Двойственность шопенгауэра что это
5 вещей, которым вас может научить Артур Шопенгауэр
Философия для многих является сугубо теоретической дисциплиной, которая мало применима в жизненных реалиях. Для того что бы прочесть, или, что еще более трудоемко, понять труды большинства философов требуется недюжинная смекалка, сила воли и интерес к предмету.
Сегодня мы выясним, чему может нас научить исключение из общего правила — труд выдающегося немецкого философа Артура Шопенгауэра, который может прочесть и понять без особого труда любой желающий, под названием «Афоризмы житейской мудрости».
1
Источник счастья — ваша личность
Артур утверждает, что все, чем обуславливается различие в судьбе людей, сводится к трем основным категориям
— Что такое человек (т.е. личность, здоровье сила, темперамент, ум и степени его развития)
— Что человек имеет (любое имущество имеющееся во владении)
— Что собой человек представляет для других членов общества.
И именно влияние первой категории на счастье человека, по мнению Шопенгауэра, по сравнению с преимуществами доставляемыми положением, рождением (хотя бы царственным), богатством и т.п. оказываются тем же, «чем оказывается театральный король по сравнению с настоящим».
Мир, в котором живет человек, зависит прежде всего от того как его данный человек понимает.
Так как все существующее и происходящее имеет место только в нашем сознании, то, на взгляд Шопенгауэра, именно эта категория играет важнейшую роль в жизни любого человека. Все наслаждения и роскошь, воспринятые сознанием глупца, кажутся жалкими и меркнут, по сравнению с человеком, который находит целые вселенные в самом себе.
2
Счастье — величина отрицательная
На взгляд Шопенгауэра, основной заповедью житейской мудрости, является понимание того факта, что всякое наслаждение, всякое счастье есть понятие отрицательное, страдание же — положительно.
Для аргументации автор приводит следующий тезис: если все тело человека здраво и невредимо, то при любом повреждении какого либо участка тела мы обращаем внимание именно на боль и лишаемся наслаждения доставляемого нам общим ощущением жизни. Всякое наслаждение состоит в уничтожении различных препятствий, стоящих на нашем пути, а поэтому длится недолго.
В итоге Шопенгауэр советует нам не унывать, и просто обращать внимание не на наслаждения и радости в жизни, а стремиться лишь избежать бесчисленных невзгод на своем пути.
3
Строить планы на будущее — удел дураков
Как считает светило немецкой философии XVIII века, заранее строить подробный план своей жизни — одна из величайших глупостей человечества. Причина такого суждения лежит в неизбежном оптическом обмане нашего существования. До определенного возраста нам кажется, что жизнь бесконечна, а если обернуться назад, дойдя до ее конца, — кажется невероятно короткой.
4
Если вы великий мыслитель — женщины вам не очень-то и нужны
Шопенгауэр, являясь убежденным мизантропом, считавшим, что мы живем в «наихудшем из возможных миров», посвятил всю свою жизнь лишь науке. Женщины же только пытались отвлечь его от этого увлекательного занятия, что философа необычайно злило.
Артур утверждает, что «низкорослый, широкобедрый пол мог назвать прекрасным только одурманенный половым влечением самец: вся его красота и кроется в этом влечении». Шопенгауэр с увлечением называет этот пол «неэстетичным», не восприимчивым, не имеющим истинной склонности ни к музыке, ни к поэзии. Да и в целом, любой представитель женского пола обязан кому то принадлежать (мужу, начальнику, родственникам, царю) иначе теряет смысл в существовании. Естественно, в современных реалиях этот посыл звучит так себе. Но можно трансформировать его в менее деструктивный: «меньше биопроблем, больше самоконтроля».
5
Трудись
Как физическая жизнь человека заключается в постоянном движении, так и духовная жизнь так же нуждается в постоянном занятии. «Наша жизнь — безостановочное движение», — утверждает Шопенгауэр. Если человек бездельничает, то очень скоро безделье перерастет в невыносимую скуку.
Так что не теряйте время на праздное прозябание, начинайте делать хоть что-нибудь, творите то, до чего дотягиваются руки — главное удовлетворить свою потребность и избежать убийственной скуки.
Наибольшее наслаждение от дела, по мнению Артура, человек получает в случае, если смастерил, изготовил что-либо, «будь то корзина или книга».
Наблюдать за тем как после стараний и усилий творение приобретает оконченный вид — это доставляет человеку непосредственное счастье. Трудиться, бороться с препятствиями — это такая же потребность для homo sapiens, как рыться в земле — для крота. Если нет повода к борьбе, человек от скуки и покоя начнет искать любые способы избавиться от этого невыносимого состояния (например, под влиянием свойств своей натуры — плести интриги, мошенничать или чего еще похуже).
Артур Шопенгауэр: воля как двигатель жизни
«Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар.»
А. Шопенгауэр
Артур Шопенгауэр — самый известный философ-иррационалист. Он считал, что миром правит не разум, а стихийное животное начало, которое он называл волей. Поэтому ничего хорошего ждать от этого мира не приходится.
Пессимистичная философия Шопенгауэра
Артур Шопенгауэр считал, что в основе мира не может лежать разумное начало. Если бы это было так, то в мире не происходило бы столько зла, столько всего нелепого, нелогичного и ненужного. Что же правит миром и человеком? Шопенгауэр считал, что это воля. Под этим термином он понимал нечто бессознательное, неразумное, стихийное и непредсказуемое. Воля — это соединение инстинктов, желаний, страстей, всего того, что не поддается влиянию разума и логики. Это воля к жизни, которая есть в каждом существе, ведь и животное, и человек стремятся выжить, несмотря ни на что.
Как сорняки стремятся вырасти и заглушить культурные растения, как тигр пожирает антилопу, чтобы выжить, так же и человек: в своих поступках он руководствуется только слепой волей к жизни. У человека, в отличие от животных, есть разум, есть совесть и должны быть моральные принципы. Но на самом деле жизнью правят вовсе не они. Все люди предельно эгоистичны и стремятся лишь к тому, чтобы сделать свое существование комфортным, в том числе и за счет себе подобных.
Современники Шопенгауэра, особенно те, кто был с ним знаком, говорили, что его философия прекрасно иллюстрирует его личные качества и характер. «Каков человек, такова и его философия», — повторяли они слова Иоганна Фихте. Шопенгауэр крайне негативно относился ко всем окружающим, едва переносил присутствие других людей. Он вел уединенную жизнь, не имел друзей и славился своим злобным нравом. От него доставалось всем: и коллегам, и соседям, и просто прохожим, которые чем-либо ему не угодили.
«В одиночестве каждый видит в себе то, что он есть на самом деле» (А. Шопенгауэр)
Человек человеку волк
Человек имеет разум и интеллект, но тем не менее его жизнью движет только воля, считал Шопенгауэр. Почему же так происходит? Потому что воля всемогуща, она подчиняет себе все. Даже если нам кажется, что мы поступаем разумно, мы ошибаемся: нами в любом случае движет неразумная слепая воля. А интеллект — это только инструмент воли, который она использует для выживания, так же как звери используют зубы и когти.
Воля — это само мироздание, в мире нет ничего, кроме воли, которая проявляется в живых существах. Ведомый волей, мир развивается хаотично, в нем нет разумного начала. Человек — это всего лишь раб воли, он не управляется своими поступками, им управляет эта мощная стихийная сила.
«Здоровый нищий счастливее больного короля» (А. Шопенгауэр)
Для иллюстрации отношений между людьми Шопенгауэр рассказывал притчу о дикобразах. Как-то в холодный зимний день стадо дикобразов решило согреться. Для этого животные улеглись тесной кучкой. Но долго они так не продержались. Хоть вместе им и было тепло, но уколы от игл не давали расслабиться. Тогда они отодвинулись друг от друга подальше. Но им снова стало холодно.
В итоге дикобразам пришлось найти оптимальное расстояние, на котором они могли чувствовать тепло друг друга, но при этом не колоться иглами.
То же самое происходит и в человеческом обществе. Люди сближаются, чтобы выжить, но отталкивающие качества любого человеческого существа настолько сильны, что они не могут долго находиться близко.
Поэтому существует негласный общественный договор, называемый вежливостью и воспитанностью. Он позволяет людям держаться на оптимальном расстоянии, на котором они не ранят друг друга.
Самое известное произведение Шопенгауэра, которое он перерабатывал на протяжении всей жизни, — трактат «Мир как воля и представление»
Как победить волю
Философия Шопенгауэра была мрачной и пессимистичной, в связи с этим возникает вопрос: видел ли он для человека какой-нибудь выход? Философ считал, что человек может противостоять этой безучастной грозной силе, называемой волей, хотя сделать это очень сложно. Воля заставляет человека постоянно чего-то желать, к чему-то стремиться, гнаться за теми или иными достижениями. Он сам не понимает, зачем ему это нужно, но, покоряясь воле, вступает в эту бесполезную гонку.
Однако на самом деле у каждого человека есть выбор. Он может отказаться выполнять приказы воли: подавить свои желания, избавиться от устремлений, свести все потребности к минимуму. Только так он победит волю и обретет покой.
Эти воззрения Шопенгауэр заимствовал в основном из буддистской философии, которой восхищался. Как и буддисты, он проповедовал аскетизм и отказ от чувственных удовольствий и желаний. Образ жизни, полный самоограничения, может быть, и не даст ощущения счастья, но зато обеспечит покой — а это самое лучшее, к чему нужно стремиться в этом несовершенном мире, считал Артур Шопенгауэр.
«Лицо человека высказывает больше и более интересные вещи, нежели его уста: уста высказывают только мысль человека, лицо — мысль природы» (А. Шопенгауэр)
К вопросу о Шопенгауэре. Продолжение первое
2. О негативном отношении Шопенгауэра к Гегелю (гипотеза)
1809 год знаменателен для Шопегауэра тем, что он становится студентом медицинского факультета в Геттингемском университете и попутно переводится на философский факультет, откуда переслал, написанную им за годы учебы философскую диссертацию «О четверояком корне закона достаточного основания», в Йенский университет, за которую в 1812 году диссертанту было присвоено заочно звание доктора философии.
Для того, чтобы представить себе, хотя бы приблизительно, академическую атмосферу, царившую в те далекие времена, воспользуемся современным исследованием доктора исторических наук Ю. П. Зарецкого, озаглавленную им «Фальшивые ученые степени в XVIII веке?». Зарецкий констатирует следующее: «На получение ученой степени мог рассчитывать далеко не каждый желающий, и эрудиция была лишь одним из требований к соискателю, причем, по-видимому, не всегда главным. Обязательными же были требования юридического, морального и финансового свойства: будущий обладатель степени должен был быть
законнорожденным, христианином, не иметь дурной славы, вести добропорядочный образ жизни, быть официально зачисленным в университет (имматрикулирован6), проучиться в нем определенное время и иметь предшествующую степень (она могла быть получена в другом университете), оплатить факультету (или университету) за защиту установленную сумму, опубликовать за свой счет диссертацию, произнести торжественную клятву» (6, 252). Из действенного смысла приведенной цитаты, позволительно усомниться в том, что никому не известный Шопенгауэр в тексте диссертации, пересланной в Йенский университет, позволил себе оскорбительные нападки на Гегеля, проработавшего до этого в Йенском университете более 7 лет и там же (в Йене) написавший «Феноменологию духа».
В дальнейшем развитии событий допустимо учитывать психологический фактор, что после заочного присвоения звания профессора, Ш., вероятно, почувствовал себя более раскованным и свободным, что позволило ему высказывать свое резко негативное мнение в отношении научных заслуг того или иного ученого, но вряд ли в оскорбительном тоне. Чтобы официально и публично назвать Гегеля шарлатаном, необходимо было ощущать беспричинные и необоснованные «зацепки» со стороны Гегеля, но таковые исторически не зафиксированы.
Высказанное нами предположение исключает и тот момент, что оскорбительные нападки на Гегеля имели место со стороны Шопенгауэра в первом (за свой счет – общепринятом для защитившихся порядке) печатном издании диссертации «О четверояком корне. » (1813 год), тем более, что тогда, в этой связи, эмоционально негодующих причин по отношению к Гегелю у Шопенгауэра быть еще не могло. Далее, ряд весьма любопытных фактов. Известно три издания фундаментального трактата «Мир как воля и представление», а именно 1818, 1844, 1859 г.г. В предисловии к первому изданию (Дрезден. Август 1818 год) Гегель не упоминается. Но при этом в нашем понимании ситуации высвечиваются и переплетаются два момента: первый – Шопенгауэр в 1820 году начинает в звании доцента преподавать в Берлинском университете, второй – в этом же университете с 1818 года преподает Гегель в качестве профессора философии и в том же 1818 году становится руководителем кафедры философии (по предложению министра народного просвещения). В 1820 году Гегель обретает в академических кругах широкую известность.
А теперь, уважаемый и любопытствующий читатель, представь себе Шопенгауэра (неизвестного, тщеславного, снедаемого безмерной гордыней и неудачно преподающего философию в том же университете, что и Гегель) и Гегеля, заведующего кафедрой философии того же университета и плюс к этому именитого ученого и лектора. И все было бы возможно (в смысле допустимого), но Шопенгауэр умудряется почему-то усердно и целенаправленно читать свое понимание философии в то же самое лекционное время, что и Гегель. И, само собой разумеется, что лекции Шопенгауэра а сравнении с лекциями Гегеля были мало посещаемы. Такое фиаско больно ударило и задело эмоционального и не умеющего себя сдерживать Шопенгауэра. Весьма возможно, что он высказывал негативное мнение о Гегеле редким посетителям, излагаемого им курса. И что же в результате? Шопенгауэр вскоре оставляет преподавательское поприще, чтобы никогда больше к нему не возвращаться. Он с презрением отзывается о многих профессорах своего времени и даже, в некоторых моментах, заявляет о том, что не считает себя профессором. При этом, ненависть Шопенгауэра к Гегелю проявлялась и через 13 лет после смерти именитого немецкого философа. Так, например, в трактате «Мир как воля и представление», изданной вторично в 1844 году, в предисловии к этому второму изданию, оставаясь все еще в полной неизвестности, Шопенгауэр написал: «Невозможно, чтобы то современное общество, которое в течение двадцати лет провозглашало величайшим из философов какого-то Гегеля, этого умственного калибана7, и провозглашало так громко, что эхо звучало по всей Европе, – невозможно, чтобы оно соблазняло своим одобрением того, кто это наблюдал» (17, 64). И, в итоге, складывается впечатление, что Шопенгауэра с Гегелем примирила известность, пришедшая, наконец и к нему. Думается, что именно поэтому в предисловии к третьему изданию фолианта «Мир как воля и представление» (1859 год), Шопенгауэр, удовлетворенный этим долгожданным исходом своей затворнической жизни, не вспоминает о Гегеле ни одним словом.
3. Парадоксы шопенгауэровского антисемитизма
Во-первых, в книге, озаглавленной «Шопенгауэр», можно было бы имя и фамилию убийцы, с учетом того следа, который он оставил в истории, указывать более подробно и точно – Карл Людвиг Занд – на немецком языке известную, как Karl Ludwig Sand. И попутно следует добавить, что к евреям этот студент Йенского университета никакого отношения не имел. Фамилию же правильнее было бы писать без буквы «т» и тогда она читалась бы не «Зандт», а «Занд». Люди с такой фамилией имеются и среди евреев, но вероисповедание именно этого Занда – протестантизм. И, кроме того, не мешало бы поставить сноску, с указанием полного и правильного имени убийцы, хотя бы потому, что это имя упоминается в стихотворении Александра Сергеевича Пушкина: «О Занд, твой век угас на плахе, / Но добродетели святой, / Остался глас в казненном прахе». И, к тому же, не менее примечательно, что не только Занд фигурирует в произведениях великого российского поэта, но, в особой отличительности, и фамилия Коцебу, а именно – в эпиграмме на Стурдзу9: «Холоп венчанного солдата, / Благодари свою судьбу: / Ты стоишь лавров Герострата / И смерти немца Коцебу». И, наконец, во-вторых – сугубо относящееся к нашей теме: убитый Август Коцебу, к моменту трагедии также никак не мог являлся еврейским студентом по своему вероисповеданию, да и студенческие годы в это время он уже оставил за спиной прожитых лет. И похоронены они, Коцебу и его убийца, на одном и том же протестантском кладбище. Но в добавление, как нам кажется, следует, в обязательном порядке отметить, что Август Коцебу, полное имя которого Август Фридрих Фердинанд фон Коцебу, ко времени своего убийства был известным писателем не только в Германии, но и за ее пределами.
Да не подумает читатель, что исследованию такого автора, как доктор философских наук и профессор Арсений Владимирович Гулыга, доверять не следует, но не вызывает сомнения, что в интернетном варианте упомянутая биография [издательство «Молодая Гвардия», 2003 (из серии «Жизнь замечательных людей»)] представлена в искаженном виде. И к тому же, складывается впечатление, что характер искажения подан с прямым намерением – то ли запутать критическое мышление читателя в отношении некоторых идеологически щепетильных вопросов, то ли сокрыть от него действительное положение вещей.
Такого рода шопенгауэровские высказывания оказались на руку основателю тоталитарной диктатуры Третьего рейха и позволили ему цитировать немецкого философа в антиеврейском аспекте. Однако, весьма вероятно, что восприятие реальной жизни А. Шопенгауэра к антисемитизму не имело никакого отношения. Но почему же в произведениях его можно встретить резко противоположное. «Нечего отождествлять разум с жидовством!» – бросается в глаза лозунгового пошиба восклицание Шопенгауэра (17, 813) в трактате «Мир как воля и представление» в обширном дополнении, именуемом «Приложение. К Критике кантовской философии». Думается, что на такого рода высказывания в творчестве писателя оказало бытовавшее, сложившееся и закрепившееся в европейских аристократических и академических кругах веяние негативного отношения к евреям, как к распространенным и традиционно обособившимся по всему миру инородцам, претендовавшим на политически равноправное к себе отношение. Не станем разбрасываться в этом направлении исторически известными личностями и цитатами, но назовем все же несколько имен, оказавших на Шопенгауэра в именитом хоре имен чуть ли не гипнотическое воздействие – это, в первую очередь, Лютер, Вольтер, Кант, Фихте, Шеллинг, Вагнер и, конечно же, великий Гете.
Ближайшие тренинги
Новости синтона
Новое на сайте
Подпишитесь
на нашу рассылку!
Шопенгауэр
К этому он добавлял и невозможностьпознать сам процесс познания. Он предвидел уже тогда, что его будутупрекать в том, что он сам пытается в своей теории построить познаниепроцесса познания. На это у него был готов ответ: структуры нашейвоспринимающей и познающей способности приобретаются не беспредметнойсаморефлексией, а посредством абстракции от различных видов познанияобъектов; не тогда, когда познающий субъект остается субъектом, атогда, когда он направляет свои усилия на то, что находится вне него,то есть на то, что становится при этом объектом познания.
Мнение о том, что познание познанияведет к бесплодному удвоению, Шопенгауэр сформулировал еще в Берлине,слушая лекции Фихте. Вслед за тем он открыл новый подход кнепосредственности — непосредственности тела как воплощеннойволи. Обратной стороной представления является не дух, которыйсозерцает себя в процессе деятельности, а природа не как внешнийобъект, но пережитая нами и в нас самих. Выход за пределырефлексивной философии, поворот к своеобразно понимаемой природе,предпочтение представления, а не понятия означали выход за пределыгегельянства и имели далеко идущие последствия: Артур Шопенгауэрвыпал из современного ему потока философии.
Рефлексивная философия от Фихте доГегеля выводила целостность человеческой жизни и природы из структурдуха и приписывала интенсивному историческому процессу цель, котораяприведет дух к самому себе. История рассматривалась как движение кистине: шествие духа, который отчуждается в целом рядесамоосуществляющихся ступеней, в конце концов, в ходе истории и вразвитии духа возвращается к себе на более высоком уровне. Взгляд наисторию понимается при этом как прогрессивный момент историческогопроцесса, как момент самоосуществления.
Все это чуждо Шопенгауэру: воля,которая лежит в основе всего, есть как раз не дух, которыйсамоосуществляется, а слепое, мощное, бесцельное, саморасчленяющеесявлечение, непрозрачное для чего-то общего, для чего-то, что имеетсмысл. Действительность подчиняется не разуму, а господству такогопорыва. Наполеон, который разрушил любимый Шопенгауэром Дрезден, —яркий тому пример. Бонапарт, писал Шопенгауэр, среди многих других,если не большинства, не такой уж плохой человек: ему свойственобычный эгоизм, добивающийся собственного блага за счет других. Егоотличает только большая сила воли в достижении цели. Но все беды еговремени — необходимая обратная сторона его стремлений —неразрывно связаны со злой волей, проявляющейся в этом мире.
Основополагающие перемены, аследовательно, и надежда, при этом отсутствуют. Что же остается? Уходот воли в философскую вдумчивость, в искусство и, наконец, в лучшеесознание, а позже — в отрицание воли. Лучшее сознание —пылающее мгновение, в котором гасится воля. Это — не отрицаниев гегелевском смысле, то есть примирение противоречий на болеевысоком уровне. Диалектику немецкой классики Шопенгауэр не принимал,он придерживался непримиримой двойственности лучшего и эмпирическогосознания, определяемого волей. Они соотносятся друг с другом весьмамало; Шопенгауэр сравнивает проявление высшего сознания со скуднымисолнечными днями зимы, с мгновением прекрасной мечты в действительнойжизни.
Выражение «лучшее» (или«высшее») сознание почти исчезнет из его словаря, когдаон найдет ключевые понятия для своей метафизики воли. Конечно,исчезнет только выражение, а не то, что оно обозначает. Это выражениезаменится другим: в нем будут подразумеваться та внутримирнаятрансцендентность, тот экстаз, который в его метафизике воли будетназываться «эстетическим созерцанием» и «отрицаниемволи». Но если в начале его философствования выражение «лучшеесознание» определялось духовной позицией, связанной сизумлением, с эмоциональной и интеллектуальной возвышенностью, тоотрицание воли, завершающее его философию, выражается в квиетиве, впределе — в нирване, в отказе от мира с его эмоциями, чувствамии страстями. Но в любом случае лучшее сознание как бы инкогнито сначала и до конца продолжает пребывать в корпусе философских идейШопенгауэра.
Первое итальянское путешествие
В начале 1818 года, когда работа надрукописью еще не была закончена, Артур обратился к барону Биденфельдус просьбой о посредничестве с издателем Брокгаузом. ИоганнаШопенгауэр за год перед тем опубликовала в его издательстве своючетвертую книгу «Бегство на Рейн». Однако из-за семейныхнеурядиц Артур не стал просить содействия у матери. Он решилсядействовать самостоятельно.
Шопенгауэр рекомендовал будущемуиздателю свое сочинение не только в качестве новой философскойсистемы, не только в качестве синтеза идей, которые до сих пор ещеникому не приходили в голову; в сильных выражениях он разделывался сосвоими предшественниками и современниками. «Книга далека равнымобразом от бессмысленного словесного шлака новых философских школ иот плоской болтовни докантовского периода». Конечно, книгабесценна, так как в нее вложена вся жизнь; поэтому будущий автортребует от издателя добротной печати, тщательной корректуры, лучшейбумаги. Гонорар, писал он, «не стоит упоминания: один дукат залист, то есть 40 дукатов за всю книгу». Издатель, которыйзаглядывает вперед, ничем не рискует, так как «книга. станет. впоследствии источником и поводом для появления сотендругих книг» (132. S. 29). Шопенгауэр даже не предложилпробного образца текста. Брокгауз должен был купить кота в мешке. Ион купил.
Фридрих Арнольд Брокгауз —преуспевающий издатель — в 1811 году за бесценок купил уобанкротившегося издателя Лейпольда права на изданиеэнциклопедического словаря, и через несколько лет это издание сталодля него золотой жилой. Он был просветителем-практиком, не боявшимсяконфликтов с цензурой. Во время наполеоновской оккупации онподдерживал контакты с патриотической оппозицией: в его издательствев 1813-1814 годах публиковалась газета «Дойче блеттер»,полуофициальный орган антинаполеоновской коалиции.
Когда освободительные силы в Германииукрепились, он переиздал книгу «Германия в своем глубочайшемпадении»; за несколько лет до того ее первый ее издатель Пальмбыл расстрелян за это по приказу Наполеона. И тем не менее виздательском деле Брокгауз, даже когда рисковал, стремясь внедритьсяв разные области книжного рынка, всегда руководился расчетом. Ониздавал дневники, женские романы, путевые записки, художественнуюлитературу и научные труды. Он понимал значение философии, нофилософские книги выходили у него не так уж часто. Поэтомуфилософское сочинение сына Иоганны Шопенгауэр, автора почтидомашнего, вполне оказалось к месту.
31 марта 1818 года Брокгауз написалАртуру о полученном от него «лестном предложении».Шопенгауэр поблагодарил и попросил оформить официальный договор. Онпредупреждал издателя, что могут возникнуть трудности при прохождениицензуры, поскольку его книга противоречит «догмамиудейско-христианского вероучения». В худшем случае его труддолжен был бы печататься в другом месте, например, в Мерзебурге, гдецензура либеральнее. Издатель во всяком случае не понесет убытков.Шопенгауэр настаивал на кратких сроках издания; он хотел бы, чтобыкнига вышла к осенней ярмарке, поскольку собирался в путешествие поИталии.
Летом Шопенгауэр сдал рукопись и снетерпением стал ждать гранок. Он не знал еще издательских порядков иполагал, что недели через две Брокгауз должен о себе напомнить. Нокогда и через три недели гранки не появились, Шопенгауэр вышел изсебя. Брокгауз не имеет права обращаться с ним, как с авторамиэнциклопедического словаря или с подобными им пустыми писаками,которые только и умеют зря переводить чернила.
Издатель энциклопедического словаря неотозвался: без комментариев он лишь отослал первую корректуру. Этобыло мало. При таких темпах книга не выйдет к осени. Больше всегоШопенгауэра раздражало, что не соблюдаются сроки договора: «Дляменя нет ничего ужаснее, когда слову людей, с которыми должен иметьдело, нельзя доверять» (132. S. 40). К тому же он хотелнемедленно получить гонорар и сообщал, что вообще прекращаетдоверительные отношения с издателем, поскольку слышит со всех сторон,как тот заставляет ждать гонорара и даже пытается утаить его.
Это послание, конечно, возмутилоБрокгауза, и он ответил в том смысле, что считает Шопенгауэрачеловеком, лишенным чести. Шопенгауэр не унимался и продолжалпоносить своего издателя. В ответ тот прекратил с ним контакты. Хотяиздательская работа поначалу шла в соответствии с договором, Брокгаузприостановил ее, так как, говорил он третьим лицам, не желал иметьдела с этим «цепным псом». В своем последнем письме 24сентября 1818 года Брокгауз писал Артуру, что, не дождавшись от негоизвинений, продолжает считать его бесчестным человеком и поэтомупрерывает переписку и не примет от него писем, «грубость инеотесанность» которых подходят скорее кучеру, а не философу. Я только надеюсь, что мои опасения напечатать в виде вашего сочинениявсего лишь макулатуру, не исполнятся» (131. Bd. 1. S. 244).
Уяснив, что книги к ярмарке не будет,Шопенгауэр отправился в давно запланированное путешествие по Италии,которое в свое время ему настойчиво рекомендовал Фернов. Прежде чемуехать, он еще раз написал Гете, чье «Итальянское путешествие»вышло за год до этого. Он писал ему, что выполнил свою задачу, чтотеперь не в состоянии сделать что-то лучшее и более содержательное,что решил отправиться в страну, где благоухают лимоны, и где «слухамоего не достигнут нет-нет всех литературных журналов и газет».
Артур хотел встретиться с Гете, которыйнаходился в то время в Карлсбаде, но у него, писал он, совсем не быловремени; он даже не мог поехать из-за семейных неурядиц в Веймар,чтобы повидаться с сестрой, которая стала необыкновенной девушкой; оннижайше просил Гете дать ему совет или указание в связи с предстоящимпутешествием. Артур хотел получить сведения о поездках великого поэтав Италию и о каких-нибудь книгах об этой дивной стране. Он просилтакже удостоить его, если это возможно, рекомендательными письмами,предлагая передать посылку для кого-либо в Рим или Неаполь.
Артур все еще воображал, что Гетепринимает его учение о цвете, что они союзники, и сетовал наневнимание прессы к его творению и на критику по адресу Гете. «Моятеория цвета не произвела еще сенсации. подобно камню в болоте, неделающем кругов; но я все же не теряю надежды на лучшее: правда иистина, в конечном счете, завоевывают свои права».
Что касается главного своего труда, тоШопенгауэр выражал уверенность, что уже не создаст что-нибудь болеесовершенное и значительное. «Благосклонная судьба подарила мне,по крайней мере, по части внешней, досуг, а по части внутренней —сильнейшее стремление к раннему осуществлению того, что иные, какКант, могли распорядиться лишь как плодами юности, замоченными вуксусе старости» (132. S. 34). Он обещал прислать Гетероскошный экземпляр своей книги, надеясь на благосклонный прием еготруда. Гете ответил любезно, но кратко и без советов и наставлений; кписьму были приложены его визитная карточка и рекомендательноепослание к лорду Байрону, который находился в то время в Венеции,куда Артур попал в начале ноября.
Байрон, пребывавший в Венеции, былувлечен изучением армянской грамматики, погружен в очередной роман —с графиней Гвиччиоли, а по утрам гарцевал вдоль Лидо. Там однажды егоувидел Артур Шопенгауэр. Он сопровождал свою возлюбленную, которая,увидев скачущего «Дон Жуана», пришла в полный восторг ивскричала: «Вот английский поэт!» — и потом целыйдень вспоминала об этой встрече. Шопенгауэр взревновал и невоспользовался рекомендацией Гете. Позже он сожалел об этом, сетуя,что «бабы» снова отвлекли его от важного дела. Рассказавоб этом эпизоде своему почитателю, музыканту Ф. фон Горнштейну, ондобавил, что «тогда в Италии жили три величайших пессимиста —Байрон, Леопарди и я» (133. S. 59).
В первые недели пребывания в Венеции унего возникли другие приоритеты. В Италии, говорил он позже, оннаслаждался не только прекрасными предметами, но и самой красотой. Онвспоминал об этом путешествии с удовольствием: ему, тридцатилетнему,жизнь тогда улыбалась. Что касается женщин, он был к ним весьмасклонен, лишь бы они этого хотели. Хотела ли его благосклонности таженщина, которую он сопровождал на Лидо? Скорее, да, что было виднопо его душевному равновесию. Правда, мысль о браке Артура неувлекала. Но, конечно, он не мог не опасаться такого опасногосоперника, как Байрон.
В Италии возобновилась переписка ссестрой. Адель, добрая девушка, сочувствуя матери и не одобряяповедение Артура в семейной скандальной истории, все же не сталацеликом на сторону матери, и после некоторого перерыва, когда братнаписал ей, их переписка возобновилась и письма ее сохранились. Емубыло хорошо в Венеции. Он писал сестре в чудесном, мягком настроении,что ее удивляло: таким он никогда не был.
Венеция осенью была прекрасна: лагуна,гондольеры, солнечные дни, голубое небо, свежий воздух, пестро одетаятолпа, замечательные мастера венецианской школы. Венеция уже не былареспубликой. Крылатые львы Святого Марка больше не охраняли дожей;там обитал князь Меттерних, канцлер Австрии. Поскольку были основанияопасаться движения карбонариев (Байрона подозревали в связях с ними),Венеция кишела австрийскими шпионами. Несмотря на это, город сохранялпраздничность и веселость. Кафе на площади Святого Марка былипереполнены. Здесь было тогда восемь театров, больше, чем в Лондонеили Париже.
С мироощущением патриция и гетевскойкарточкой в кармане Шопенгауэр посещал самые престижные венецианскиедома. Оказавшись за пределами своего дрезденского убежища, онпривыкал к новому для себя миру. Его больше всего страшило, как пишетон в путевых заметках, не вписаться в общий круг. Но ему все жеудалось «ассимилироваться»: он заставил себя отвлечься отсобственной персоны и обращал внимание исключительно на тех, кто егоокружал, «ибо благодаря объективному, безучастному рассмотрениючувствуешь себя на высоте, не будучи угнетаем кем-то из посторонних».
Открытый для впечатлений, вовлеченный впоток жизни, Артур страстно поддавался любому влечению, тем не менееоставаясь самим собой и заботясь о том, чтобы не потерять чувствасобственного «превосходства». В то время в Венецииначался традиционный карнавал, яркий, жизнеутверждающий праздник, ина Артура обрушился мир «представлений». «Отрицание[воли], — писал он в путевых записках, —совершенно нельзя представить, разве только во тьме и молчании»(134. Bd. 3. S. 2). В конце ноября он переехал из Венеции в Болонью.Там его стала преследовать мысль, сколь немногого он достиг. Онразмышлял об общей для всех судьбе: «Поскольку любое счастьенегативно, получается, что, когда нам что-то удается, мы отнюдь небываем удовлетворены, и только тогда, когда оно минует, являетсяясное чувство утраты исчезнувшего счастья: только тогда мы замечаем,что упустили возможность удержать его и к утрате присоединяетсяраскаяние» (там же).
В начале декабря Шопенгауэр поселился вРиме; он пробыл там до конца февраля 1819 года. Свое время в вечномгороде он проводил, как все: старательно посещал памятники старины,изучал искусство Возрождения, критически отзываясь о современномискусстве, по его мнению, половинчатом и поверхностном. В начале годаАртур получил наконец экземпляр своей книги, а вскоре — иизвестие от сестры, что его книга доставлена Гете и он приступил кчтению. Невестка Гете Оттилия, по словам Адели, сообщила, что свекорприлежно ее читает, чего она прежде за ним не замечала. Он будто быговорил о радости, какую доставило ему это чтение, и о том, как многовремени он размышляет о прочитанном.
Этому известию вряд ли можно вполнедоверять. Гете занимался своими привычными делами, читая книгу междуделом. Но поначалу она действительно привлекла его внимание и дажевзволновала его. Он передал Адели записку, в которой отметил места,доставившие ему особую радость. Первое из них — место, гдеговорится об антиципации, о предвосхищении красоты в душе художника.Художник заставляет природу говорить там, где она всего лишь лепечет,писал Шопенгауэр в своей книге. Именно эта мысль захватила Гете, ичерез несколько дней после этого он записал в своем «Ежегоднике»:«Ведь художник предчувствует мир посредством антиципации».
Слова Адели о том, что «Артур —единственный автор, которого Гете читал с такой серьезностью»,возвеличили Артура, он почувствовал себя на высотах духа, где гениикивают друг другу, беседуя меж собой и через страны и столетия. Эточувство требовало лирического проявления. И после долгих летмыслитель вновь попробовал выразить себя в стихотворении, котороеназвал «Беззастенчивые мысли»:
Я выносил его во глубине сердечной,
С тяжелой мукою, с любовью бесконечной.
Я долго не хотел являть его рожденья,
Но знаю: предо мной прекрасное творенье.
Ропщите вкруг него сколь вам угодно страстно:
Ему для жизни это вовсе не опасно.
Убить его нельзя, — скрыть может вероломство:
Наверно памятник воздвигнет мне потомство.
(Пер. Ю. И. Айхенвальда)
В эти недели Артур отдается и прозе. Впутевых заметках тех дней имеется запись: «Ученый — тот,кто обучился; гений же — тот, кто научил человечество тому,чего оно не знало» (134. Bd. 3. S. 5).
В Риме Шопенгауэр проводил время восновном в немецкой колонии; его весьма угнетало, что земляки непризнавали в нем гения. Его знали в кафе «Греко», гдесобирались немцы, только как сына знаменитой писательницы, с которойон к тому же не в ладу. Карл Витте, знакомый Артура со времен Готы,писал домой, что общается с Шопенгауэром и что здесь его осуждают,особенно за отношение к матери. Как только в кафе появляются немцы,почти всех он доводит до враждебности своими парадоксами, поэтомумало кто ищет его общества.
Кафе «Греко» былосвоеобразным клубом, где собирались главным образом художники, вширокополых шляпах, заросшие и нечесаные, с бойцовскими собаками подстолом, распространявшими насекомых. Восседая на лавках вокруг столав тесной прокуренной комнате, они рассуждали о работах Тициана, оМадонне, о христианстве, о святости, о божественном искусстве ивообще о чем угодно. Однажды Шопенгауэр начал восхвалять греческийполитеизм: Олимп, переполненный богами, предлагает художнику богатыйвыбор индивидуальностей. Завсегдатаи кафе возмутились. Один из нихвоскликнул: «Но у нас же есть двенадцать апостолов!» Начто последовал ответ Артура: «Пошли вы от меня со своимидвенадцатью иерусалимскими филистерами!»
В другой раз Артур объявил, чтонемецкий народ из всех прочих самый глупый. Это было слишком дляпатриотически настроенной публики. На него набросились с криками:«Выбросим этого парня!» — и Шопенгауэр вылетел изкафе. Дома он записал: «Если бы только я мог избавиться отиллюзии: смотреть на отродье жаб и ехидн как на равных! Это мне быочень помогло» (80. Т. 4. С. 557). Немецкая колония в Риме нестрадала от подобных иллюзий, а потому не признавала в нем равного.Близости его боялись, а издали — не скупились на насмешки. Одиниз завсегдатаев кафе писал домой, что среди немецких путешественниковШопенгауэр — в самом деле, полный дурак.
В конце концов, Шопенгауэр стализбегать своих земляков и пытался общаться с английскими туристами. Вих обществе в марте 1819 года он отправился в Неаполь. Его спутникибыли богатыми людьми, возили с собой большой багаж, хорошие вина,постели, ночные горшки. В Неаполе он не задержался и уже в апреле былснова в Риме, а через два дня отправился во Флоренцию, где провелмесяц. Здесь он пережил еще одно любовное увлечение, более сильное,чем в Венеции.
В точности неизвестно, где начался этотроман; известно лишь, что это не была его венецианская подруга ТерезаФуга, девушка весьма легкомысленная, которой в мае 1819 года онсообщил о своем возвращении с юга Италии и которая в ответ весьмаприветливо звала его в свои объятья, сообщая, что с антрепренеромпорвала, англичанин уехал в Англию, а теперешний друг то и делоуезжает из Венеции, так что пару дней они проведут беззаботно.
Флорентийка была дамой из высшегообщества, Артур даже обручился с ней, но помолвка расстроилась, когдаон узнал, что у нее больные легкие. Он сообщил об этом незадолго досмерти Эдуарду Крюгеру. О своем отношении к этому несостоявшемусябраку Шопенгауэр рассказывал в старости и Георгу Ромеру: «Отчастипо склонности, отчасти из чувства долга он должен был бы жениться, —передает слова Шопенгауэра его собеседник, — если бы невозникли непреодолимые препятствия, которые он, несмотря на всепережитые им страдания, теперь рассматривает как счастье, так какжена философу не подобает» (133. S. 71).
Во время итальянского путешествия,когда новые впечатления и переживания разнообразили и даже украшалижизнь Артура, его письма к сестре были как никогда сердечными нетолько потому, что он «оттаял»: ему нужна была помощьчеловека, которому он мог бы довериться. Дело в том, что дрезденскаяинтрижка с горничной закончилась ее беременностью: она родиладевочку. Шопенгауэр стал отцом, оказывал матери и дочке материальнуюподдержку и просил сестру позаботиться о них. Та готова былапередавать ей деньги — но не навещать же! Нет, так не пойдет!Она слышала, что эта женщина уже живет с другим мужчиной. В концелета 1819 года ребенок умер. Адель писала ему: «Мне очень жаль,что твоя дочка умерла, так как если бы она была постарше, она бырадовала тебя» (цит. по: 124. S. 367).
Из писем Адели видно, что сестраАртура, девушка умная, весьма тонко понимала своего брата, когдаписала ему, что в любовных приключениях, которые тот ей описывал, нетлюбви, равно как в нем самом не видно было способности ценитьженщину. Артур в свою очередь стремился вырвать сестру из материнскойсреды, освободить ее от зависимости и преклонения перед матерью.Поначалу он думал, что таким выходом могло бы стать ее замужество. Нопо зрелом размышлении безжалостно отписал ей, что этого придетсядолго ждать, если этому вообще суждено случиться.
Год спустя Адель разработаласобственный план: она решила на время переехать к брату в Дрезден; недля того, чтобы он помог ей (она была слишком горда), но чтобы помочьему; она мечтала вызволить его из мрачного затворничества; крометого, она надеялась наладить отношения Артура с матерью, хотя так же,как и брат, не одобряла присутствие в материнском доме Герстенберга.Но Артур ее не поддержал. Он хотел, чтобы Адель ушла от матери, ножить вместе с ней не собирался. Он написал ей грубое письмо, Адельбыла на грани отчаяния; все, на что она рассчитывала, было порушено.После этого их переписка на несколько месяцев прервалась.
Весной 1819 года семью постиглафинансовая катастрофа. Данцигский банкир Мюль, которому под большиепроценты было доверено почти все состояние Адели, остаток имуществаматери и треть денег Шопенгауэра, объявил о прекращении платежей ипросил вкладчиков повременить с требованиями о выплате долгов, иначеему грозит полное банкротство. В июне 1819 года, когда Артурнаходился в Милане, он получил письмо от сестры. Адель в большойтревоге сообщала брату, что им грозит полный переворот в житейскойсудьбе. Тотчас по получении письма он ответил сестре, что готовразделить с ней и матерью то, что у него осталось.
Адель была права: мать в результатерасточительной жизни в Веймаре весьма поубавила свое состояние;теперь они обе могли рассчитывать только на ту долю, котораяпринадлежала Адели. Уволив горничную, кухарку, лакея, они занялиденег и отправились в Данциг. Когда в августе Артур прибыл вГерманию, они были уже в его родном городе. Адель писала брату:«Больно в большом мире, мучительно бывать в любом обществе. так как я все время думаю о закрытии ворот! Новый путь, новаяжизнь. Мы будем жить совсем просто — на то, что осталось. Вслучае крайней нужды, самой крайней, я покину родину и уедугувернанткой в Россию. Можно было бы выйти замуж, но я не хочу безвсякого чувства. » (цит. по: 124. С. 368).
Адель предложила брату вступить впереговоры с банкиром, чтобы достигнуть компромисса: банкир обещал30-процентное погашение долгов, если все вкладчики войдут в сделку;иначе — его банкротство и полное разорение вкладчиков. Но ктакой сделке Артур, который к этому времени вернулся в Дрезден, небыл готов. Больше того, он весьма и весьма гневался и даже угрожалсамоубийством в случае потери имущества. Но по трезвом размышлении онпонял, что банкир пытается за счет своих вкладчиков избежатьбанкротства, ничуть не беспокоясь об их благополучии. Прошедший школукоммерции, он понял тайные пружины предполагаемой сделки и не сталучаствовать в ней, сохранив у себя три векселя. В результате емуудалось добиться их оплаты, включая проценты. В завершение своейдлительной переписки с банкиром он пишет: «Вы видите, что можнобыть и философом, не будучи дураком» (132. S. 69).
Эта история привела к разрыву с Аделью,которая была так настойчива в своих просьбах, что это возбудилоподозрения Артура, нет ли у сестры какого-то сговора с банкиром. Своеписьмо к ней он сопроводил запиской к матери с оскорбительнымивыпадами и обвинениями, где были слова, что она не почитала ни сына,ни дочь, хотя бы в память о благородном человеке, их отце.Последовала бурная сцена, которая привела Адель в отчаяние. «Матьговорила об отце такое, что это почти разбило мое сердце», —писала Адель Оттилии. Она помышляла даже о самоубийстве, но когдапрочувствовала этот отчаянный порыв, Бог ей дал «благоразумие исилы». Сестра и мать потеряли 75 процентов своего состояния,брат все сохранил, приумножив. Из этой истории он вышел победителем,а дружба с сестрой сошла на нет. Он остался совсем один.
Глава пятая. Мое знамя — истина
Иной путь
Итак, «ребенок», котороговынашивал Шопенгауэр, родился в начале 1819 года. «Зачатие»случилось еще в юности, и прошло всего пять лет после окончанияуниверситета и защиты докторской диссертации. Предисловие к первомуизданию своего главного труда «Мир как воля и представление»Артур закончил словами: «. Я со всей серьезностью посылаю вмир эту книгу в уповании на то, что она рано или поздно попадет вруки тех, кому единственно и предназначается; я спокойно покоряюсьтому, что и ее в полной мере постигнет та же участь. которая всегдавыпадала на долю истины: ей суждено лишь краткое празднование победымежду долгими периодами времени, в течение которых ее осуждают какпарадокс и пренебрежительно объявляют тривиальной. И первое. становится обычным уделом того, кто ее провозгласил. Но жизнькоротка, а воздействие истины распространяется далеко, и живет онадолго. Так будем же говорить истину» (73. С. 130). Всепоследующие сочинения мыслителя были подчинены одной цели —разъяснить и более внятно изложить истину, которую он открыл в своемтруде в тридцатилетнем возрасте.
Главный труд Шопенгауэра «Мир какволя и представление» увидел свет в то время, когда великиесистемы Гегеля и Шеллинга не были завершены, а наследие Фихте ещетолько начинало осваиваться. Этот труд Шопенгауэра воплощает в себевзаимоисключающие тенденции: будучи безусловным порождением эпохи иее духовных потенций, он в то же время резко противоречил ееобщественным устремлениям. И все же его философия стала финальнымаккордом немецкой классической философской мысли.
Шопенгауэр хотел быть единственнымносителем истины. Яростно отвергая пути, намеченные его знаменитымисовременниками, он отказывал им и в праве на истину, ибо «истина— не продажная девка, вешающаяся на шею тому, кому она ненужна; она — неприступная красавица, в благосклонности которойне может быть уверен и тот, кто жертвует ей всем» (79. С. 132).Однако его философия на долгие годы оказалась невостребованной; длядвух поколений он стал своего рода аутсайдером.
Его философию «плача и зубовногоскрежета», его постулат о жизни как страдании, его отказ отволи и призыв к нирване не нашли отклика у современников, так чтопочти всю жизнь Шопенгауэр ждал признания, утверждая, будто сталжертвой зависти философов, вещающих с университетских кафедр. «Бываютзаслуги без славы и слава без заслуг, — писал он. —Мое время и я не соответствуют друг другу».
В ожидании публикации своего великоготруда он чувствовал себя победителем, но праздник, даже краткий, несостоялся; книгу просто не заметили. Двадцать шесть лет отделилипервое издание от второго, между ними, да и после — на многиегоды — простиралось время полной безвестности и непризнанности.Правда, автор не терял надежды и в предисловии ко второму изданию(1844) уточнял, что его труд был адресован отнюдь не современникам,не соотечественникам, но человечеству в расчете на то, что он будетнебесполезен для человечества, хотя бы это произошло совсем не скоро.Ведь истину он сообщил, и в конце концов она распространилась далеко.
Какую истину стремился он поведатьгороду и миру? Он видел задачу своего главного труда в том, чтобыпредставить на суд читателей учение, какого никогда не было, соединивв единое целое философию, метафизику и этику, поставив в центрчеловека в его единстве с миром, в неразрывности его телесных идуховных качеств. Теоретическим багажом был многообразный опыт егопредшественников, в котором просматривается и волюнтаристскоеизмерение Я, свойственное Фихте, и слепое безосновное начало у Я.Беме и в работах Шеллинга, посвященных философии природы, сущностичеловеческой свободы и др., но, главное, кантовская, платоновская идревнеиндийская традиции. Импульсом для труда служил личный опыт,вынесенный из его собственной «книги мира», из глубокопереработанного освоения жизненных реалий. Стимулом было стремлениедовершить дело Канта, который обещал, но не создал новую метафизику.
Хотя Шопенгауэр, страдая отнепризнанности и безвестности, определил, как ему казалось,виновников невнимания к своему труду, в глубине души он понимал ихподлинные причины. Любая эпоха имеет собственную своеобразнуюфизиономию, по которой ее первоначально и судят. Дела, мысли,писания, музыка и живопись — все отмечено духом времени.Философия обосновывает миросозерцание данной эпохи, причем речь идетв первую очередь о живом человеке. Но «настоящее делится на двеполовины: объективную и субъективную. Лишь объективная имеет формойинтуицию времени и поэтому неудержимо течет дальше: субъективная жестоит на месте, всегда оставаясь тождественной; отсюда проистекаетживость наших воспоминаний. и сознание нашей непреходящности,вопреки пониманию мимолетности нашего бытия. ».
Настоящее того времени, когда возникего труд, было пропитано духом борьбы и оптимизма. Философ между тем,подчеркивает Шопенгауэр, не должен ограничиваться настоящим; онобязан показать его истинную роль: «. Когда бы мы ни жили, мывсегда со своим сознанием находимся в центре времени, а вовсе не наконечных его пунктах, и из этого мы могли бы вывести заключение, чтокаждый человек носит в себе самом неподвижное средоточие всегобесконечного времени» (80. Т. 4. С. 673).
Поэтому философ призван исправитьотравляющее влияние эпохи на человека, обрекающее его на служениесовременности, которая превращает его в персонаж «громадногомаскарада» — адвоката, врача, педагога, философа и пр.Шопенгауэр решительно не принимал философию, выражающую лишь «духвремени», когда стремление к свету и истине затемняетсяматериальными интересами, личными целями, иллюзиями, превращающимичеловека в свое орудие или в маску.
Это утверждение по-своему предвосхищаетто, что позже (в 1844 году) К. Маркс как социальный критик назоветсоциальным отчуждением, в результате которого человеку становятсячуждыми сам процесс и результаты его труда, другие люди, собственнаясущность. Иными словами, личность обедняется и настолько сливается с«маской» профессии, будничности среды, ее зависимостей,мифов и обычаев, что предстает как частичное существо. НиШопенгауэру, ни тем более Марксу не принадлежит заслуга открытия этойпроблемы. Это понятие бытовало в истории теологии, его прослеживают угностиков и средневековых мистиков. Однако оно не было четкоопределено и обрело социальную значимость лишь в философии Новоговремени. Ж. Ж. Руссо, рассуждая о причинах неравенства, отмечалотчужденность общественной воли с ее безличностью и авторитарностьюот устремлений отдельного человека, в результате чего «обществопревращается в собрание искусственных людей с деланными страстями»(51. С. 82). Вильгельм фон Гумбольдт употребил этот термин в 1798году в одном из фрагментов, опубликованном, правда, после его смерти,обозначив им конфликт, с которым сталкивается внутреннее началоличности в ее стремлении преодолеть противоречия внешнего мира.
В немецкой классической философии,исходящей из самосознания человека, любая форма объективациирассматривалась как отчуждение, то есть опредмечивание. У Фихтечистое Я отчуждает, то есть противополагает предмет (Не-Я),возвращаясь затем к самому себе. Для Гегеля проблема отчуждения сталацентральной. Сначала в «Феноменологии духа» (1807), азатем и в других работах он рассматривает отчуждение как движениедуха к самому себе: его развертывание осуществляется в отчужденныхформах; постепенное снятие отчуждения здесь тождественно ступенямсамопознания духа. Действительность в современном обществе дляиндивида, по Гегелю, есть нечто непосредственно от него отчужденное,самосознание создает свой мир и относится к нему как к некоторомучуждому миру, что преодолевается только в процессе движения познанияк мировому духу.
Соблазнительно увидеть в рассужденияхШопенгауэра о частичности человека трансформацию гегелевской идеи.Однако, обращенный к жизни, он отвергал спекулятивную философию; онмог непосредственно лицезреть ситуацию, в которой оказался человек, иуловить зависимость современной ему философии от духа времени иличных пристрастий: ее скрытые пружины, считал он, продвигаютпартийные цели; об истине все эти мнимые мудрецы думают в последнююочередь.