Драп хохотунчик что это

ДЕД-ПИХТО(+16)

29.04.15г.
Жил-был дедушка Пихто.
Не видал его никто.
Он дружил в русалкой-Мавкой.
И с конём, но без пальто.

В гости бегал к Макарьку,
Жил Макар через реку.
С ним любил играть он в шашки,
На пшено, и на муку.

Есть Пихто любил рагу,
И изюм, и курагу.
Пить любил чаёк он мятный.
Спать любил в сенном стогу.

В лес любил ходить, гулять,
Грибы, ягоды сбирать.
В час ночной, он под сосной,
Любил вволю помечтать.

Вот однажды, дед Пихто.
Решил сшить коню пальто.
Купил драп он, «хохотунчик»,
Сантиметров этак, сто.

Он три дня пальто кроил.
После месяц целый шил.
В результате тех мучений.
Драп Пихто всё ж загубил.

И дед плюнул на шитьё.
Унял совести нытьё.
Из бутыли пил полночи,
Он с пустырника питьё.

В результате тот процесс,
Вызвал острый энурез.
Да старик не растерялся,
Купил «Huggies», для телес.

В общем так старик и жил.
Горе с радостью делил.
Когда ж горе донимало,
То к Яге Пихто спешил.

У Яги хорош досуг.
Есть для гольфа целый луг.
Боулинг, бильярд, крокет.
Для стрельбы, спортивный лук.

Лыжи, ролики, коньки.
Ласты, маска для реки.
И боксёрские перчатки,
Чтоб чесать в них кулаки.

Со ступы прыгать, парашют.
Петарды, чтобы дать салют.
В рот резиновая капа,
Если вдруг «люлей» дадут.

Кимоно, для карате,
Чешки, бацать фуэте.
Гардероб костюмов разных,
Для театра варьете….

И к тому же у Яги,
Есть друзья, и есть враги.
С ними можно состязаться,
А вот драться не моги.

Князь Гвидон, он пустозвон.
Держит Бонапарт фасон.
Ну, а с Индии раджа,
Под слона занял газон.

Карлик-Нос, пасти стал коз
И в жару пас, и в мороз.
Он навар имел с тех коз
Молоко, шерсть и навоз.

Черномор теперь пират.
Чёрный у него фрегат.
С дуба спёр он цепь златую,
И стал сказочно богат.

Банда из семи козлят.
В лесу грабит всех в подряд.
Изучили джиу-джитсу,
И творят, чего хотят.

Петя, тот, что «петушок».
Золотой стал «гребешок».
Лидер он у неформалов.
Гомосекам корешок.

Тридцать три богатыря,
У Гороха, у царя,
Охраняют государство.
И едят свой хлеб не зря.

А Варвара, что краса,
Забодай её оса,
Демонстрирует в журналах,
В голом виде телеса.

И бессмертный царь-Кощей,
Без Варвариных, без щей,
Наловчился в Переплюйке,
На червя ловить лещей.

А разбойник-Соловей,
Из дубовых желудей,
В самоваре кофе варит.
Пьёт тот кофе, весь Бродвей.

Легендарный Кот-Баюн,
Он с гитарой об шесть струн,
Стал блатной звездой шансона,
Хоть в стихах туп, как колун.

А печёный Колобок,
Наловчился драть лубок.
Из лубка плетёт он лапти,
Но те лапти не для ног.

Сувениры, так сказать.
Их по проще продавать.
Всем не русским из-за моря.
Иностранцем, твою мать.

Патрикеевна-Лиса,
Творит просто чудеса.
Снимет прочу, сглаз, икоту.
За каких-то полчаса.

Гуси-лебеди раз в год,
Держат на юга полёт.
Нет для них границ с таможней.
Так не всякому везёт.

Налегке летят на юг.
Но им отпуск недосуг.
В клюв по пачке героина,
И обратно, сделав круг.

Трёхголовый динозавр,
Очень редкий экземпляр.
В краеведческом музеи,
Себя продал, как товар.

Целый день сидит в спирту.
У экскурсий на виду.
А закончится как смена,
Отмокает на пруду.

Из пруда потом народ,
После змея водку пьёт.
А вот рыба с того пруда,
На закуску не идёт.

Щука Мельки-дурака,
Как бы в отпуске пока.
От Емелькиных желаний,
У неё в глазах тоска.

Шапка Красная взяла,
И ребёнка родила.
Дровосек ей приглянулся.
Шапка честь не сберегла.

И теперь байстрюк растёт,
Без проблем и без забот.
Шапка Красная ребёнка,
Буратиною зовёт.

Карабас играть стал джаз,
На своей, на «дудке-бас».
Получил пятнадцать суток.
Ведь играл он в поздний час.

Этот горе музыкант,
Навсегда зарыл талант.
И пошёл кнутом бить кукол.
Садо-мазо-джаз гигант.

Арлекина и Пьеро,
Вечно ставят на «ЗЕРО»,
Лудомания их тянет,
Постоянно в казино.

Там давно сидит Кощей.
Обожрался видно щей.
Он стал сытый и румяный,
И не чахнет вообще.

Охотник, Кокованя,
Бухает ночью в бане.
Спёр у оленя самоцветы,
Вот и хулиганит.

А Нуф-нуф, Наф-наф, Ниф-ниф,
Как-то водки перепив,
Осрамили братца-Волка,
Звездюлей ему ввалив.

И поклялся Волк братьям,
Что пойдёт ко всем Чертям.
А сам жалобу состряпал,
Деревенским свинарям.

Свинари, хлебнув винца,
Ланца! Дрица! Оп, ца-ца!
Заколоть свиней решили,
Для свинячьего смальца.

Но Нуф-нуф, Ниф-ниф, Наф-наф,
Про такое разузнав,
К кабану в леса рванули,
Свои хвостики задрав.

Змей поганый, Василиск.
Спёр из бронзы обелиск.
Мэр Салтан, из Лукоморья,
Накатал на змея иск.

Разбираться суд не стал,
Змея в цепи заковал,
И на двадцать лет отправил,
Вора на лесоповал.

Змей в Сибири, как дебил,
Кедры двадцать лет валил.
А теперь он «вор в законе»
ОПэГуху сколотил.

У него Бенц-Мерседес.
Змей крышует Брянский лес.
Положил большой, и ржавый,
Он на Нюрнбергский процесс.

А Бабы сорок братков,
Все остались без портков.
Обобрал их «змей в законе»,
Как последних простаков.

Из волшебной лампы Джин,
Продаёт теперь бензин.
Надувает всех в округе,
Этот самый сукин сын.

Ведь в бензин он льёт мочу,
В какой номер я смолчу.
А вот Джина в том бензине,
Непременно замочу.

А бродяга-Водяной,
Спекулирует водой.
«Аква», и «Святой Источник».
Всё из бочки, из одной.

Этот сказочный народ.
Как кот скажет:- Мышь мне в рот!-
Собирался у Ягуси,
Справить этот…, Новый Год.

Вокруг ёлки поскакать.
Самогонки побухать.
Оливье, и сельдь под шубой,
На закуску пожевать.

С Пихто вволю поболтать,
Белоснежку целовать,
А потом, про всё, про это,
Всему Миру рассказать.

Ведь про деда, про Пихто,
Не писал ещё никто.
Не Ершов, ну и, не Пушкин.
И не Агния Барто.

На себя я смелость взял,
Про всё это написал.
Подсластил чуток пилюлю,
Тем, кто это прочитал.

Источник

rom_julia

Блог Романенко Юлии

Как встречать по одежке?

Еду я сегодня с работы, никого не трогаю, даже не читаю (у меня обет нечтения пока я диплом не напишу (хотя бы фундамент)), тыкаю в айфон, зырю по сторонам.

Надо мной стоят две худые ноги, очень худые, думаю, девушка что ли в таких стремных штанцах.
Поднимаю глаза. а там очень, очень худой молодой человек. Его предки явно из азиатских широт возникли)))
Начинаю сначала.
Кроссовки такие все в трещинках, были когда-то беленькие, теперь старенькие, язык серый, небрежно не заправлен в шнурки.
Выше поднимаются тонкие ноги, как карандаши, они нигде не расширялись, ноги облачены в штанцы «а-ля треники с начесом», коленки вытянуты, карманы потерты, выцветшие.
Еще выше куртенка. Неказистая такая, и не болонька и не кожа и не «драп хохотунчик три копейки километр», неясный материал, непонятный фасончик, и сидит как с чужого плеча. Лицо тоже такое худое, сверху нахлобучена какая-то вязанная шапка. А глаза раскосые такие грустные-грустные.
Так жалко мне его стало!

Я уже в голове придумала целую фантастически захватывающую историю как он очутился тут в метро в час пик, как он в детстве был сначала перепутан в роддоме, а потом брошен на произвол судьбы, как по здоровью его не взяли в армию, как он борется с суровой реальностью негостеприимной столицы, как он собирает крошки со стола и как мечтает о бутерброде и о возможности вернуться в свой теплый далекий аул.

И слезы на глазах у меня почти навернулись, и в наушниках грустный «спениш гитар» подвывает, и в голове нарастает ком возмущения несправедливостью мироздания. я почти зависла, не отрывая от него взгляда.

Как вдруг он полез в карман, достал оттуда айфон пятый и стал отвечать на звонок, рукав «неказистой» куртки задрался и сверкнули какие-то большие крутые часы на мощном ремне.

Короче, сердобольность моя разбилась вдребезги прям на Бауманской. Уверенной, легкой походкой этот хипстерочеловек вышел из вагона, напялив модные очки и болтая по своему суперновому гаджету!

Долго я потом еще соображала, что не так!) И решила, что тяжело нынче стало отличить бомжа от супермена))))

Одежда теперь носится по принципу «чем чуднее, тем моднее»)))

Вот как сейчас по одежке встречать?
Поди разбери кто голодает, а кто косит под таких)))))

Источник

Хохотунчик

Мне так понравилась статья : http://www.proza.ru/2017/02/22/1847, что не выдержала и осмелились продолжить некоторые её мысли.

Вот и я ни о чём подобном тоже не раздумывала.
Ответ пришёл сам-собою, без вопросов.
Жалуешься, например, на жизнь-злодейку, подсунувшую очередную неприятность, а хохотунчик уж тут как тут:
— А-а-а-ха-ха-ха-а-а! Так тебе и надо! Ха-ха-ха!
Размышляешь над тем, что волнует, покою не даёт.
И опять мешочек со смехом появляется из ниоткуда:
— А-а-а-а-ха-ха-ха! Заткнись, бабка! Я тебе слова не давал! Ха-ха-ха! И слушать тебя разрешения пока ещё не подписывал! А-а-а-ха-ха-ха-а-а-а!
Оказывается, западные ценности бессмертны.
Они просто меняют место своего размещения на разных уровнях нашего сознания.
Сначала, порицаемые, обретаются в мире нижнем, материальном. Это, если мальчишки бросают «бомбочку» под ноги спешащей куда-то подслеповатой старухе и хохочут, когда та, хватаясь за сердце, валится на тротуар. Потом, со временем, народ к ним привыкает, и «ценности» поднимаются выше, в сферы, так сказать, духовные. Когда наши писатели-поэты роняют через губу :»Гнусь вы все, му**ки, гибоны! А-ха-ха-ха-а-а! Со мною одним гурьбой справиться не можете! Ха-ха-ха!».

А сегодня хохотунчик уже сам себя назначает блюстителем человеческой морали и совестью чего-то там. Или кого-то? Морщимся. Ведь многим просто ещё невдомёк, что он всего лишь игрушка в чьих-то руках, которую всегда можно отнять и отправить в. мусорный бак, где ей, собственно говоря, и место.

Графоманствующий читатель
Жукова Надежда Андреевна

Источник

О низменном

Я бы не сказала,
что она больше, чем была в моей юности, может быть и меньше.

В моем детстве внешняя дистанция была больше, родителей подруг называли по имени отчеству, а не по имени, как сегодня называют своих свекров, после пятидесяти они уходили в глухую старость, коротких юбок не носили, брюки не зауживали, головы красили далеко не все и укутанные в свой драп-хохотунчик (не знаю, почему его так называли) с меховым воротничком, вид имели абсолютно старообразный.

В отличие от нас (тут она гордо приосанилась), от нас с нашими современными стрижками, одежками, смартфонами в ухе и цветом волос как у новорожденных.

И интересы сегодня у разных поколений в большей степени схожи, сегментируются по разному, так это всегда было.

Что до дремучести, которую только что в очередной раз наглядно продемонстрировала очередная рыбка, так и тогда дремучести хватало.

Эрудиция, в том числе профессиональная, она же зависит от человека и не только от его способностей, но и в большой мере от его любознательности.

Вопрос «как это работает» ключевой вопрос.

Грубо говоря, маленького ребенка все время надо вращать вокруг оси и говорить, показывая пальцем, солнышко светит потомушта, а звезды тебе мигают потомушта, а машина едет потомушта вместо лошади у нее пламенный мотор.

Если ребенок живой и восприимчивый, он этот интерес к устройству окружающего мира разовьет и пронесет сквозь всю жизнь.

Понятно, что профессионализм стоит отдельно, но не одним профессионализмом жив человек.

Советские люди, мыслящие глобальными интересами мировой революции, большими стройками и поворотом рек в массе своей были абсолютно зашорены.

Их интересовала профессия (если интересовала) и скорейший приход коммунизма.

Я не говорю о каждом конкретном, в том числе о диссидентах или о том старике в деревне под Угличем, живущем на волжском обрыве.

Он тогда нам двадцатилетним хорошо вправлял мозги, редкий был антисоветчик:)

Страна и ее народ были нацелены на военные технологии.

Это западная экономика заточена на быт, на массовый и всесторонний спрос.

Быт и война, потребление и вооружение в единой связке, со смещающимися время от времени акцентами, дают рост экономики.

У нас быт никого не интересовал, быт это было позорное мещанство.

Мы жили в другом времени, по сути технология быта была дореволюционная.

В моем детстве не было шампуней, в лучшем случае было жидкое мыло в стеклянном пузырьке, для пяток была пемза, стиральная доска упиралась в стенку корыта, на комфорке коммунальной плиты всегда кипятилось в ведре чье-то белье, в т.ч. марлевые подгузники, мясорубка приворачивалась к подоконнику через фанерку, чтобы краска не отваливалась и не было всей этой фигни вроде ударной дрели, шуроповертов и электролобзиков, которые я освоила в последние месяцы, когда выяснилось, что я так и осталась в том веке с ножовками, отвертками и тисочками.

Старшее поколение ни на минуту не задумывалось, что все эти шампуни и гели для разных мест, в том числе и для мытья автомобилей это большая химия.

Глядя сериалы наши дамы с инженерным образованием совершенно не связывали словосочетание «мыльные оперы» с американскими мыльными королями тридцатых годов, вытаскивавших Америку из Великой депрессии, в т.ч. инвестируя в создание сериалов.

Не было рабочих мест для женщин, а домохозяек надо было чем-то занимать и с помощью агрессивной рекламы заставлять их думать о лучшей жизни, которую им должны были обеспечить работающие мужья.

Наше старшее поколение никогда не подсчитывало, сколько мыла в прямом смысле этого слова выливается на головы, тела, квартиры, машины и т.д.

Я не смотрела цифры, но думаю, что сопоставимо с объемом дизельного топлива.

Большая химия обеспечивает создание этой продукции и то, чем мы сейчас намыливаем головы результат работы огромных научных коллективов, западных коллективов, а тут у нас очередная отверточная сборка с той только разницей, что не машин, а парфюмерии.

Наши дамы влезли в дорогие легкие красивые шубки непонятно из кого.

Кого поймали, того и ободрали.

Ободрав применили импортные реагенты, тримминг, сноу топ, окончательную покраску, тонировку или рейнфорсинг.

И не говорите про шубы нашего пошива, отверточная сборка, импортное сырье. У нас нет необходимых технологий.

Китайский фитнес-трекер на моей руке.

Это высокие технологии, пусть их обочина, но это они.

Весь наш быт это высокие технологии, это рабочие места, это зарплаты, это рост совокупного спроса и потенциальный рост ВВП.

Но мы не привыкли думать о приземленном.

Когда я говорю студентам о миллионных состояниях, сделанных на брикетировании птичьего и конского помета, они гогочут и демонстративно зажимают носы.

Ни старшее, ни младшее поколение не хочет думать о низменном.

Старшие горюют о заржавевших танках и утонувших ракетах, а младшие запутались в майнинге.

Зато китайцы, китайцы, подражая всему миру набросили частую сеть на всю промышленность по всему спектру продукции, на которую есть спрос.

И спрос тут ключевое слово.

Ну что ж, у китайцев и головы другие, позади тысячелетия, а впереди новая жизнь.

На данном отрезке времени они выбрали новую жизнь, ждать больше не хотят, дождались, хунвэйбины им больше не нужны.

Сегодня китайцы и жить торопятся и чувствовать спешат.

Источник

Гонки по вертикали (134 стр.)

Просто… почему‑то мне было бы неприятно оказаться в ваших глазах прохвостом… Я могу быть свободен?

– Подождите одну минутку, я оформлю выдачу звезды…

– Не надо. Когда пройдет в ней нужда, позвоните мне в клинику, я заберу.

– Все‑таки, пожалуйста, подождите. Это не только для вас требуется, но и для дела тоже…

Сашка небрежно бросил звезду на стол и сказал:

– Я сразу почувствовал, что здесь что‑то не то. Один мой знакомый немец в таких случаях говорил: их хабе цвай бабе…

– Меня его возраст смутил – все‑таки ему шестьдесят шесть. Это же немало? – спросил я у Сашки, которого считал большим специалистом в вопросах любви.

– Ничего, в любви все возрасты проворны, – успокоил меня Сашка. – Я вот чего не пойму: как смог Сытников после всех жизненных передряг сохранить звезду этого генерала? Дитца этого самого? И как крест от ордена оказался у Кастелли? Прямо чертовщина какая‑то! Ну ничего, поживем – увидим.

Он сказал это так спокойно и уверенно, будто стоило ему подойти к первой же будочке справочного бюро на Страстном бульваре, заплатить двадцать копеек, и ему незамедлительно выложат все сведения.

– А тебя не смущает, что и Дитц, и Сытников уже на том свете? – спросил я с насмешкой.

– Смущает. Но Кастелли‑то на этом. И надо полагать, он не от себя работает. Не один он, ты про Батона забыл, – сказал уверенно Сашка. – Я помню, еще в институте профессор Строгович сказал нам, что неустановимых истин не бывает. Бывают истины, которые не удалось установить. А он мужик умнейший. У него шапка, наверное, шестьдесят четвертого размера была. Я бы мог из нее себе сделать меховое пальто…

– Я не уверен, что Строгович счел бы правильным такое использование своей шапки. Так что пусть уж он ее носит и дальше, а ты походи пока в своем балахончике невыразимом.

– А чем он плох? – обиделся Сашка за свое необыкновенное розовое пальто. – Такого пальто я больше ни на одном человеке в жизни не видел… Ишь, не нравится ему мое семисезонное! Заграничное пальто, импортное, можно сказать. Один материал чего стоит: драп‑хохотунчик – не рвется, не мнется, три рубля километр. Кстати, когда вчера отправляли по фототелеграфу в Софию увеличенные отпечатки пальцев Кастелли, я подумал, что вряд ли он месяц назад на минутку заскочил в Болгарию, чтобы очистить квартиру композитора и двинуть дальше к Сытникову.

Вот так мы и подошли к разговору, который меня волновал больше всего. Теперь эпицентр поиска неизбежно смещался в Болгарию. Я отчетливо понимал, что сейчас розыск несомненно целесообразнее вести из Софии: люди, связи, выявленные события, отправная точка преступления были, конечно, там, и все, что мы узнали с Сашкой, было очень важным, но все же только вспомогательным материалом, сырьем для организации хорошо продуманного и подготовленного расследования в Болгарии. А мы с Батоном оставались за линией, которую ребята называют в своих играх «чирой». Пока мы оставались за «чирой», и, по‑видимому, надолго.

– Думаешь, дело передадут в Болгарию? – спросил я Сашку неуверенно.

Он только пожал плечами.

– Да, жалко, – сказал я. – Мы, как спортсмены, только‑только разогрелись, мы это дело еще ладонями чувствуем… Жалко, конечно…

– Передадут так передадут. Ты же сам понимаешь, что это правильнее. Жалко, тоже мне еще! Подумаешь, Венеру Милосскую создал, нос там у нее без тебя отколотят…

Я встал, потянулся и весело сказал:

– Нет, Саня, я ведь ничего и не говорю. Я ведь Батона все равно не оставлю: раз я ему обещал доказать, что воровать нельзя, так уж теперь кровь из носа, а докажу.

Источник