Достоевский за границей что вы знаете об этом периоде
Достоевский: «Вся эта ваша Европа — одна фантазия»
16-летний Достоевский «беспрерывно в уме сочинял роман из венецианской жизни». В детстве рыдал над романами Радклиф. Зачитывался Расином, Бальзаком, Гете, Шиллером. В 22 года перевел Эжена Сю и Жорж Санд. Но попасть туда, где жили герои любимых книг, Ф. М. смог только в 41 год. С тех пор он выезжал в Европу еще не раз, прожил там в совокупности пять с половиной лет. И сделал вывод: жить за границей «очень скучно, где бы то ни было».
Страна томлений и ожиданий
Тогда, в 1862 году, он впервые «скакал по чугунке» (железной дороге. — Прим. ред.) и не верил своему счастью: «Как это вот я увижу, наконец, Европу. страну таких долгих томлений и ожиданий моих, таких упорных моих верований»? За два с половиной месяца Федор Михайлович собирался посетить больше 20 городов: Берлин, Париж, Лондон, Женеву, Дрезден, Кельн, Флоренцию и т. д., не надеясь, конечно, постигнуть все: «Пусть не разгляжу ничего подробно. зато из всего виденного составится что-нибудь целое, какая-нибудь общая панорама. Вся страна «святых чудес» представится мне разом…» Не получилось.
Тут, конечно, виною и слишком плотный маршрут («Да разве можно хоть что-нибудь порядочно разглядеть, проехав столько дорог в два с половиною месяца?»), и сам Достоевский. Со своим, мягко выражаясь, сложным характером, припадками эпилепсии и годами каторги за спиной.
Германия: вспышка уязвленного патриотизма
Берлин, в котором он в первую поездку был всего сутки, произвел «самое кислое впечатление». А все почему? Потому что он «двое суток скакал по чугунке сквозь дождь и туман до Берлина и, приехав в него, не выспавшись, желтый, усталый, изломанный, вдруг с первого взгляда заметил, что Берлин до невероятности похож на Петербург. Фу ты, бог мой, думал я про себя: стоило ж себя двое суток в вагоне ломать, чтоб увидать то же самое, от чего ускакал?»
Сделав вывод, что немцев с непривычки «весьма трудно выносить в больших массах», он улизнул в Дрезден. И что же? «Мне вдруг вообразилось. что ничего нет противнее типа дрезденских женщин». Виною тому, как признает сам писатель, оказалась больная печень: «И неужели, неужели человек, сей царь природы, до такой степени весь зависит от собственной своей печенки, — подумал я, — что за низость!»
Такая же история приключилась с Кельнским собором. Тогда он показался Ф. М. «галантерейной вещицей вроде пресс-папье на письменный стол сажен в семьдесят высотою». Но, полагает Достоевский, задержись он в Берлине, Дрездене и том же Кельне, все могло бы восприниматься иначе. Засияй над собором луч солнца, «и зданье наверно бы мне показалось в настоящем своем свете, а не так, как в то пасмурное и даже несколько дождливое утро, которое способно было вызвать во мне одну только вспышку уязвленного патриотизма».
Ф. М. еще не раз бывал в Германии. В одном только Дрездене провел в общей сложности два с половиной года. Но чуда не произошло. Он по-прежнему восхищался картинами Дрезденской галереи и презирал немцев.
Париж: француз раздавит вас своим неизъяснимым благородством
Пришлось бежать в так долго воображаемый в мечтах Париж, где творил свою «Человеческую комедию» его любимый Бальзак, — город духовности и просвещения. На знакомство с ним был положен целый месяц, не считая недельной отлучки в Лондон.
Где-то здесь рядом — Виктор Гюго, только опубликовавший своих «Отверженных», по этим улицам ходит Теофиль Готье. Но Достоевский не ищет встречи с ними — он уже тоскует по России. Париж кажется ему скучным, а французы — фальшивыми: «Все имеют удивительно благородный вид. У самого подлого французика, который за четвертак продаст вам родного отца… такая внушительная осанка, что на вас даже нападает недоумение. Войдите в магазин купить что-нибудь, и последний приказчик раздавит, просто раздавит вас своим неизъяснимым благородством». Не пробыв в Париже и недели, он делает вывод: интересы парижан пусты, любовь их — лишь подделка.
Десять лет. я все мечтал выиграть. Мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено!
Историк и литературный критик Эжен де Вогюэ рассказывал, как они сидели однажды на террасе Английского кафе и Достоевский, внезапно разгорячившись, произнес целую речь — о Европе вообще и Париже в частности: «Появится среди ночи пророк в Café Anglais и напишет на стене три пламенных слова. Они послужат сигналом гибели старого мира, Париж рухнет в крови и пожарах со всем, что составляет теперь его гордость, со всеми его театрами и кофейнями. » Через десять дней разоблачитель отбыл в Лондон.
Лондон: все жаждет добычи и бросается на первого встречного
Город, пожалуй, произвел впечатление. Скорее пугающее. «Даже наружно какая разница с Парижем. Этот день и ночь суетящийся и необъятный, как море, город, визг и вой машин, эти чугунки, проложенные поверх домов (а вскоре и под домами), эта смелость предприимчивости, этот кажущийся беспорядок, который в сущности есть буржуазный порядок в высочайшей степени, эта отравленная Темза, этот воздух, пропитанный каменным углем, эти великолепные скверы и парки, эти страшные углы города, как Вайтчапель, с его полуголым, диким и голодным населением».
Он даже готов признать, что «во всем мире нет такого красивого типа женщин, как англичанки», но лишь для того, чтобы рассказать о квартале красных фонарей и снова столкнуть лбами «блеск и нищету»: «Улицы освещены пучками газа, о которых у нас не имеют понятия. Великолепные кофейни, разубранные зеркалами и золотом, на каждом шагу. Тут и сборища, тут и приюты. Даже жутко входить в эту толпу. И так странно она составлена. Тут и старухи, тут и красавицы, перед которыми останавливаешься в изумлении… Все это с трудом толпится в улицах, тесно, густо. Толпа не умещается на тротуарах и заливает всю улицу. Все это жаждет добычи и бросается с бесстыдным цинизмом на первого встречного».
Хрустальный дворец, Лондон
Среди лондонских достопримечательностей Достоевский отмечает Хрустальный дворец, который был выстроен из стекла и металла ко Всемирной выставке 1851 года. Это то самое здание, которому мечтал показать язык герой его «Записок из подполья».
Разочарованный странник. Путешествия Федора Достоевского
Один из «самых русских» писателей Федор Достоевский крайне мало путешествовал по России (не считая вынужденной «поездки» в Сибирь). А за границей Достоевский посетил 10 стран и более 30 городов.
Впервые Достоевский попал за рубеж в 40 лет. Он «скакал по чугунке» (ехал на поезде) и с волнением предвкушал:
«Как это вот я увижу, наконец, Европу… страну таких долгих томлений и ожиданий моих, таких упорных моих верований. »
Маршрут первого европейского путешествия Достоевского в 1862 году предполагал за 2,5 месяца посещение больше 20 городов, где были Берлин, Париж, Лондон, Женева, Флоренция и другие :
«Пусть не разгляжу ничего подробно… зато из всего виденного составится что-нибудь целое, какая-нибудь общая панорама. Вся страна „святых чудес“ представится мне разом…»
Разом не получилось, и через год Достоевский повторил поездку в Европу, добавив в список городов Рим и Неаполь. В этом путешествии изучение «святых чудес» и закончилось. Отправившись за границу в третий раз, в 1865 году, Достоевский вместо изучения достопримечательностей проигрался в пух и прах в Висбадене (Германия). В четвертый раз писатель оказался в Европе не по своей воле, а спасаясь от кредиторов. Он предполагал, что путешествие продлится месяца три, но оно затянулось на четыре года. С каждой поездкой Европа писателя все меньше удивляла:
«Жить же за границей очень скучно, где бы то ни было…»
БЕРЛИН
Первый европейский город, увиденный Достоевским в 1862 году. Здесь он побывает ещё восемь раз. Однако в путевых заметках город останется с эпитетом «кислый»
»…С первого взгляда заметил, что Берлин до невероятности похож на Петербург… Фу ты, бог мой, думал я про себя: стоило ж себя двое суток в вагоне ломать, чтоб увидать то же самое, от чего ускакал? Даже липы мне не понравились, а ведь за сохранение их берлинец пожертвует всем из самого дорогого…»
ЖЕНЕВА
«За всю свою жизнь я не встречал ничего более унылого, более угрюмого, более абсурдного, чем этот мрачный протестантский город. Здесь не живут: здесь отбывают каторгу… Наверное, вы бы отдали всё, чем владеете, лишь бы не оказаться здесь в воскресенье. С утра заунывный звон колоколов; с полудня пьянство. До чего же здешние работники унылы, грязны, невежественны!.. Всю ночь я слышу их ужасные песни, вопли и крики, которые они издают, толпясь под моими окнами. Это сущий ад…» (Из письма 1867 года.)
ЛОНДОН
«Этот… необъятный, как море, город… эти чугунки, проложенные поверх домов… этот кажущийся беспорядок, который в сущности есть буржуазный порядок в высочайшей степени, эта отравленная Темза, этот воздух, пропитанный каменным углем, эти великолепные скверы и парки, эти страшные углы города, как Вайтчапель*…
Сити с своими миллионами и всемирной торговлей… Вы чувствуете, что тут что-то уже достигнуто, что тут победа, торжество… но вам отчего-то становится страшно… Уж не это ли, в самом деле, достигнутый идеал? — думаете вы; — не конец ли тут?»
* Сегодня произносится Уайтчепел. В 1862 году — бедный район.
БАДЕН-БАДЕН
Баденцы уверены, что Рулетенбург, упоминающийся в романе «Игрок», списан Достоевским с их родного города. Поэтому фасад дома, где он останавливался в июле 1867 года (угол Гернсбахерштрассе и Бедерштрассе), украшен бюстом Федора Михайловича и бронзовым изображением книги «Игрок». Из-за этого многие туристы думают, что здесь и был написан роман. Между тем роман «Игрок» Достоевский сочинял в октябре 1866 года в Столярном переулке Санкт-Петербурга.
Чтобы успеть к сроку, оговоренному в контракте с издателем Стеллавским, Достоевский пригласил стенографистку Анну Сниткину. Через несколько месяцев она стала женой Федора Михайловича. И первые четыре года в браке мучилась от «карточной зависимости» мужа.
В 1867 году Достоевский шесть с половиной недель не мог вырваться из Баден-Бадена. Неудачно играл, закладывал серьги, шубу, обручальные кольца и даже платье молодой жены… Остыла «игорная страсть» в одночасье и после этого случая Достоевский действительно не играл. 28 апреля 1871 года Достоевский написал супруге:
«Надо мной великое дело совершилось, исчезла гнусная фантазия, мучившая меня почти 10 лет. Десять лет… я всё мечтал выиграть. Мечтал серьезно, страстно. Теперь же все кончено! Это был вполне последний раз…»
КЁЛЬН
Увидев Кёльнский собор в первый раз в июле 1896 года Достоевский так описывал его:
«Это только кружево, кружево и одно только кружево, галантерейная вещица вроде пресс-папье на письменный стол сажен в 70 высотою…» Но уже через месяц, глядя на собор, Федор Михайлович был готов «на коленях просить у него прощения за то, что не постиг в первый раз его красоту».
Материал опубликован в журнале «Вокруг света» № 1, январь 2015
Достоевский видел, что человечество гибнет и его нужно спасать. Он верил в особое предназначение русского народа и знал, что спасти человечество Бог поручил России. В этом колоссальная ответственность России перед Богом. В 1862 году он писал:
«Да, мы веруем, что русская нация – необыкновенное явление в истории всего человечества. Характер русского народа до того не похож на характеры всех современных европейских народов, что европейцы до сих пор не понимают его и понимают в нём всё обратно…»
«…в русском человеке видна самая полная способность самой здравой над собой критики, самого трезвого на себя взгляда и отсутствие всякого самовозвышения, вредящего свободе действия. Разумеется, мы говорим про русского человека вообще, собирательно, в смысле всей нации».
«И страшно, до какой степени свободен духом человек русский, до какой степени сильна его воля! Никогда никто не отрывался так от родной почвы, как приходилось иногда ему, и не поворачивал так круто в другую сторону, вслед за своим убеждением!»
Достоевский пишет: «…наше цивилизованное общество достигнет наконец того, что поймет народ – этого неразгаданного сфинкса…»
«…Главное, самосознание в себе русского человека – вот что надо…»
В своих произведениях Достоевский «разоблачает» низшую природу человека. Он верит, что русский человек справится с животным началом и обуздает в себе силы животной природы, обратившись к внутреннему Богу – Душе.
Достоевский обнажает две крайности нашей жизни. Это грязная действительность и возвышенные мечты о Царстве Небесном, которое живёт внутри человека. Мечта русских устремляет Россию в бесконечность. Достоевский знал, что судьба русского человека в собственной душе, вмещающей в себя весь Божий мир. Отсюда – всемирная отзывчивость русской души и мистические основы её космической мощи.
«У русского народа даже в счастье непременно есть часть страдания, иначе счастье его для него неполно. Никогда, даже в самые торжественные минуты его истории, не имеет он гордого и торжествующего вида, а лишь умиленный до страдания вид; он воздыхает и относит славу свою к милости Господа» («Дневник писателя»).
Достоевский верил в сверхчеловеческое Добро и в Христа как в Богочеловека. «Образ Христов храним, и воссияет как драгоценный алмаз всему миру» («Братья Карамазовы»). Он говорил о живом и деятельном, истинном учении Христа, зовущему людей к милосердию, подвигу и самопожертвованию. Русские человек чувствует в себе Божественную Душу.
«Судите русский народ не по тем мерзостям, которые он так часто делает, а по тем великим и святым вещам, по которым он и в самой мерзости своей постоянно воздыхает. А ведь не все же и в народе – мерзавцы, есть прямо святые, да ещё какие: сами светят и всем путь освещают.
Судите наш народ не потому, что он есть, а потому, чем желал бы стать. А идеалы его сильны и святы, и они-то и спасли его в века мучений, они срослись с душой его искони и наградили её навеки простодушием и честностью, искренностью и широким всеоткрытым умом, и всё это в самом привлекательном, гармоническом соединении. А если притом и так много грязи, то русский человек и тоскует от нее более сам, и верит, что всё это – лишь наносное, наваждение диавольское, что кончится тьма и что непременно воссияет когда-нибудь вечный свет» («Дневник писателя»).
«Кроме того, в народной душе глубоко укоренено пламенное ощущение своей всегрешности, ответственности перед всеми, которое выливается в непрестанный подвиг покаяния и совершенствования себя по образу Христову». «Я утверждаю, – говорит Достоевский, – что наш народ просветился уже давно, приняв в свою суть Христа и учение Его».
«…есть русский дух, единение – всё это есть и будет в такой силе, в такой целости и святости, что даже мы не в силах проникнуть во всю глубину этой силы, не только иностранцы…» «…девять десятых нашей силы именно в том состоит, что иностранцы не понимают и никогда не поймут всей глубины и силы нашего единения…»
В «Дневнике писателя» Достоевский пишет:
«Жизнь задыхается без цели».
«Без высшей идеи не может существовать ни человек, ни нация. А высшая идея на земле лишь одна и именно – идея о бессмертии души человеческой, ибо все остальные “высшие” идеи жизни, которыми может быть жив человек, лишь из одной ее вытекают».
Достоевский, по сути, подвижник Христа, объясняя людям мир с высоких позиций морали. Поняв великий замысел Бога о человеке, люди способны изменить себя и свой мир.
Достоевский верил в Россию и предсказывал ей великое будущее. Он считал, что именно Россия должна сказать миру новое слово. Истина едина, она и объединит все народы, и потребует служения этой вселенской истине, но без Бога в душе человек слаб. Всеобщая свобода и всеобщая ответственность позволяют сделать мир таким, каким он задуман Богом.
«Всякий великий народ верит и должен верить, что в нём-то и только в нём одном и заключается спасение мира, что живёт он на то, чтоб стоять во главе народов, приобщить их всех к себе воедино и вести их, в согласном хоре, к окончательной цели, всем им предназначенной…»
«О каждом народе можно сказать то же, что о каждом человеке: народ, который хочет сохранить свою душу, свою исключительную народную истину, – потеряет её; а тот, который потеряет её, ради вселенской истины, – сохранит ее. Каждый народ должен отречься от себя, от своей «синтетической личности, от своего особого бога», должен сделаться жертвой за все другие народы, умереть как народ во всечеловечестве, для того чтобы воскреснуть в богочеловечестве».
«России …свободной духом, свободной от всяких посторонних, сословных и почвенных интересов, двинуться в новую, широкую, ещё неведомую в истории деятельность, начав с того, чем вы кончите, и увлечь вас всех за собою. Сравнил же наш поэт Лермонтов Россию с Ильей Муромцем, который тридцать лет сидел сиднем и вдруг пошёл, только лишь сознал в себе богатырскую силу. К чему же даны такие богатые и оригинальные способности русским? Неужели же для того, чтоб ничего не делать?» (Ряд статей о русской литературе)
«Величайшее из величайших назначений, уже созданных русскими в своём будущем, есть назначение общечеловеческое, есть общее служение человечеству, – не России только, не общеславянству только, но всечеловечеству» («Дневник писателя»).
Достоевский пророчески сказал: «Будущая самостоятельная русская идея у нас еще не родилась, а только чревата ею земля ужасно, и в страшных муках готовится родить её».
Важно знать, что именно на физическом плане человек должен продемонстрировать своё понимание, свою свободу от заблуждений и контроля низшей природы и, наконец, свою божественность. России предстоит продемонстрировать миру свою Божественную Душу!