но в том их и прелесть, что, находясь в едином языковом поле, мы можем подсмотреть, как было принято писать в XIX веке. Читая классиков, мы получаем возможность «лишний» раз обозреть живое и беспрерывное развитие языка, изменение его стилистических, орфографических, пунктуационных и даже графических правил. Так, Достоевский пишет «повидимому» (7, 240), «попрежнему» (7, 251), в то время как сегодня принято дефисное написание этих наречий: по-видимому, по-прежнему. Достоевский пишет «однакоже» (7, 261), но сегодня два противительных союза разделяются пробелом: однако же.
У Фёдора Михайловича можно также встретить выражения «об труде» (7, 265), «относились об них» (7, 228), хотя сегодня предлог «об» употребляется в тех случаях, когда после него следует слово, начинающееся с гласной: «об Архангельске», «об этой истории». Причём обратите внимание, что я привёл примеры из одного только «Идиота». А стилистические особенности письменной речи Достоевского менялись в течение десятилетий. Поэтому мы можем говорить о филологических трансформациях не только в сравнении с современными нормами, но и в рамках произведений классика разных периодов его творчества.
Приведённые выше наблюдения, разумеется, не носят никакого «нравоучительного» характера: вот, дескать, раньше классики выражались так, а сейчас следует иначе. Польза от найденных «противоречий» в данном случае видится одна – за буквами и вариантами их сложения увидеть нечто коренное, что характеризует язык как систему вербализации мышления. Так, в упомянутом словосочетании «относились об них» недостаточно просто разглядеть расхождения с современными нормами. Важно вчитаться глубже, «под кожу» слов.
«Епанчиных даже хвалили за это и относились об них, что они понимают своё место и люди с тактом» (7, 228). Опять же: сегодня мы бы сказали, например, «отзывались о них». Но «отзыв» может быть правдивым, а может – искажённым, превратным и т. д. В то время как в глаголе «относились» уже содержится главный смысл – реальное отношение людей к семейству. В этом плане язык Достоевского более правдивый, что ли. В нём максимально точно отображается связка смысла и слова, и это потрясающее преимущество речи полуторавековой давности.
В том же «Идиоте» невероятная отточенность слова проявляется на протяжении всего романа. «Евгений Павлович между тем пристально его наблюдал» (7, 274). В этой фразе обнаруживается скрытый врач или учёный: он не наблюдает за кем-то, за чьим-то поведением – он «пристально его наблюдал», всего целиком. Напрашивается выражение «вёл пациента» или совсем из профессионального врачебного жаргона «пользовал его», в смысле – лечил. У Достоевского глагол «наблюдать» приближается по смысловому наполнению к «созерцать».
«Назавтра явился к князю и Келлер, повещённый о том, что он шафер» (7, 282). Сегодня мы бы сказали «извещённый», «известить кого-то». И в то же время в русском языке прижилась форма «повестка». Представьте, что спустя полтора века, в 2166 году, люди в значении извещения будут говорить «известка». А над нами будут удивляться: надо же, они говорили «повестка в суд» – какая нелепость! Но никаких нелепостей в языке быть не может: он либо весь чудесен, либо полностью нелеп. Хотя Гегель, с его диалектикой, возможно, объявил бы, что это одно и то же.
В качестве концовки главы приведу интересные наблюдения, напрямую не касающиеся языка Достоевского. В данном случае речь идёт об опечатках и ошибках в издании, по которому я читал произведения Фёдора Михайловича. Действие романа «Бесы» происходит в поместье Скворешники, но в одном месте Варвара Петровна решает дать особый праздник «в Сковорешниках» (8, 324). А немногим позже Степан Трофимович обращается к губернатору Лембке: «Я бы очень желал, чобы вы говорили со мной повежливее, ваше превосходительство» (8, 432). Да, вы не овиделись – именно «чобы».
Наконец, уже после прочтения всех крупных произведений Фёдора Михайловича, когда уже моя жена Катя заинтересовалась Достоевским, она как-то спросила: «А разве «состарился» пишется через «е»?». И показала мне страницу из «Вечного мужа», где Вельчанинов «состарелся скорее не количеством, а, так сказать, качеством лет» (12, 316). Понятно, что ошибки совершают все. И в этой связи на корректорах лежит огромная ответственность, ведь по книгам, прошедшим их контроль, изучают классиков целые поколения. Но, конечно, совсем другое дело, что сам Достоевский использовал язык максимально широко для создания наиболее впечатляющего полотна текста. Со своей же стороны могу опытным путём подтвердить то, что нам вбивали в головы со школьной скамьи, но это оказалось правдой: Достоевский – классик и мастер слова, игрок слова. И читать его, действительно, одно удовольствие!
О словаре языка Достоевского
О СЛОВАРЕ ЯЗЫКА ДОСТОЕВСКОГО
Семинар в ИДК кандидата филологических наук, доцента филологического факультета МГУ имени Ломоносова, старшего научного сотрудника Института русского языка РАН Игоря Васильевича Ружицкого (обсуждение доклада дано в сокращении)
Начать мне хотелось бы с нескольких общих замечаний о концепции словаря языка Ф.М.Достоевского, над которым мы работаем. В лексикографии, то есть в науке о построении и написании словарей, существует отдельная область, которая называется «авторская лексикография», или, по-другому, направление, которое изучает, как составлять словари языка писателя. Таких словарей довольно много, причем, довольно много и концепций таких словарей. Например, у В.С. Елистратова есть «Словарь языка Василия Шукшина» — там своя концепция. Наиболее известный словарь — это «Словарь языка Пушкина», который появился в середине XX века. У нашего «Словаря языка Достоевского» тоже своя концепция, причем других словарей, которые были бы составлены в соответствии с данной концепцией, нет. То есть сам концепция была создана именно для Достоевского, для описания его языка.
Возникает вопрос: почему был выбран именно Достоевский? Достоевский во многом противоречив, во многом парадоксален, во многом амбивалентен, что, естественно, отражается в его языке и в восприятии его языка, в восприятии его как автора, причем не только российского, русского, автора, но и западного автора. Если задать вопрос читателям Достоевского, а их, кстати, не так много, то они могут сказать: «Мы его не любим». И если спросить: «А почему?», то чаще всего ответом будет: «Очень сложный язык». Чаще всего я слышал именно такой ответ. Думаю, что настоящая причина несколько в другом. Читатели боятся читать Достоевского. Боятся чего? Боятся того, что, читая Достоевского, поднимают что-то в себе, что они спрятали, скрыли очень и очень далеко. Может быть, какие-то пороки, какие-то страсти, какие-то нехорошести, которые табуированы в глубине сознания. Достоевский как раз все это поднимает. Что касается западного читателя, то здесь, вообще, в восприятии Достоевского часто происходит очень много каких-то несуразиц. Причина этого, с одной стороны, в том, что даже очень хорошие переводы Достоевского в сущности очень плохи. А с другой стороны, направленность западного читателя или зрителя фильмов, которые сняты по книгам Достоевского, — это очень узкая направленность. Они видят там только то, что хотят видеть. Возьмем один из последних фильмов Вуди Аллена «Match Point». Начинается он с того, что герой читает «Преступление и наказание». Весь сюжет фильма практически списан с Драйзера, с «Сестры Керри». В конце фильма, где, как и у Драйзера, и как у Достоевского, герой убивает и любовницу, и соседку, он поднимается по подъезду, и там все – и подъезд, и сама соседка, в точности соответствует Достоевскому. Спрашивается, зачем? Зачем понадобился Вуди Алену именно Достоевский? Я задавал этот вопрос американцам, и самый корректный ответ был такой: «Аллен хотел показать, что он высокообразованный человек». Ну, хорошо, пусть так. Вот именно для того, чтобы показать мировоззрение Достоевского, его картину мира, и была создана концепция словаря, о котором я сейчас буду рассказывать.
Авторами этой концепции явились Юрий Николаевич Караулов и Ефим Лазаревич Гинзбург. Сама идея возникла в самом начале 1990-х годов. То есть работа над словарем идет же больше 20-ти лет, и уже можно сказать, что многое сделано, хотя, конечно, хотелось бы, чтобы было сделано больше. Основная идея этой концепции состоит в том, чтобы создать лексикографическую серию, куда вошли бы и словарь, о котором я буду сегодня рассказывать, и частотный словарь (он уже написан Анатолием Яновичем Шайкевичем и издан), и словарь фразеологизмов, и словарь так называемых «агнонимов» (тех слов, которые использует Достоевский и которые малопонятны или вообще непонятны современному читателю). Материалы для последнего из перечисленных мною словарей тоже уже собраны. Базовым словарем этой серии должен явиться словарь-идиоглоссарий. Основной принцип и основная идея нашего словаря Достоевского – это то, что мы описываем не вообще все слова автора, а всего у Достоевского около 35 тысяч слов, а наиболее значимые, ключевые слова и для его мировоззрения, или картины мира, и для его стиля. Такие слова мы называем идиоглоссами от слова идиолект (особенности авторского стиля). Идиоглосса — это лексическая единица, характеризующая идиолект.
Хотел бы подчеркнуть, и мы пишем об этом в предисловии, что необходимо разделять термины. С одной стороны, есть термин «идиоглосса», с буквой «и», происходящий от термина «идиолект» — это слово, ключевое для стиля, то есть языковая единица, которая характеризует авторский стиль. Но среди этого списка идиоглосс можно еще выделить идеоглоссы. По сути дела, это концепты, наиболее важные, ключевые слова, раскрывающие взгляд Достоевского на мир. Откроем список второго тома и возьмем, например, слово «жить». Конечно, это не просто идиоглосса для Достоевского – это идеоглосса для литературного языка вообще, ключевое слово для многих семантических полей. А, например, слово «делишки» идеоглоссой, или концептом, назвать сложно. Вот слово «дело» — да, это концепт, в то время как слово «делишки» — это слово, характеризующее авторский стиль, то есть идиоглосса. Вот такое различие. Таких идиоглосс было собрано порядка 2, 5 тысяч. Естественно, что любая идеоглосса, то есть слово, ключевое для мировоззрения автора, является одновременно идиоглоссой. Но не наоборот. Не любая идиоглосса может являться идеоглоссой. Я думаю, что это понятно.
Итак, был составлен список таких идиоглосс, и сразу же на первых конференциях, где мы выступали с докладами на тему словаря, возникали вопросы, почему одно слово присутствует в списке, а другого нет. «Какими принципами вы руководствовались, когда решали, что это слово важно для Достоевского, а это – нет?» — спрашивали нас. На самом деле, на первых этапах работы над словарем все это было сделано интуитивно. А первые этапы состояли из написания трех томов под названием «Словарь языка Достоевского. Лексический строй идиолекта». В этих трех томах была представлена экспериментальная модель словарной статьи. Потом она дорабатывалась, немного менялась, но то, что мы имеем сейчас, начиналось с этого. Первый том был издан в 2001 году, потом еще два тома в 2003-м.
Итак, для того чтобы решить, является ли слово идиоглоссой или нет, была разработана специальная процедура, которая включала в себя несколько шагов. Первый шаг — это метод эксперимента. У нас в коллективе 6 человек, и мы читаем одно и то же произведение. Читаем и просто выделяем то, что, на наш взгляд, является важным для этого произведения. Потом читаем другое произведение. Так материал обобщается и приводится к какому-то общему знаменателю. Это один путь, далеко не самый корректный, потому что шесть человек, которые занимаются Достоевским, наверное, не все могут заметить, или, наоборот, могут заметить то, что и не надо замечать. Другой источник материала этого списка идиоглосс – исследования творчества Достоевского. Таких исследований очень много. Это, в основном, исследования литературоведов, но есть и лингвистические исследования. В этих исследованиях те или иные слова так или иначе оговариваются. Я имею в виду слова, которые важны для Достоевского или же для его стиля. Это, например, слова «общечеловек», «всечеловек», «всечеловеческий», «двойник», «порок». Все это, естественно, описывается в словаре. И, конечно, при составлении общего списка мы пользовались этими источниками. Следующий критерий, причем обязательный, для того чтобы определить, является слово идиоглоссой или нет: если слово входит в название произведения или название какой-то части произведения, то для нас это уже однозначный критерий, что это знаменательное, ключевое, важное для Достоевского слово. Следующий критерий — он факультативен, но, тем не менее, является значимым — это частота употребления слова Достоевским во всем корпусе его текстов (мы ориентировались на 30-ти томное, то есть полное, собрание сочинений Достоевского). Почему этот критерий является факультативным? Дело в том, что есть слова высокочастотные, но которые одновременно идиоглоссами не являются, и, наоборот, есть слова с очень низкой частотой употребления (например, слово «всечеловеческий»), которые, тем не менее, являются ключевым для мировоззрения автора. Как правило, однако, высокочастотные слова (например, слово «друг», частота употребления которого превышает 3 тысячи применений, а это очень высокая частота, хотя у глагола «знать» около 9 тысяч употреблений) являются идиоглоссами, и мы их описываем. Что же касается стандартной частоты, то, как показала практика работы, если частота превышает 100 употреблений, то, как правило, это характеризует идиоглоссный статус данной лексемы. И последний критерий того, как определить, является ли какое-то слово идиоглоссой или нет, следующий: если какое-то слово входит в афоризм Достоевского, то есть в высказывание, которое стало в дальнейшем цитироваться, то оно является идиоглоссой. Например, «Красота спасет мир». Естественно, все три слова, входящие в этот афоризм, являются идиоглоссами. Если успеем, то мы еще поговорим о том, как мы понимаем афоризмы Достоевского, что это за красота и что это за слезинка и т.д. Афоризм — это сгусток смыслов, и, естественно, если слово входит в его состав, то оно значимо. И еще у нас есть такая зона комментария, как автонимное употребление слова. Что это такое? Это когда автор сам в том или ином тексте размышляет о значении слова, говорит о том, как следует это слово понимать. Вполне естественно, что если автор сам рассуждает над значением слова, то это слово является для него значимым. Хочу еще раз повторить этот термин: не автономное, а автонимное употребление слова.
Есть и другие черты, которые отличают наш словарь от остальных авторских словарей, и здесь я воспользуюсь таким термином, как «лексикографический параметр». Лексикографический параметр — это совокупность тех или иных критериев, по которым определяется тип словаря. Первый параметр — это тот, о котором я сказал: то, что описываются не все слова, а слова-идиоглоссы, то есть входящим в словарь словом является идиоглосса. Второй параметр, как и во всех толковых словарях, — это дефиниция, но здесь уже есть некоторые особенности.
В качестве примера приведу одну словарную статью, которую я закончил совсем недавно. В словаре у нас описывается не только глагол «ненавидеть», но и существительное «ненависть» и прилагательное «ненавистный». Естественно, мы пользуемся теми дефинициями, которые даны и в современных толковых словарях, и в толковых словарях XIX века, но сначала мы выводим то значение, которое встречается именно у Достоевского. И совсем не обязательно, что это значение мы потом встретим в толковых словарях. Такова первая особенность дефиниции. Вторая особенность дефиниции вызвана тем, что, чаще всего, слова в русском языке многозначны, и возникает, как и для всех авторов словарей, проблема, какое значение поставить на первое место. Здесь вводится определенный критерий того, какое значение посчитать для Достоевского наиболее важным. Самый важный фактор в этом случае — это частота употреблений именно в этом значении, но другой фактор — это встречаемость данного значения во всех или в максимальном количестве жанров, в которых работал Достоевский. Мы ориентируемся на 4 жанра — это художественная проза, публицистика, письма Достоевского и деловые письма, которые мы выделяем как отдельный жанр, потому что стилевые особенности в них совсем другие, — и это очень важно, это еще одна особенность нашего словаря. Соответственно, если слово в каком-то значении встречается во всех жанрах или в максимальном их числе, и у этого значения высокая частота, оно выносится на первое место.
Следующий параметр — это частота употребления данного слова. На первом месте идет общее число во всех текстах Достоевского, далее следует цифра, характеризующая употребление в художественных текстах, потом в публицистике, третья цифра — это письма, а четвертой цифры, касающейся деловых писем, здесь нет, то есть глагол «ненавидеть» в деловых письмах у Достоевского не встречается, и это вполне естественно. А вот слово «деньги» есть, что тоже вполне естественно. Кстати, статья «Деньги» — потрясающе интересная статья, она звучит очень по-современному. В основном это те контексты, которые присутствуют в «Подростке».
Дальше, как и в любом другом авторском словаре и в большинстве толковых словарей, даются иллюстрации, то есть примеры употребления конкретного слова в текстах Достоевского. Здесь тоже в нашем словаре существуют некоторые принципы. Во-первых, мы обязательно даем первое употребление слова, даже если оно совсем не интересно с точки зрения описания его значения. Иногда это очень и очень значимо. Например, у Достоевского есть некоторые слова, которые он впервые употребил уже после каторги, то есть начиная со второго периода творчества. Есть некоторые слова, которые употребляются только начиная с третьего периода. По возможности, мы даем иллюстрации, которые относятся к каждому периоду творчества Достоевского, а таких периодов, напомню, три, если говорить о художественной прозе: до каторги, после каторги и до «Преступления и наказания» и начиная с «Преступления и наказания» и до конца. Когда мы говорим о Достоевском, очень важно разделять эти периоды, потому что его мировоззрение коренным образом менялось и это нашло отражение в авторском стиле. Особенно это касается того, что было до каторги и после прочтения Евангелия и самой каторги. А потом было «пятикнижие» Достоевского и то, что вокруг «пятикнижия». Поэтому естественно приводить примеры из всех периодов творчества.
Мне хотелось бы отметить, что мы стремимся к тому, чтобы показать значение и употребление того или иного слова, той или иной идиоглоссы максимально объективно, причем лингвистически объективно, но, конечно же, сам подбор иллюстраций так или иначе связан с мировоззрением автора словарной статьи. Например, я посчитаю важным что-то одно, в одном контексте, кто-то другой посчитает важным что-то другое – здесь, конечно же, присутствует авторская позиция, авторская точка зрения. Например, если говорить о словарной статье «Ненавидеть», то моя авторская позиция присутствует, когда я привожу слова Раскольникова: «О, как я ненавидел эту конуру! А все-таки выходить из нее не хотел». В подаче материала именно в этой статье мне очень важно было показать амбивалентность Достоевского: любовь и ненависть. У него очень много примеров, когда любовь и ненависть сосуществуют, существуют одновременно, причем в разной ненависти и в разной любви. Если же говорить о публицистике, то я выделил такой пример: «Трудно представить себе, до какой степени она (Европа) нас боится. А если боится, то должна и ненавидеть. Нас замечательно не любит Европа и никогда не любила; никогда не считала она нас за своих, за европейцев, а всегда лишь за досадных пришельцев». Это из «Дневника писателя». А вот еще один примечательный пример: «С некоторого времени я стал получать от них (имеются в виду евреи – прим. И.Р.) письма, где они серьезно и с горечью упрекают меня за то, что я на них «нападаю», что я «ненавижу жида», ненавижу не за пороки его, «не как эксплуататора», а именно как племя, то есть вроде того, что: «Иуда, дескать, Христа продал».
Следующий значок означает, что иллюстрация приводится из личных писем Достоевского, не деловых. Вот эта иллюстрация: «Это отвратительно! Но ведь как они должны же знать, что нигилисты, либералы-«современники» еще с третьего года в меня грязью кидают за то, что я разорвал с ними, ненавижу полячишек и люблю Отечество. О, подлецы!» На следующей странице есть еще один замечательный пример, отражающий мировоззрение Достоевского и его отношение к другим нациям, как правило, отношение резко негативное (об этом пишут все). Но даже в этом отношении Достоевский резко амбивалентен. Вот пример: «Я не боюсь онемечиться, потому что ненавижу всех немцев, но мне Россия нужна; без России последние силенки и талантишко потеряю. Я это чувствую, живьем чувствую». Другой пример на эту тему, уже не из этой статьи, не помню уже о каком немецком городе в своих письмах Достоевский говорит: «Да, город большой и хороший, только немцев много». В других местах, конечно же, мы находим любовь Достоевского и к европейской культуре, и к немецкой философии, к той же европейской живописи, которую Достоевский очень любил, к тому же Виктору Гюго, одному из его любимейших писателей. И об этом сказано много, очень много. То есть здесь, конечно, мы видим противоречие, которое, на самом деле, является кажущимся.
Итак, вышеприведенная часть словарной статьи называется корпус словарной статьи. За корпусом следует…
В.В. Аверьянов. Игорь Васильевич, простите, что перебиваю. Это, конечно, курьез, но скажите, а откуда все-таки эта цитата про то, что немцев много?
И.В. Ружицкий. Это можно точно найти в словарной статье «Большой». Это из писем, и Достоевский приезжал в этот город, может быть, даже не немецкий, а швейцарский, на лечение. Скорее всего, это Эмс. Он, естественно, хотел отдохнуть от всех, от всего, а немецкую психологию, немецкий образ жизни он ненавидел, как вообще мещанский образ жизни. Отсюда у него и ненависть к жидам. А жиды для Достоевского, как известно, — это не нация, это не евреи, это образ жизни, это поведение, это определенные бытовые традиции. В конце концов, в первую очередь, это ростовщичество.
И.Л. Бражников. Как у Пушкина. Близко так.
И.В. Ружицкий. Да, все правильно. Только во времена Пушкина жидовство как явление (я употребляю слово «жидовство» не в современном значении) было не настолько сильным, как во времена Достоевского. Все-таки закон о ростовщичестве, если мы вспомним, давал большие льготы ростовщикам, а он был принят в середине XIX века. Поэтому и потекло все это, стало явлением. До середины XIX века законы были очень и очень строгие, и налоги для ростовщиков были очень высокими.
Насчет иностранцев в другом месте у Достоевского мы находим, что еще больше, чем немцев, за границей он не любит тех русских, которые туда приехали на отдых. И дальше Достоевский очень подробно описывает, за что он не любит русских за границей. Это тоже звучит очень современно.
Но я продолжу говорить о структуре словарной статьи и ее особенностях. Следующая часть – словоуказатель. Для написания это очень нудная часть, но, тем не менее, для лексикографии — часть очень важная. Здесь даются все произведения со ссылкой на конкретные страницы, в которых встречаются формы данного слова. Если читатель заинтересовался определенным словом и хочет узнать, в какой книге Достоевского можно его встретить, он пользуется этим словоуказателем, обращается к собранию сочинений и находит.
Дальше идет раздел словарной статьи, над концепцией которой мы работали очень долго. Он называется «Комментарий». Это тоже одна из особенностей нашего словаря. Комментарий чаще всего занимает больше места, чем сам корпус статьи, хотя и набран более мелким шрифтом.
Первая зона и первая часть комментария — это возможность употребления той или иной идиоглоссы в составе афоризма. Мы выносим в эту зону комментария не только общеизвестные афоризмы Достоевского типа «Красота спасет мир», «Вся гармония мира не стоит одной слезинки ребенка» или «Дурак, сознавшийся, что он дурак, уже не есть дурак» (это из «Униженных и оскорбленных»), но и те высказывания, которые обладают свойствами афоризмов. Это обязательно суждения, лаконичные суждения, это суждения обязательно нетривиальные, это суждения, выражающие какую-то важную для автора мысль, идею. Очень часто афоризм — это парадоксальное высказывание. Что же касается лаконичности, то мы обычно опираемся на так называемое число памяти: это семь плюс или минус два знаменательных слова в составе афоризма. Но это не обязательно, так как бывают афоризмы большей длины. Если вы посмотрите статью «Ненавидеть», то увидите, например, такое высказывание: «…ангел не может ненавидеть, не может и не любить». Первая часть предложения, которая идет до слова «ангел», взята в угловые скобки, что означает то, что мы первую часть не считаем афоризмом, но для понимания афоризма она важна, важно дать этот контекст. Итак, высказывание «Ангел не может ненавидеть, не может и не любить» обладает свойствами афоризма. Это из письма Настасьи Филипповны Аглае в «Идиоте». Здесь же в зоне афористики последний пример из «Дневника писателя»: «Русские люди долго и серьезно ненавидеть не умеют, и не только людей, но даже пороки, мрак невежества, деспотизм, обскурантизм, ну и все эти прочие ретроградные вещи». На мой взгляд, это высказывание обладает основными свойствами афоризма. Вот еще хороший афоризм, вы его можете найти в первом томе основного идиоглоссария: «Влюбиться не значит любить; влюбиться можно и ненавидя». Та же самая амбивалентность, парадоксальность, и, в данном случае, она проявляется в этом афоризме. Или возьмем словарную статью «Веровать»: «Сильное любит силу; кто верует, тот силен». Это из публицистики, и автор данной словарной статьи вынес данное высказывание в зону афористики. Вот то, что касается первой зоны комментария. Почему она идет первой? В данном случае мы считаем, что афористика, возможность вхождения слова в афористическое высказывание — не просто один из критериев того, считать это слово идиоглоссой или нет, но данный материал, конечно же, раскрывает позицию автора, его особенности и его взгляды на мир, на употребление того или иного слова. А всего же зон комментария у нас 16.
Следующая зона комментариев — это автонимное употребление слова, о котором я уже говорил, то есть тот случай, когда автор размышляет над значением слова, сам пишет о том, как то или иное слово следует понимать. Есть классический пример автонимного употребления — это глагол «стушеваться», который, как пишет Достоевский, он сам ввел в русский язык, чем очень гордился, был счастлив, как он пишет, что некоторые слова стали использовать в русском языке благодаря ему. В «Дневнике писателя» мы находим фразу в том смысле, что глагол «стушеваться» значит исчезнуть, уничтожиться, сойти, так сказать, на нет. Вот такие случаи мы и относим в зону автонимного употребления слова. Возможен вопрос, почему именно эта зона следует за афористикой. Потому, что, как я уже сказал, это еще один критерий того, считать ли слово идиоглоссой или нет. Причем критерий однозначный. Если слово употребляется Достоевским автонимно, значит, оно уже является идиоглоссой, его уже надо описывать.
Следующая зона комментария — это зона неразличения значений слова. В статье «Ненавидеть» ее нет, что вполне естественно: если у слова одно значение, то ни о каком неразличении значений речи быть не может. А вот в статье «Безумие», которую вы можете посмотреть в первом томе, это очень важная тема. Слово «безумие» — это и идиоглосса и идеоглосса, это ключевое слово для мировоззрения Достоевского, связанное со многими другим идеоглоссами в его картине мира. У этого слова мы видим уже три значения. С одной стороны, это «готовность, стремление совершить что-то неожиданное, безрассудное». С другой стороны, второе значение — это «мучительное состояние, сопровождаемое душевным расстройством или страданием», и только третье значение — это «сумасшествие, болезнь». Так вот, слово «безумие» мы уже встречаем, когда невозможно по контексту определить, в каком значении определяет его Достоевский. Как мы это видим в «Подростке»: «Мы все трое одного безумия люди». Это слова Аркадия, точнее, он цитирует слова Версилова. Здесь безумие — это и готовность совершить что-то неожиданное, и мучительное состояние, и болезнь. Когда слово употребляется одновременно в нескольких значениях и невозможно определенно сказать, какое из этих значений преобладает, то естественно предположить, что здесь мы видим своеобразный сгусток, концентрацию смыслов и возможность различного понимания этого слова в данном контексте, различной его трактовки и интерпретации.
Следующая зона — одна из моих любимых, я специально занимался этой темой — это игровое употребление того или иного слова. В статье о глаголе «ненавидеть» ее, правда, тоже нет. Здесь я должен немного рассказать о том, на какое определение понятия «игра слов» мы ориентируемся. А Достоевский, сразу скажу, любил играть языком, и об этом пишут очень многие исследователи его языка. Мы видим очень много примеров из Достоевского на этот счет и у Виноградова, и у Санникова, и у многих других. Итак, игровое употребление слова — это когда автор сознательно, подчеркну это слово, отклоняется от существующей литературной нормы в употреблении слова с определенной целью. Каковы цели такого сознательного отклонения от нормы? Такой целью может быть либо создание комического эффекта, либо поиск и нахождение каких-то смысловых нюансов, которые через норму выразить невозможно. Таким образом, первая функция отклонения от нормы — это комическая функция, а вторую функцию я называю познавательной функцией игрового употребления. Но непременное условие – автор сознательно меняет какую-то существующую норму. Если это не сознательное изменение, то это уже ошибка автора, и такие примеры мы тоже встречаем у Достоевского. Но чаще всего то, что читателем может восприниматься как ошибка, — это игра слов. Возьмем пример со словом «дурак». Разумихин говорит Раскольникову: «Так вот, если бы ты не был дурак, не пошлый дурак, не набитый дурак, не перевод с иностранного… видишь, Родя, я сознаюсь, ты малый умный, но ты дурак! — так вот, если бы ты не был дурак, ты бы лучше зашел ко мне сегодня». Вот такой повтор слова «дурак», причем повтор парадоксальный: «ты умный, но ты дурак» — это одна из разновидностей игрового употребления слова. В чем здесь нарушение нормы? Во-первых, в самом парадоксе «умный, но дурак», в такой оксюморонности. Оксюморон, по сути дела, — это тоже игра слов. Сам повтор слова — это нарушение стилистической нормы. В данном случае он мотивирован именно созданием комического. Другой пример: «Старичок если не выжил еще из ума, то уж из памяти точно». Понятно, что в литературном языке такой идиомы, или фразеологизма, как «выйти из памяти», нет. Есть идиома «выйти из ума». И Достоевский очень часто в качестве игрового приема, игрового употребления слова, меняет стандартную форму фразеологизма, тем самым достигая комического эффекта. Или такой пример из «Дневника писателя», который мы тоже отнесли к игре слов: «Почтенный профессор, должно быть, большой насмешник, ну а если он это наивно, не в насмешку, то, стало быть, обратно: большой не насмешник». Здесь опять мы видим игру, основанную на парадоксальности. «Вам лучше бы избегать карманных денег, да и вообще, денег в кармане» — такой прием называется в стилистике катахреза, и здесь он выполняет игровую, комическую функцию.
Достоевский играет не только значениями слов, он может играть стандартной формой, контаминировать различные аффиксы: «Она была зла и сверлива, как буравчик». То есть не сварлива, а сверлива. Или очень интересный пример, как раз по нашей ситуации из «Преступления и наказания»: «В комнате стоял большой круглый стол овальной формы». Что это, ошибка Достоевского, который «Преступление и наказание» редактировал и переписывал несколько раз? Вряд ли, хотя он много раз сетовал, что у него нет возможности переписывать, как у Тургенева и Толстого, поэтому у него много погрешностей. Так что это такое? «Круглый стол» как идиома, как фразеологизм, устойчивое сочетание — это стол для беседы, а дальше «овальной формы» — это форма стола. Конечно, возникает улыбка, читатель в этом месте останавливается, начинает думать, что для Достоевского очень важно. Или давайте посмотрим на другое место из «Преступления и наказания»: после убийства Раскольников идет по улице, и из толпы крик: «Ишь, как нарезался!», и Раскольников вздрагивает от страха. Из толпы, естественно, имели в виду «как напился», но Раскольников после убийства в первую очередь понимает это совсем в другом значении. Или позднее в диалоге: «Вы испачкались кровью!» Здесь уже сам Раскольников начинает играть: «Да, я весь в крови». Игра идиом с прямым и идиоматическим значением.
Как я уже сказал, от сознательных изменений нормы следует отличать случайную ошибку. Для случайных ошибок в комментарии есть особая зона, называем мы ее «нестандартная сочетаемость слова». Это те случаи, когда то или иное словоупотребление отходит от норм современного литературного языка. Это может быть употребление звательного падежа, например, в «Братьях Карамазовых». Кроме того Достоевский очень часто через искаженную русскую речь, путем графических изменений слова показывает речь иностранцев, говорящих по-русски. Эти случаи мы тоже выносим в зону нестандартной сочетаемости. Повторюсь, что у Достоевского очень немного случаев, когда действительно встречается стилистическая или грамматическая ошибка, хотя многие исследователи писали, что у него стиль очень грубый и ошибки встречаются очень часто. Не ошибки это. Чаще всего, это игра слов. Но в статье «Ненавидеть» мы приводим и пример чистой ошибки в лексической сочетаемости: «Знаю тоже, что я вас могу очень ненавидеть, больше, чем любить». Сочетание «очень ненавидеть» противоречит современным нормам лексической сочетаемости.
И.Л. Бражников. Мне кажется, что это черта стиля Достоевского, он очень часто с глаголами употребляет слово «очень». Причем с любыми глаголами. В данном случае, это у него очень нагруженное слово. Вспоминаю пример другого рода: «Я знаю, я очень, очень знаю».
И.В. Ружицкий. Для Достоевского вообще характерно нагнетание того или иного смысла, и для этого у него много способов. Тот же повтор слов: в одном контексте, в одном предложении слово «вдруг» может встречаться четыре раза. Или очень большая цепочка синонимов: например, «авось», «может быть» и т.д.
Но мы и не называем эту зону комментариев сугубо зоной ошибок. Это может быть и стилевая особенность, возможна и стилистическая неточность. В эту зону мы относим то, что противоречит современным нормам. Приведу еще один пример нестандартной сочетаемости — слово «большое»: «большое рассуждение». С точки зрения современной нормы, наверное, эти слова не сочетаются. Или «большие интимности» — это, я думаю, даже для Достоевского, для его стиля не показательно, но не факт. Чтобы найти ответы на эти вопросы, необходима сложная процедура; здесь не просто нужно знать Достоевского, а нужно провести сравнительный анализ с другими авторами XIX века. Только тогда мы сможем определить, что это — либо Достоевский, его стиль, либо ошибка, либо, вообще, особенность языка XIX века.
О следующих двух зонах комментария я скажу немного короче. В первой речь идет о случаях, когда в одном предложении слово употребляется в разных значениях. В таком сочетании одного слова в разных значениях часто появляется нечто новое, какой-то новый нюанс значения. Кроме того здесь мы очень часто можем наблюдать игру слов. Что касается другой зоны, то в ней мы фиксируем употребление однокоренных слов в одном контексте, причем не только в рамках одного предложения, но и в рамках нескольких связанных предложений. Возьмем словарную статью «Играть»: «Вдруг проиграет или выиграет очень много, остальные же все играют на мелкие гульдены». В статье «Ненавидеть» эта зона представлена очень широко. Здесь, кстати говоря, мы видим любимое Достоевским «ненавидеть ненавистью» — это еще один прием усиления, который в лингвистике называется плеоназм: «Я знаю, что я знаю», «знать знание» и т д. Достоевский часто использует употребление однокоренных слов в одном контексте.
Если говорить о статье «Ненавидеть», то в этой зоне можно найти такой пример: «Англии нужно, чтобы восточные христиане возненавидели нас всею силою той ненависти, которую она сама питает к нам». В конце этой страницы также приводится следующая выдержка и