Два шапиро что это
Два шапиро что это
Кто такой Шапиро, известно точно. А вот у истории, от которой произошло выражение, есть несколько версий – и все смешные.
Суть фразы «два мира – два Шапиро» вопросов не вызывает. Так говорят о разнице в менталитете, привычках жителей разных стран, представителей разных национальностей. А в момент рождения фразы подразумевалась, конечно, разница между капиталистическим и социалистическим мирами.
С Шапиро тоже все ясно. Главный герой всех версий легендарной истории – Генри Шапиро, американский журналист, работавший в СССР.
Генри Шапиро, 1960-е. Фото: globalsecurity.org
1. Версия ученого-биолога, публициста Жореса Медведева, изложенная в его книге «Из воспоминаний» (эта версия подробно рассказывает и о том, кто такой Шапиро):
Вечером Раиса Львовна пригласила меня и еще нескольких друзей и сослуживцев на обед в свою небольшую квартиру. Среди гостей был ее сосед по дому и коллега — профессор школы журналистики при Университете штата Висконсин (где тогда работала на кафедре генетики Р. Л. Берг).
Как оказалось, этот пожилой американец, чисто говорящий по-русски, — Генри Шапиро, вышедший на пенсию московский корреспондент «Юнайтед пресс интернэшнл» (ЮПИ), который передавал новости из СССР с 1937-го до 1973 г.
В Москву он приехал в 1933-м для завершения образования (США находились тогда в глубокой депрессии, а СССР быстро развивался). И решил остаться в столице Советского Союза по окончании здешнего юридического вуза, тем более что его женой стала дочь одного из университетских профессоров. С 1937-го Шапиро начал работать в ЮПИ.
Его первые репортажи из Москвы были посвящены «показательным» судебным процессам периода кульминации сталинского террора. Он попал в число немногих западных журналистов, получивших пропуск в Колонный зал Дома союзов — там проходили судебные заседания, на которых доминировал не судья, а генеральный прокурор Вышинский.
Репортажи Шапиро во время войны Советского Союза с Германией считались наиболее оперативными и точными. Он сообщал о встречах Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране в 1943-м и в Ялте в 1945 г. А в 1953-м переданная им информация о смерти Сталина опередила официальное сообщение ТАСС почти на сутки. Несколько раз Шапиро брал интервью у Хрущева. А закончил свою репортерскую карьеру сообщениями о встречах Киссинджера и Брежнева.
Многим, наверное, знакомо выражение «Два мира — два Шапиро», но его происхождение мало кому известно. Между тем Генри Шапиро имеет к нему самое прямое отношение. Если не ошибаюсь, шутка-анекдот под таким заголовком появилась на последней странице «Литературной газеты» лет за 20 до моего приезда в США. Передаю как запомнил.
Поздним зимним вечером мимо здания ТАСС в Москве шли два человека. Завидев клубы дыма из окон и пробивающиеся языки пламени, один из прохожих — им оказался репортер ЮПИ Генри Шапиро — помчался в свой офис и оперативно передал по телетайпу сообщение: «Пожар в здании ТАСС в Москве!» Второй — как выяснилось, москвич Семен Шапиро — бросился к ближайшему телефону-автомату и вызвал пожарную команду. Два мира — два Шапиро.
Лежал ли в основе этой истории реальный эпизод или это плод фантазии юмористов ЛГ — не знаю. Спросить об этом Генри я не решился.
2. Версия Владимира Войновича, изложенная в его книге «Персональное дело» (ее же любил рассказывать и Сергей Довлатов – фамилию Шапиро носили его друзья, так что был повод для шуток):
Вот давняя история или легенда.
Однажды в 40-х – корреспондент агентства ЮПИ Генри Шапиро, проходя мимо здания ТАСС, увидел валивший оттуда дым. Он позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он позвонил по телефону. Трубку снял дежурный Соломон Шапиро.
– А кто это говорит? – спросил Соломон.
Советский Шапиро решил, что его разыгрывают и бросил трубку. Американский Шапиро сообщил по телефону в Нью-Йорк, что в Москве горит здание ТАСС. Сообщение ЮПИ было по телетайпу принято советским Шапиро. Он открыл дверь в коридор и тут же убедился, что лживая американская пресса не врет – коридор был в дыму. Пожар как-то потушили, но память о нем сохранилась в шутке: два мира, два Шапиро.
Генри Шапиро в московском бюро United Press International, 1973. Фото: globalsecurity.org
3. Версия израильского журналиста и издателя Руди Портного (с многочисленными подробностями и драматическими эффектами):
— Это по рассказу Георгия Осиповича Осипова. На достоверность можно положиться полностью – все годы советской власти свободно выезжавший во все заграницы, кое-что несомненно знавший человек. Москва, Тверской бульвар, старое здание ТАСС, без четверти шесть утра по московскому времени. Шапиро Генрих выгуливает своего дога и внимательно оглядывается по сторонам. Дог «отмечает» путь своего следования у каждого столба и грязной урны. У здания ТАСС дог сделал свое дело, но Шапиро Генрих остался недоволен – у решетчатого светового окна на панели, как всегда с выбитыми глазницами, он заметил сквозь одну из них дымок (удивительное дело: стекла по большей части выбиты были по всему Советскому Союзу, хотя они были десятисантиметровой толщины и чтобы их выбить, нужен отбойный молоток). Продолжая свой путь, американский Шапиро думал – с чего бы быть дымку с подвального этажа ТАСС. Поэтому обратный путь он провел бегом, заметив, что дымок идет все более интенсивно. Это уже очень не понравилось догу, но он был на поводке, и у него не было выбора. На квартире в соседнем переулке наш Шапиро Генрих бросился к телетайпу (был в то время такой аппарат для быстрой передачи мыслей из страны в страну телеграфным способом). Его сообщение было кратким, в силу обстоятельств, и содержало всего четыре слова: «В Москве горит здание ТАСС». Москва, восемь часов утра по местному времени. В большой кабинет Генерального директора ТАСС входит многолетний и несменяемый ни при Сталине, ни при Хрущеве и ни при Леониде Ильиче товарищ Логунов. Возле стола стоит референт с пачкой телетайпных сообщений из телеграфных агентств мира. Одним из первых было сообщение из Нью-Йорка, из агентства Ассошиэйтед Пресс: «По сообщению нашего московского корреспондента Генриха Шапиро, в Москве горит здание ТАСС». – Вы читали это сообщение? – вопрос референту. – Да, – отвечает референт, – очередная провокация. – И все-таки, – замечает наученный быть осторожным Логунов, – кто у нас дежурный по пожарной части? – Старший дежурный Шапиро, очень бдительный и заслуженный человек. – Вызовите его, пожалуйста. Через пятнадцать минут добудились до Шапиро… Когда Шапиро входил в кабинет Логунова, за ним ворвался вихрь черно-сизого дыма. В соседних кабинетах заработали телефоны. Все звонили по номеру 101. Этажи все были в дыму, а снизу очень подогревало. Пожарные вовсю работали брандспойтами и топорами. Подвальный этаж ТАСС со сгоревшими десятилетиями хранившимися архивами превратился в грязный плавательный бассейн… После того как этажи ТАСС очистились от дыма, а пожарные уехали рапортовать о выполнении своего долга, у Логунова собрались ответственные начальники отделов – на планерку. – Слава богу, обошлось, – на большее у Логунова не нашлось слов. – На сегодня хватит. И когда последний из ответственных товарищей покинул кабинет, Логунов, уверенный что он в одиночестве, в сердцах произнес: «Два мира – два Шапиро!». Уже к 12 часам дня по московскому времени эта распечатанная в двух экземплярах фраза лежала на столе у руководителя КГБ Семичасного и у начальника ГРУ. Дело решили замять.
#1 за Уралом Первая политическая телега Кузбасса и окрестностей Подписаться
beauty_talking
beauty_talkingBeauty Talking
Живой журнал о красоте
Кто такой Шапиро, известно точно. А вот у истории, от которой произошло выражение, есть несколько версий – и все смешные.
Суть фразы «два мира – два Шапиро» вопросов не вызывает. Так говорят о разнице в менталитете, привычках жителей разных стран, представителей разных национальностей. А в момент рождения фразы подразумевалась, конечно, разница между капиталистическим и социалистическим мирами.
С Шапиро тоже все ясно. Главный герой всех версий легендарной истории – Генри Шапиро, американский журналист, работавший в СССР.
Генри Шапиро на фоне Кремля в Москве, 1960-е. Фото: globalsecurity.org
1. Версия ученого-биолога, публициста Жореса Медведева, изложенная в его книге «Из воспоминаний» (эта версия подробно рассказывает и о том, кто такой Шапиро):
— Вечером Раиса Львовна пригласила меня и еще нескольких друзей и сослуживцев на обед в свою небольшую квартиру. Среди гостей был ее сосед по дому и коллега — профессор школы журналистики при Университете штата Висконсин (где тогда работала на кафедре генетики Р. Л. Берг).
Как оказалось, этот пожилой американец, чисто говорящий по-русски, — Генри Шапиро, вышедший на пенсию московский корреспондент «Юнайтед пресс интернэшнл» (ЮПИ), который передавал новости из СССР с 1937-го до 1973 г.
В Москву он приехал в 1933-м для завершения образования (США находились тогда в глубокой депрессии, а СССР быстро развивался). И решил остаться в столице Советского Союза по окончании здешнего юридического вуза, тем более что его женой стала дочь одного из университетских профессоров. С 1937-го Шапиро начал работать в ЮПИ.
Его первые репортажи из Москвы были посвящены «показательным» судебным процессам периода кульминации сталинского террора. Он попал в число немногих западных журналистов, получивших пропуск в Колонный зал Дома союзов — там проходили судебные заседания, на которых доминировал не судья, а генеральный прокурор Вышинский.
Репортажи Шапиро во время войны Советского Союза с Германией считались наиболее оперативными и точными. Он сообщал о встречах Рузвельта, Черчилля и Сталина в Тегеране в 1943-м и в Ялте в 1945 г. А в 1953-м переданная им информация о смерти Сталина опередила официальное сообщение ТАСС почти на сутки. Несколько раз Шапиро брал интервью у Хрущева. А закончил свою репортерскую карьеру сообщениями о встречах Киссинджера и Брежнева.
Многим, наверное, знакомо выражение «Два мира — два Шапиро», но его происхождение мало кому известно. Между тем Генри Шапиро имеет к нему самое прямое отношение. Если не ошибаюсь, шутка-анекдот под таким заголовком появилась на последней странице «Литературной газеты» лет за 20 до моего приезда в США. Передаю как запомнил.
Поздним зимним вечером мимо здания ТАСС в Москве шли два человека. Завидев клубы дыма из окон и пробивающиеся языки пламени, один из прохожих — им оказался репортер ЮПИ Генри Шапиро — помчался в свой офис и оперативно передал по телетайпу сообщение: «Пожар в здании ТАСС в Москве!» Второй — как выяснилось, москвич Семен Шапиро — бросился к ближайшему телефону-автомату и вызвал пожарную команду. Два мира — два Шапиро.
Лежал ли в основе этой истории реальный эпизод или это плод фантазии юмористов ЛГ — не знаю. Спросить об этом Генри я не решился.
2. Версия Владимира Войновича, изложенная в его книге «Персональное дело» (ее же любил рассказывать и Сергей Довлатов – фамилию Шапиро носили его друзья, так что был повод для шуток):
— Вот давняя история или легенда.
Однажды в 40-х – корреспондент агентства ЮПИ Генри Шапиро, проходя мимо здания ТАСС, увидел валивший оттуда дым. Он позвонил в дверь. Никто не отозвался. Он позвонил по телефону. Трубку снял дежурный Соломон Шапиро.
– У вас пожар, – сказал ему Генри.
– А кто это говорит? – спросил Соломон.
Советский Шапиро решил, что его разыгрывают и бросил трубку. Американский Шапиро сообщил по телефону в Нью-Йорк, что в Москве горит здание ТАСС. Сообщение ЮПИ было по телетайпу принято советским Шапиро. Он открыл дверь в коридор и тут же убедился, что лживая американская пресса не врет – коридор был в дыму. Пожар как-то потушили, но память о нем сохранилась в шутке: два мира, два Шапиро.
Генри Шапиро в московском бюро United Press International, 1973. Фото: globalsecurity.org
3. Версия израильского журналиста и издателя Руди Портного (с многочисленными подробностями и драматическими эффектами):
— Это по рассказу Георгия Осиповича Осипова. На достоверность можно положиться полностью – все годы советской власти свободно выезжавший во все заграницы, кое-что несомненно знавший человек. Москва, Тверской бульвар, старое здание ТАСС, без четверти шесть утра по московскому времени. Шапиро Генрих выгуливает своего дога и внимательно оглядывается по сторонам. Дог «отмечает» путь своего следования у каждого столба и грязной урны. У здания ТАСС дог сделал свое дело, но Шапиро Генрих остался недоволен – у решетчатого светового окна на панели, как всегда с выбитыми глазницами, он заметил сквозь одну из них дымок (удивительное дело: стекла по большей части выбиты были по всему Советскому Союзу, хотя они были десятисантиметровой толщины и чтобы их выбить, нужен отбойный молоток). Продолжая свой путь, американский Шапиро думал – с чего бы быть дымку с подвального этажа ТАСС. Поэтому обратный путь он провел бегом, заметив, что дымок идет все более интенсивно. Это уже очень не понравилось догу, но он был на поводке, и у него не было выбора. На квартире в соседнем переулке наш Шапиро Генрих бросился к телетайпу (был в то время такой аппарат для быстрой передачи мыслей из страны в страну телеграфным способом). Его сообщение было кратким, в силу обстоятельств, и содержало всего четыре слова: «В Москве горит здание ТАСС». Москва, восемь часов утра по местному времени. В большой кабинет Генерального директора ТАСС входит многолетний и несменяемый ни при Сталине, ни при Хрущеве и ни при Леониде Ильиче товарищ Логунов. Возле стола стоит референт с пачкой телетайпных сообщений из телеграфных агентств мира. Одним из первых было сообщение из Нью-Йорка, из агентства Ассошиэйтед Пресс: «По сообщению нашего московского корреспондента Генриха Шапиро, в Москве горит здание ТАСС». – Вы читали это сообщение? – вопрос референту. – Да, – отвечает референт, – очередная провокация. – И все-таки, – замечает наученный быть осторожным Логунов, – кто у нас дежурный по пожарной части? – Старший дежурный Шапиро, очень бдительный и заслуженный человек. – Вызовите его, пожалуйста. Через пятнадцать минут добудились до Шапиро… Когда Шапиро входил в кабинет Логунова, за ним ворвался вихрь черно-сизого дыма. В соседних кабинетах заработали телефоны. Все звонили по номеру 101. Этажи все были в дыму, а снизу очень подогревало. Пожарные вовсю работали брандспойтами и топорами. Подвальный этаж ТАСС со сгоревшими десятилетиями хранившимися архивами превратился в грязный плавательный бассейн… После того как этажи ТАСС очистились от дыма, а пожарные уехали рапортовать о выполнении своего долга, у Логунова собрались ответственные начальники отделов – на планерку. – Слава богу, обошлось, – на большее у Логунова не нашлось слов. – На сегодня хватит. И когда последний из ответственных товарищей покинул кабинет, Логунов, уверенный что он в одиночестве, в сердцах произнес: «Два мира – два Шапиро!». Уже к 12 часам дня по московскому времени эта распечатанная в двух экземплярах фраза лежала на столе у руководителя КГБ Семичасного и у начальника ГРУ. Дело решили замять.
Многим известно такое выражение, как “Два мира- два Шапиро”, но все ли знают, что оно означает и откуда оно взялось. Так вот, одну из версий происхождения этой фразы изложил в своей книге Владимир Войнович и выглядит она так:
А вот что оно, это выражение означает, об этом достоверно изложено здесь и ниже, в этом коротеньком повествовании о двух мирах, двух Шапиро.
— Омерзительна в России диктатура с ужасающей системой всё ужесточающихся законов, Как можно жить в такой стране?
Всё ужасался российской действительности давно не проживающий в этой стране с её диктатурой, не уточняя какой, Лёва Бильдман, большую часть своей жизни проведший на земле русской, сначала в СССР, а потом и в России, и как и многие, не выдержав диктатуры пролетариата и потом диктатуры правящей власти, отъехал за кордон.
Но, если жить в таких условиях невозможно, то надо, конечно же, уезжать, зачем терпеть? И он уехал! Уехал, оставив позади себя в прошлом омерзительную диктатуру с ужасающей системой власти, миновав, как и многие представители, имеющие отношение к пятой графе, свою этническую родину, пролетев над ней, над землей обетованной, как фанера над Парижем, и оказавшись в Америке, тут же больше всего поразился наличию социальной помощи, не сравнимой с той, что он имел у себя на ставшей сразу для него бывшей, родине. И именно этот факт и привёл его в шок и поверг в приятное изумление одновременно, что позволило ему думать, что он принял правильное решение уехать.
Тем более, что это же стыд и срам, жить в такой стране, какой была Россия, какой он её оставил, как вообще, её гражданам не стыдно, почему они не испытывают угрызений совести перед всем миром за свою такую жуткую жизнь, где нет ни свободы слова и печати, отсутствуют независимые СМИ, просто ужасно, где на телевидении одна только кнопка, принадлежащая самому страшному во всём мире президенту этой самой ужасной страны, и если они, не дай бог, говорят что-то против, против этой кнопки, их сразу же и на Колыму по старинке или куда подальше, сразу в берлогу к белым медведям, пусть жрут!
И Лёва и впрямь так думал, сидя на кухне в социальном жилье, еще не отойдя от шока на тему полученной социальной помощи там и недополученной здесь, и стуча кулаком только по кухонному столу, когда хотелось всё же большего, ведь возмущение его было огромным, но стучать мог только по столу, потому что больше стукнуть было не по чему, не обеспечили в полной мере его соцпакетом с социальной мебелью, и всё возмущался на тему жития в России.
И потому стучал и возмущался, возмущался и стучал, не смотря на то, что влился и был доволен за всё про что, но у него же фантомная боль была в душе за Россию- матушку, из которой он так удачно свалил, и которую он, боль эту самую всё скидывал в первую очередь, на головы граждан той ужасной страны, в которой его давно не было, но ему всё не давала покоя мысль о том, да как же можно жить в такой ужасной стране, и потому он продолжал стыдить бывших уже своих сограждан, всё говоря о том, что в РФ, извините, нет свободы слова, нет прессы, нет телевизора и радио, нет выборов и репрессии за пару строк в интернете.
— Это полная жопа, а не жизнь, достойная людей! — Всё с горечью повторял он, говоря с неприкрытой заботой о людях, не поехавших вместе с ним в такую славную страну под названием Америка, за которую он, почему-то не испытывал угрызений совести, ни за то, что в этой стране рабство так долго существовало и угнетение чернокожих людей, и та же сегрегация, ни за то, что по числу совсем не мирных вторжений в другие страны с целью установления там своего демократического миропорядка ей нет конкурентов, ни за то, что ветераны войн во Вьетнаме и Ираке там обжили давно улицы городов, потому что их кинуло родное государство, ни за Хиросиму с Нагасаки и убитых там ни в чем не повинных людей, мирных жителей тех стран в целях испытаний ядерной бомбы, нет, не испытывал за всё это и за многое другое стыда Лёвушка, ему там всё нравилось, а главное, тот соцпакет, который ему там выдали, почти как в родном Советском Союзе с диктатурой пролетариата бесплатное жилье со всем остальным таким же бесплатным. Более того, он гордился той страной вместе с тем соцпакетом, при этом не забывая повторять, что вовсе не всегда можно уехать и нигде особо никого не ждут, и что везунчики — одни лишь политизгнанники. Но ему повезло — и жизнь его продолжилась, хотя сам он к политике не имел никакого отношения, да и везунчики давно закончились, став там своими и не интересными, как свои для своих.
Впрочем и сам Лёва был никому там особо не интересен и потому не забывал о своей фантомной боли, называя её симптомной, уже плохо говоря на родном языке, но зная всё про два Шапиро, давно имея отношение к одному менталитету, к тому, для которого навсегда он будет ассимилянтом, а так как ругать всё же привык, не важно даже что именно, ввиду своего бывшего Шапиро, то, там же свобода слова и ругать не получалось особо, а хотелось, ведь видел своими глазами всех тех, кому не так сказочно повезло, как ему с тем соцпакетом, и они, спившиеся и опустившиеся вместе в ветеранами вьетнамской и иракской войн и с другим бомжами проживали на улицах, сидя на скамеечках в Бруклине, не имея своих жилищ, и потому-то он и продолжал ругать всё то, что происходило в России без его деятельного участия и всё не забывая, продолжал стыдить тех, кого в глаза никогда не видел, не то чтобы шапочно знаком был, всё говоря про свою “симптомную” боль, в которой виноваты были те самые люди, которым он укоры бросал в их незнакомые ему лица, всё так же обвиняя их в их же жизни:
— Вам не понять, — всё уверял их Лёвушка, все эти незнакомые лица российских граждан, брызгая в разные стороны желчной слюной и заставляя их поверить в то, что так оно и есть. — Да, вам не понять, живучи там и принюхавшись к фекальному существованию, точнее — прозябанию.
Что конкретно им всем было не понять, не уточнял, а только добавлял уже заезженное вдоль и поперек, спрашивая:
— Вас не оскорбляет отсутствие выборов? Отсутствие независимых СМИ? Что в телевизоре одна-единственная кнопка запрезидетская?
Но им не было стыдно, этим бессовестным гражданам, жителям России, по-прежнему населяющим её просторы и не кинувших их на произвол судьбы. К великому огорчению Лёвушки им было совершенно не стыдно, потому что российские, не американские, граждане вот тут точно не понимали, а с какого перепоя они должны отвечать за чужие грехи, пусть и происходящие на той территории, где они проживали и которую по праву считали своим родным домом, сами не крадя и не убивая. А отвечать должны?
Сам вообще, этот Левушка, понимал хоть, что говорил и в чем стыдил людей?
С таким же успехом ему можно было ответить взаимностью и спросить его же, а не стыдно ли ему, променявшему одного Шапиро на другого, за то, что в родной ему теперь стране ещё до недавнего времени негров били, и за тех ветеранов не стыдно, что на улице оказались, вместо получения почестей, и за то, что его же бывшие сограждане, уехавшие вместе с ним, но оставшиеся без соц. пакета и без жилья, приехав в благополучную по всем статьям страну, стали в ней бомжами, за всё это ему не стыдно, за всё, происходящее в той стране? Там как, боли его не мучают, не фантомного характера, а настоящие душевно-нравственные, а то тоже мог бы их скинуть, со своей головы на здоровые головы американцев, тоже не имеющих никакого отношения к бедам всех этих людей.
Но ведь Лёвушка не ответит на эти вопросы, да и черт с ним, как говорится, правда, во всём этом, в истории с Левушкой и ему подобных, привычно говорящих про два разных менталитета, про два Шапиро, когда только он, этот один менталитет стал им таким чужим, и как быстро они прониклись чуждым, но и это ладно, всё же не понятно в этой истории больше было то, что эти люди, особенно те, с соцпакетами, вроде получившие всё, что хотели, возможность свободно говорить и прочее, почему-то не могут просто жить и просто наслаждаться своим соцпакетом и своей полной безоговорочной свободой, и всё лезут и лезут не просто в то прошлое, которым стала для них их бывшая родина и теперешняя Россия, но и в жизнь таких неудачников, как несчастные бессовестные россияне, всё стыдя их и обвиняя во всех грехах мира.
И все эти отъезженцы, пусть даже и имеющие отношение к пятой графе, как и Лёвушка, но всё же удачно миновавшие свою этническую родину, которые прокатились гораздо дальше за маслом на хлеб по сути… вся эта братия была столь злоблива и агрессивна, что складывалось впечатление, будто ей, устроившейся там хорошо и сытно и купающейся во всех демократических свободах мира, что ей при всём этом не хватает нашей жизни. А то с чего это они всё к нам и про нас, и за нас, и не важно уже в какой риторике.
Так, добро пожаловать обратно, хотелось всем им сказать, и отсюда уже сможете критиковать ту жизнь, если без этого своей личной жизни не мыслите.
Пусть приезжают. Свои же, хоть и бывшие с одним из Шапиро, которое всё же не пропьешь, вон как ругают привычно всё подряд. Правда, их не ждет тут такой же замечательный соцпакет, какой уже имеют, да и президент наш настолько страшен и ужасен, что им лучше сходу отправляться к белым медведям в их берлоги на севере, чтоб уже не мучатся от такой жизни без каких-либо демократических свобод и прочих ужасов нынешней жизни в нашей российской стране, а сразу испытать на себе, что же это такое быть съеденным медведем- диктатором, которого и поругать даже не успеют если что, это же не Америка, это один из миров, один из Шапиро.
13.02.2021 г
Марина Леванте
© Copyright: Марина Леванте, 2021
Свидетельство о публикации №221021300959