Много раз было сказано о том, что стихи, выйдя из-под пера, родившись, начинают жить самостоятельной жизнью, словно зерна, рассеянные по земле и прорастающие новыми колосьями. Часто такое прорастание происходит на страницах книг – и это, вероятно, одна из лучших судеб настоящих стихов, ведь это свидетельство их прочтения. Не только в прошлом и настоящем, но и в будущем. Литературное творчество Ивана Антоновича Ефремова (1907-1972), выдающегося ученого, палеонтолога и геолога, и замечательного писателя, сосредоточено в области научной фантастики и исторической прозы. Стихи Иван Антонович, скорее всего, не сочинял, во всяком случае, стихотворных публикаций у него не было. Но можно с уверенностью сказать, что Ефремов был человеком не только любящим, но и хорошо знающим русскую и мировую поэзию. В пользу этого говорит множество цитат и упоминаний, содержащихся в рассказах и романах. Об этом же говорят следующие слова, вложенные писателем в уста героини его романа «Час Быка» Фай Родис:
«из тех времен я больше всего ценю русскую поэзию! Она мне кажется наиболее глубокой, мужественной и человечной среди поэтического наследия всего тогдашнего мира»
Если обратиться к биографии Ефремова, моряка и первопроходца, ученого и писателя, реалиста и, одновременно, романтика, то любовь его к стихам представляется совершенно естественной и даже неизбежной, более того, внутренне присущей этому человеку. Он с детства увлекался книгами, с ранней юности – наукой, в молодости ему пришлось сделать выбор между профессиями моряка и ученого (Ефремов в течение нескольких навигаций был штурманом, но интерес к геологии и палеонтологии оказался сильнее любви к морю). В начале 30-х годов Иван Ефремов работал несколько сезонов на будущей трассе БАМа (его уже тогда проектировали, а перед строительством нужны были геологические работы). Стране тогда не хватало специалистов, но Ефремов, практически самоучка в этой сложной области, обладал редкой энергией и жаждой знания, да и организаторские способности были у него незаурядные. Сначала он побывал на востоке, в районе озера Эворон, а потом в центральной части будущей трассы, на Становом хребте, у Тынды, на реке Токко. Впечатления тех лет остались в его рассказе «Голец Подлунный». Там Ефремов делает фантастическое допущение, и герои рассказа находят в одной из пещер среди льдистых скал закованного зимой горного кряжа наскальные рисунки, изображающие африканских животных, слонов и носорогов, и охотников за ними, добравшихся до Восточной Сибири во время межледниковой эпохи.
«Еще с детских лет я безотчетно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях с приключениями сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Черном материке, полном загадок. Я мечтал о залитых солнцем саваннах с широкими кронами одиноких деревьев, о громадных озерах, о таинственных лесах Кении, о сухих плоскогорьях Южной Африки. Позднее, как географ и археолог, я видел в Африке колыбель человечества – ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных. Интерес ученого еще более укрепил юношеские мечты о душе Африки – о могучей, все побеждающей древней жизни, разлившейся по просторам высоких плоскогорий, водам мощных рек, по овеваемым ветрами побережьям, открытым двум океанам… Мне не пришлось осуществить свою мечту и стать исследователем Черного материка. Моя северная родина по необъятности не уступала Африке, а неизученных мест в ней было не меньше. И я сделался сибирским путешественником и попал под очарование беспредельных безлюдных просторов Севера. Только изредка, когда тело уставало от холода, а душа – от хмурой и суровой природы, меня охватывала тоска по Африке, такой интересной, манящей и недоступной…»
Нетрудно вспомнить, кто из русских поэтов создал образ Африки в нашей литературе, принес ее жаркое дыхание к холодным колоннадам Петербурга. Николай Гумилев, романтик, путешественник и воин, вероятно, был любимым поэтом Ивана Ефремова. Во всяком случае, цитаты из Гумилева встречались мне особенно часто. Так уже в начале романа «Час Быка» эпиграфом к главе 2 стоит цитата из поэмы «Открытие Америки»:
Двадцать дней, как плыли каравеллы, Встречных волн проламывая грудь. Двадцать дней, как компасные стрелы Вместо карт указывали путь.
Эта поэма звучит и потом, в десятой главе того же романа:
«Она постаралась поэтичнее передать тормансианам стихотворение древнего русского поэта. «Голодом и страстью всемогущей все больны – летящий и бегущий, плавающий в черной глубине…» И певучую концовку: «И отсталых подгоняет вновь плетью боли голод и любовь!»
Вспомним это место подробнее:
И струится, и поет по венам Радостно бушующая кровь. Нет конца обетам и изменам, Нет конца веселым переменам, И отсталых подгоняют вновь Плетью боли Голод и Любовь.
Дикий зверь бежит из пущей в пущи, Краб ползет на берег при луне, И блуждает ястреб в вышине,— Голодом и Страстью всемогущей Все больны — летящий и бегущий, Плавающий в черной глубине.
Ранее, в шестой главе «Часа Быка» Ефремов дает жестокую цитату из Маяковского (поэма «150000»):
«Пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум!»
И противоположностью ей звучит последняя строфа прекрасного стихотворения Гумилева:
«Земля, оставь шутить со мною, Одежды нищенские сбрось, И стань, как ты и есть, – звездою, Огнем пронизанной насквозь!»
«Оглушительный свист и вой, будто вспышка атомного пламени, взвились следом, и музыка оборвалась. – Что это было? Откуда? – задыхаясь, спросила Чеди. – «Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический, смысл. Желание полного уничтожения неудавшейся жизни на планете…»
Стихотворение Гумилева стоит привести полностью, особенно из-за упомянутого Ефремовым «лирического смысла»:
Так вот и вся она, природа, Которой дух не признает, Вот луг, где сладкий запах меда Смешался с запахом болот;
Да ветра дикая заплачка, Как отдаленный вой волков; Да под сосной кудрявой скачка Каких-то пегих облаков.
Я вижу тени и обличья, Я вижу, гневом обуян, Лишь скудное многоразличье Творцом просыпанных семян.
Земля, к чему шутить со мною: Одежды нищенские сбрось, И стань, как ты и есть, звездою, Огнем пронизанной насквозь!
Еще одно стихотворение Гумилева можно встретить, если вернуться к десятой главе «Часа Быка»:
«Временами не справясь с тоскою и не в силах смотреть и дышать», Чеди отправлялась бродить, минуя маленькие скверы и убогие площади, стремясь выбраться в парк».
Цитата взята из самого начала стихотворения:
Временами не справясь с тоскою, И не в силах смотреть и дышать Я, глаза закрывая рукою, О тебе начинаю мечтать.
Не о девушке тонкой и томной, Как тебя увидали бы все, А о девочке милой и скромной, Наклоненной над книжкой Мюссе.
День, когда ты узнала впервые, Что есть Индия, чудо чудес, Что есть тигры и пальмы святые — Для меня этот день не исчез.
Иногда ты смотрела на море, А над морем вставала гроза, И совсем настоящее горе Застилало слезами глаза.
Почему по прибрежьям безмолвным Не взноситься дворцам золотым? Почему по светящимся волнам Не приходит к тебе серафим?
И я знаю, что в детской постели Не спалось вечерами тебе, Сердце билось, и взоры блестели, О большой ты мечтала судьбе.
Утонув с головой в одеяле, Ты хотела быть солнца светлей, Чтобы люди тебя называли Счастьем, лучшей надеждой своей.
Этот мир не слукавил с тобою, Ты внезапно прорезала тьму, Ты явилась слепящей звездою, Хоть не всем, только мне одному.
Но теперь ты не та, ты забыла Всё, чем в детстве ты думала стать. Где надежды? Весь мир — как могила. Счастье где? Я не в силах дышать.
И, таинственный твой собеседник, Вот, я душу мою отдаю За твой маленький детский передник, За разбитую куклу твою.
Совершенно иной Гумилев, неожиданно опровергающий шаблонное восприятие поэта… Это стихотворение еще раз возникает в сюжете романа, словно отражение, воплощаясь в любви землянина Вин Норина и тормансианки Сю-Те. Тонкие параллели можно увидеть в следующих цитатах:
«Вир Норин не шевелился, странный ком стоял у него в горле. Если сон, навеянный его мыслями, был для Сю-Те невозможной мечтой, то как еще мало любви растворено в океане повседневной жизни Торманса, в котором проживет свою коротенькую жизнь это чистое существо, будто перенесенное сюда с Земли! Мысль, давно мучившая его, сделалась невыносимой. Он медленно взял руку тормансианки и стал целовать коротко остриженные ноготки с белыми точками. Как и сплетения синих жилок на теле, и легко красневшие белки глаз, это были следы не замеченного в детстве нездоровья, плохого питания, трудной жизни матери. Сю-Те, не просыпаясь, улыбнулась, крепко смежив ресницы. Удивительно, как на бедной почве здесь вырастают такие цветы! Разрушена семья, создавшая человека из дикого зверя, воспитавшая в нем все лучшее, неустанно оборонявшая его от суровости природы. И без семьи, без материнского воспитания возникают такие люди, как Сю-Те!»
«Печаль все сильнее завладевала Вир Норином – ощущение тупика, из которого он, бывалый, высоко тренированный психически путешественник, не видел выхода. Его привязанность к маленькой Сю-Те превратилась неожиданно и могуче в любовь, обогащенную нежной жалостью такой силы, какую он и не подозревал в себе. Жалость для воспитанного в счастье отдачи землянина неизбежно вызывала стремление к безграничному самопожертвованию».
Близок к поэзии Гумилева и вот этот эпизод:
«Молитва о пуле», – сказала Веда, и ее низкий сильный голос наполнил большую комнату дворца. Обращение к какому-то богу с мольбой о ниспослании гибели в бою, потому что в жизни для человека уже более ничего не оставалось. – «Смертельную пулю пошли мне навстречу, ведь благодать безмерна твоя», – повторила Чеди. – Как могло общество довести человека, видимо, спокойного и храброго, до молитвы о пуле?»
Здесь Ефремов цитирует две строчки стихотворения неизвестного автора, судя по всему, русского офицера – из числа тех, что встретили трагический 1917 год. Это стихотворение, конечно, никогда не публиковалось в СССР.
Христос всеблагий, всесвятый, бесконечный, Услыши молитву мою. Услыши меня, мой заступник предвечный, Пошли мне погибель в бою.
Смертельную пулю пошли мне навстречу, – Ведь благость безмерна Твоя. Скорее пошли мне кровавую сечу, Чтоб в ней успокоился я…
Свежей и светлой прохладой Веет в лицо мне февраль. Новых желаний – не надо, Прошлого счастья – не жаль.
Нежно-жемчужные дали Чуть орумянил закат. Как в саркофаге, печали В сладком бесстрастии спят.
Нет, не укор, не предвестье Эти святые часы! Тихо пришли в равновесье Зыбкого сердца весы.
Миг между светом и тенью, День меж зимой и весной, Весь подчиняюсь движенью Песни, плывущей со мной!
В этом романе, конечно, есть и цитаты из Максимилиана Волошина. Их просто не могло бы быть. Ефремов пишет в 9 главе: «Сбывались слова древнего поэта, желавшего человеку быть «простым, как ветер, неистощимым, как море, и насыщенным памятью, как Земля». Надо помнить, что Иван Ефремов был ученым-палеонтологом, и для него «память Земли» живая, плотью ощущаемая метафора, понимаемая как былая жизнь, запечатленная в камне, как след минувшего на страницах природы. Надо сказать, что эта тема – древности, памяти, чувства земли, генетического родства с предками – одна из важнейших в творчестве Волошина. Вот как она звучит в знаменитом стихотворении «Дом поэта»:
Доселе грезят берега мои Смоленые ахейские ладьи, И мертвых кличет голос Одиссея, И киммерийская глухая мгла На всех путях и долах залегла, Провалами беспамятства чернея. Наносы рек на сажень глубины Насыщены камнями, черепками, Могильниками, пеплом, костяками. В одно русло дождями сметены И грубые обжиги неолита, И скорлупа милетских тонких ваз, И позвонки каких-то пришлых рас, Чей облик стерт, а имя позабыто.
Мой кров — убог. И времена — суровы. Но полки книг возносятся стеной. Тут по ночам беседуют со мной Историки, поэты, богословы. И здесь — их голос, властный, как орган, Глухую речь и самый тихий шепот Не заглушит ни зимний ураган, Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот. Мои ж уста давно замкнуты. Пусть! Почетней быть твердимым наизусть И списываться тайно и украдкой, При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
и, наконец, в финале –
Ветшают дни, проходит человек. Но небо и земля — извечно те же. Поэтому живи текущим днем. Благослови свой синий окоем. Будь прост, как ветр, неистощим, как море, И памятью насыщен, как земля. Люби далекий парус корабля И песню волн, шумящих на просторе. Весь трепет жизни всех веков и рас Живет в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
Позже, в главе 10 того же романа появляется еще одна цитата: «О, эти сны о небе золотистом, о пристани крылатых кораблей!» – вспомнила Родис стихи древнего поэта России: больше всего любила она русскую поэзию того времени за чистоту и верность человеку». Вот полный текст стихотворения Волошина:
Священных стран Вечерние экстазы. Сверканье лат Поверженного Дня! В волнах шафран, Колышутся топазы, Разлит закат Озерами огня. Как волоса, Волокна тонких дымов, Припав к земле, Синеют, лиловеют, И паруса, Что крылья серафимов, В закатной мгле Над морем пламенеют. Излом волны Сияет аметистом, Струистыми Смарагдами огней… О, эти сны О небе золотистом! О, пристани Крылатых кораблей.
Еще одна цитата из Волошина есть в романе «Туманность Андромеды», в главе 5, Судя по тексту, действие происходит в Крыму, недалеко от подножия Карадага, где на горе Кучук-Енишар находится могила поэта:
«– Я задержался наверху. – Рен Боз показал на каменистый склон. – Там древняя могила. – В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времён, – заметила Веда. – Там высечена надпись, вот она, – физик раскрыл листок металла, провёл по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков. – О, это европейские буквы – письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм ещё большей древности. Но этот язык мне знаком. – Так читайте, Веда! – Несколько минут тишины! – потребовала она, и все послушно уселись на камнях. Веда Конг стала читать: Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли… Я ж уношу в своё странствие странствий Лучшее из наваждений Земли. – Это великолепно! – Эвда Наль поднялась на колени. – Современный поэт не сказал бы ярче про мощь времени. Хотелось бы знать, какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой в предсмертных мыслях?»
Полностью это стихотворение звучит так:
Выйди на кровлю. Склонись на четыре Стороны света, простёрши ладонь… Солнце… Вода… Облака… Огонь… — Всё, что есть прекрасного в мире…
Факел косматый в шафранном тумане… Влажной парчою расплёсканный луч… К небу из пены простёртые длани… Облачных грамот закатный сургуч…
Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли… Я ж уношу в своё странствие странствий Лучшее из наваждений земли…
Нужно добавить – это стихотворение написано Волошиным в последние годы жизни, и в нем – прощание с красотой мира… Именно это и выражено в словах «какое из наваждений Земли он считал лучшим и унёс с собой». Наше путешествие вслед за Поэзией будет неполным, если мы не придем к одной из важнейших тем Ивана Ефремова – теме Женщины. И здесь показательны цитаты, звучащие в романе «Лезвие бритвы»:
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут, Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим…
Это стихи Софии Парнок (1885-1933), в которых выражено чувство уже уходящей в прошлое утраченной любви:
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут, Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим, Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут, И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим,
Если в пустыню сады преобразила утрата, — Пальцем рассеянным все ж лирные струны задень: В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата: «Все же промчится скорей песней обманутый день».
Другие цитаты взяты из стихов Марии Шкапской (1891-1952):
«– Женская интуиция и есть инстинктивная оценка мудростью опыта прошлых поколений, потому что у женщины ее больше, чем у мужчины. Это тоже понятно почему – она отвечает за двоих. Но вернемся к Шкапской. Я бы сказал, она отличается научно верным изображением связи поколений, отражения прошлого в настоящем. Как это у нее:
Долгая, трудная, тяжкая лестница, Многое множество, тьмущая тьма! Вся я из вас, не уйдешь, не открестишься, — Крепкая сложена плотью тюрьма…
– Одно из лучших, – обрадовалась Сима. – Но мне больше нравится гордое, помните:
Но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит, Стать может голосом и судною трубой!»
Привожу полностью текст обеих стихотворений:
Деды дедов моих, прадеды прадедов, Сколько же было вас прежде меня? Сколько на плоть мою вами затрачено С древних времён и до этого дня? Длинная, трудная, тяжкая лестница, Многое множество, тьмущая тьма, – Вся я из вас – не уйдёшь, не открестишься, Крепкая сложена плотью тюрьма. Ношей тяжёлой ложитесь мне на плечи, – Строю ли, рушу ль, боюсь иль люблю, – Каплями пота, кровавыми каплями, Вы прорастаете в волю мою…
Мы были, мы прошли, нас было очень много, колосья, сникшие под режущим серпом, каменья серые по полевым дорогам, мы были, мы прошли, земля наш темный дом. Молчали мы, и нас никто не слышал, и неуслышим будет голос твой, но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит – стать может Голосом и Судною Трубой.
Здесь более всего поражает ощущение генетической памяти народа – даже больше, человечества, память, восходящая к Женщине-прародительнице и пронесенная женщинами-матерями. Эта память, живущая в нас со времен палеолита, вобравшая в себе все прекрасное, созданное людьми, дремлет в каждом из нас, но иногда может пробудиться и выразиться в творчестве и судьбе человека. Таких людей называют гениями – им равно подвластны все три времени – прошлое, настоящее и будущее. Но ведь и само искусство таково. В его лучших образцах воплощено чудо единения времен, эпох, культур. Остается напомнить, что Иван Ефремов был ученым, изучавшим древнейшую жизнь, мир, существовавший сотни миллионов лет назад. И он же был писателем, описывавшим Ойкумену на заре античного мира, и представлявшим себе Вселенную людей, какой она станет через многие тысячи лет. И важнейшей связующей нитью между этими абсолютно разными, но одинаково живыми мирами, была для него поэзия.
Опубликовано в журнале «Северо-Муйские огни», Северомуйск, №3, 2016
В Приложении представлены поэтические фрагменты, использованные И.А. Ефремовым в своих произведениях, автор которых указан в тексте или есть потенциальная возможность его определить (без учета романов «Таис Афинская», «Путешествие Баурджеда» и «На краю Ойкумены»).
Тексты приведены полностью, если они цитируются с изменениями или перерывами, в пересказе или если есть сложности с восстановлением оригинала.
№
Цитата в тексте
Автор, название, точная цитата
1
«Лезвие Бритвы» (IV, 20)
Минута молчания, и глубокий сильный голос — настоящее меццо-сопрано — пронесся по серому туманному простору реки.
С детства знакомые слова старинной песни о тяжелой женской доле зазвучали с трагической силой и чувством. Гирин — сам любитель музыки и неплохой по студенческим меркам певец — замер. Пожалуй, он впервые слышал столь яркое исполнение «Лучинушки». А голос Нюши несся и звенел над Волгой:
Я ли не примерная на селе жена, Как собака верная, мужу предана!
Лучинушка. «Гусли звончаты. Песни, были и разные стихотворения Н.А. Панова», СПБ. 1896 г.
Русские песни. Сост. проф. Ив. Н. Розанов. М., Гослитиздат, 1952.
Ночь темна-темнешенька, В доме тишина; Я сижу, младешенька, С вечера одна. Словно мать желанная По сынке родном, Плачет неустанная Буря под окном. До земли рябинушка Гнется и шумит. Лучина-лучинушка Не ясно горит.
Затянуть бы звонкую Песенку живей, Благо, пряжу тонкую Прясть мне веселей, Да боюся батюшку Свекра разбудить И свекровь-то матушку, Этим огорчить. Муженек-детинушка Беззаботно спит. Лучина-лучинушка Не ясно горит.
Хорошо девицею Было распевать, Горько молодицею Слезы проливать. Отдали несчастную В добрую семью, Загубили красную Молодость мою. Мне лиха судьбинушка Счастья не сулит. Лучина-лучинушка Не ясно горит.
Я ли не примерная На селе жена? Как собака верная, Мужу предана.
Я ли не охотница Жить с людьми в ладу? Я ли не работница В летнюю страду? От работы спинушка И теперь болит. Лучина-лучинушка Не ясно горит.
Милые родители, Свахи и родня! Лучше бы мучители Извели меня: Я тогда не стала бы Сетовать на вас, Сладко ли вам жалобы Слышать каждый раз? Ах, тоска-кручинушка Сердце тяготит. Лучина-лучинушка Не ясно горит.
Гирин запел серенаду Шуберта:
Песнь моя летит с мольбою тихо в час ночной.
Чувство неведомо откуда взявшейся силы помогло ему наполнить торжествующим властным призывом последние слова серенады:
И на тайное свиданье приходи скорей! Приди, приди.
Песнь моя летит с мольбою Тихо в час ночной. В рощу легкою стопою Ты приди, друг мой. При луне шумят уныло Листья в поздний час, И никто, о друг мой милый, Не услышит нас. Слышишь, в роще зазвучали Песни соловья, Звуки их полны печали, Молят за меня. В них понятно все томленье, Вся тоска любви, И наводят умиленье На душу они. Дай же доступ их призванью Ты душе своей И на тайное свиданье Ты приди скорей!
Девушка села, по-прежнему обратив взор в небо, и, следя за окачивавшимися верхушками высоких сосен, запела старинную и печальную песню:
Выше, выше, смолистые сосны, вырастайте в сиянии дня, Только цепи мои неизносные скиньте, сбросьте, не мучьте меня!
Отворите окно. отворите. Мне недолго осталося жить; Хоть теперь на свободу пустите, Не мешайте страдать и любить! Горлом кровь показалась. Весною Хорошо на родимых полях, — Будет небо сиять надо мною И потонет могила в цветах.
Сбросьте цепи мои. Из темницы Выносите на свет, на простор. Как поют перелетные птицы, Как шумит зеленеющий бор! Выше, выше, смолистые сосны, Всё растет под сиянием дня. Только цепи мне эти несносны. Не душите, не мучьте меня.
То ли песня ль вдали прозвенела, Что певала родимая мать? Холодеет усталое тело, Гаснет взор, мне недолго страдать! Позабудьте меня. схороните. Я прошу вас в могиле своей. Отворите ж окно. отворите, Сбросьте цепи мои поскорей.
Гирин снял со стены репродукцию, повернул ее так, чтобы не отсвечивало стекло, и прочитал стихотворные строчки, написанные крупным четким почерком наискось в правом нижнем углу:
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут, Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим.
Если узнаешь, что ты другом упрямым отринут, Если узнаешь, что лук Эроса не был тугим, Что нецелованный рот не твоим лобзаньем раздвинут, И, несговорчив с тобой, алый уступчив с другим, Если в пустыню сады преобразила утрата, — Пальцем рассеянным все ж лирные струны задень: В горести вспомни, поэт, ты слова латинского брата: «Все же промчится скорей песней обманутый день».
Насколько глубоко непонимание истинно прекрасного, можно видеть в известном стихотворении Дмитрия Кедрина «Красота»: «Эти гордые лбы винчианских мадонн я встречал не однажды у русских крестьянок. »
Д. Кедрин «Красота»
Эти гордые лбы винчианских мадонн Я встречал не однажды у русских крестьянок, У рязанских молодок, согбенных трудом, На току молотящих снопы спозаранок.
Но вернемся к Шкапской. Я бы сказал, она отличается научно верным изображением связи поколений, отражения прошлого в настоящем. Как это у нее:
Долгая, трудная, тяжкая лестница, Многое множество, тьмущая тьма! Вся я из вас, не уйдешь, не открестишься, — Крепкая сложена плотью тюрьма.
Деды дедов моих, прадеды прадедов, Сколько же было вас прежде меня? Сколько на плоть мою вами затрачено С древних времён и до этого дня? Длинная, трудная, тяжкая лестница, Многое множество, тьмущая тьма, — Вся я из вас — не уйдёшь, не открестишься, Крепкая сложена плотью тюрьма.
Ношей тяжёлой ложитесь мне на плечи, — Строю ли, рушу ль, боюсь иль люблю, — Каплями пота, кровавыми каплями, Вы прорастаете в волю мою.
— Но мне больше нравится гордое, помните:
Но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит, Стать может голосом и судною трубой!
«Мы были, мы прошли, нас было очень много, колосья сникшие под режущим серпом, каменья серые по полевым дорогам, мы были, мы прошли, земля наш темный дом. Молчали мы, и нас никто не слышал, и неуслышим будет голос твой, но каждое дитя, что в нас под сердцем дышит — стать может Голосом и Судною Трубой. »
Под аккомпанемент первобытных звуков льющейся воды, шелестящей травы и отдаленного плеска моря, в прозрачных, как газовая ткань, весенних сумерках, она читала ему «Переулочки» — поэму о колдовской девке Маринке, жившей в переулочках древнего Киева.
М. Цветаева «Переулочки»
9
«Лезвие Бритвы» (IV, 156)
Звучным, хорошим голосом он начал старый романс о глазах, как море, от которых не ждешь ничего хорошего, в темной их глубине видятся странные тени.
В них силуэты зыбкие растений и мачты затонувших кораблей.
С бесшабашным шутовством парень рухнул на колени перед Симой, широко развел руки и отогнулся назад.
И я умру, умру, раскинув руки, на темном дне твоих зеленых глаз! —
завопил он, нажимая на слово «умру».
Ю. Визбор «Твои глаза подобны морю. » Стихи А. Саджая в пер. Е. Евтушенко:
Твои глаза подобны морю. Я ни о чем с тобой не говорю, Я в них гляжу с надеждою и болью, Пытаясь угадать судьбу свою.
В них движутся лучи и тени. Чем глубже в них — тем тише и темней. В них силуэты зыбкие растений И мачты затонувших кораблей.
Я знаю все, я не обманут, Я ничего хорошего не жду. Пусть мой корабль туда еще не втянут — Я сам его на камни поведу.
И все страдания и муки Благословлю я в свой последний час, И я умру, умру, раскинув руки На темном дне твоих зеленых глаз.
И помните у поэта: «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой».
Ж.-П. Беранже «Безумцы», пер. Курочкина
11
«Лезвие Бритвы» (IV, 180)
— А мне при первом же взгляде на твою Ирину вспомнились «Стихи в честь Натальи» Павла Васильева, помнишь:
Так идет, что ветки зеленеют, Так идет, что соловьи чумеют, Так идет, что облака стоят.
Так идет, что ветви зеленеют, Так идет, что соловьи чумеют, Так идет, что облака стоят.
Так идет, пшеничная от света, Больше всех любовью разогрета, В солнце вся от макушки до пят.
Знаешь стихотворение Марины Цветаевой про арабского коня? О легенде, что ежели такой конь больше бежать не может, то перекусывает на ходу себе жилу и умирает, истекая кровью.
М. Цветаева
Не возьмешь моего румянца, Сильного, как разливы рек. Ты охотник — но я не дамся, Ты погоня — но я есмь бег.
Не возьмешь мою душу живу, Так на полном скаку погонь Пригибающийся, и жилу Перекусывающий конь аравийский.
Сима и Гирин молча наблюдали за ней. Рита медленно коснулась рукой клавиш, взяла несколько нот и вдруг заиграла красивую тревожную мелодию, никогда не слышанную прежде Гириным. Он вопросительно посмотрел на Симу.
Тянется дорога, дорога, дорога, Катятся колеса в веселую даль. Что ж тогда на сердце такая тревога, Что ж тогда на сердце такая печаль!
— Песенка шофера из бразильского кинофильма, — шепнула Сима.
Рита продолжала петь о спутнице, сидящей рядом, о том, что поворот сменяется поворотом, а далекая цель не показывается.
Фильм «Там, где кончается асфальт», 1956 г.
Сейчас мы знаем эту мелодию в версии 1962 г. («Крепче за баранку держись, шофер!»)
Тянется дорога, дорога, дорога. Катятся колеса в далекую даль. Что ж это на сердце такая тревога? Что ж это на сердце такая печаль?
Что же ты глядишь на меня виновато? Что же ты опять невеселый такой? Снова наше счастье умчалось куда-то, Из-за поворота нам машет рукой.
У тебя глаза золотистого цвета, Возишь ты беду на фургоне своем. Хочешь, мы поделим одну сигарету И по белу свету покатим вдвоем?
Нам издалека доносит ветер Шорохи листвы и звон цикад. У кого надежда есть на свете, Тот уже и счастлив, и богат. И опять — дорога, дорога, дорога. Едем мы с тобою не день и не год. Кажется, до цели осталось немного, Но — за поворотом опять поворот.
Так же как и сердце — «у всех одинаково бьется, но разно у всех живет», — внезапно пропел он.
Мих. Кузмин, 1917
У всех одинаково бьется, Но разно у всех живет.
Сердце, сердце, придется Вести тебе с небом счет. Что значит: «сердечные муки»? Что значит: «любви восторг»? Звуки, звуки, звуки Из воздуха воздух исторг.
— Моя «боевая»? С ней я всегда переживаю невзгоды и обиды. Но, пожалуй, вы будете смеяться, если я скажу, что это «Варяг». Не та, где якоря поднимают, а та, где плещут холодные волны. Вот! «Сбита высокая мачта, броня пробита на нем, борется стойко команда с морем, врагом и огнем!» — Баритон Гирина загремел на всю комнату, так что Сима вздрогнула.
Гибель «Варяга» — «Плещут холодные волны. ». Стихи Я. Репнинского. Февраль 1904 // Русские песни и романсы / Вступ. статья и сост. В. Гусева. — М.: Худож. лит., 1989.
Плещут холодные волны, Бьются о берег морской. Носятся чайки над морем, Крики их полны тоской.
Мечутся белые чайки, Что-то встревожило их, — Чу. Загремели раскаты Взрывов далеких, глухих.
Там, среди шумного моря, Вьется андреевский стяг, — Бьется с неравною силой Гордый красавец «Варяг».
Сбита высокая мачта, Броня пробита на нем. Борется стойко команда С морем, с врагом и огнем.
Пенится Желтое море, Волны сердито шумят; С вражьих морских великанов Выстрелы чаще гремят.
Реже с «Варяга» несется Ворогу грозный ответ. «Чайки! снесите отчизне Русских героев привет.
Миру всему передайте, Чайки, печальную весть: В битве врагу мы не сдались — Пали за русскую честь.
Мы пред врагом не спустили Славный андреевский флаг, Нет! мы взорвали «Корейца», Нами потоплен «Варяг»!
Видели белые чайки — Скрылся в волнах богатырь, Смолкли раскаты орудий, Стихла далекая ширь.
Плещут холодные волны, Бьются о берег морской, Чайки на запад несутся, Крики их полны тоской.
Едва Екатерина Алексеевна услышала громкое исполнение стихотворения «Четыре» известного геолога Драверта, положенного Андреевым на свою собственную мелодию, как поняла, что муж получил очередной «пинок судьбы», как он называл крупные неприятности.
Я встретил четвертую. Россыпь хрустела, Брусника меж кедров цвела. Она ничего от меня не хотела, Но самой желанной была.
. мокрая Сима, прижавшись щекой к его спине, пела весело, как бы дразня непогоду:
Жил я в новенькой деревне, не видал веселья, Только видел я веселье в одно воскресенье. По задворкам девица водицу носила, Не воду носила — дорожку торила.
Плеск дождя, шумящие под колесами брызги создавали естественный аккомпанемент словам.
Коромысло тонко гнется, свежа вода льется, То не свежа вода льется — девица смеется! Сердце молодецкое бьется, бьется.
«Жил я в новенькой деревне, не видал веселья. » // Великорусские народные песни / Изд. проф. А.И. Соболевским. — Т. V. — СПб., 1899. — С. 1—608.
Жилъ я въ новенькой деревнѣ, не видалъ веселья; Только видѣлъ я веселье въ одно воскресенье. По задворочкѣ дѣвица водицу носила; Не воду она носила, — дорожку торила. Два ведерочка дубовы, обручи кленовы; Коромысло тонко гнется, свѣжа вода льется; Не свѣжая вода льется, — дѣвица смѣется. Въ окошечко парень смотритъ, два словечка молвитъ: «Если бъ ты, моя милая, не такая была, Не такая, радость, была, прочихъ не любила, Ты бы прочихъ не любила, меня не сушила. »
Он не то напевал почти неслышно, не то нашептывал, и Сима уже знала, что так он утешает сам себя в трудные минуты жизни. Она приблизилась бесшумно, понимая, что мужу нельзя мешать в такие моменты. Сима услышала слова романса «Ни отзыва, ни слова, ни привета» и поразилась глубине его значения, неожиданно открывшейся ей в горькой тоске этой ночи. Гирин, смотревший на высокие созвездия, опустил голову. Голос его дрогнул и прервался с последними словами — «Как в мрак ночной упавшая звезда».
Слова А. Апухтина, музыка П.И. Чайковского
Ни отзыва, ни слова, ни привета, Пустынею меж нами мир лежит, И мысль моя с вопросом без ответа Испуганно над сердцем тяготит: Ужель среди часов тоски и гнева Прошедшее исчезнет без следа, Как легкий звук забытого напева, Как в мрак ночной упавшая звезда?
Двадцать дней, как плыли каравеллы, Встречных волн проламывая грудь. Двадцать дней, как компасные стрелы Вместо карт указывали путь.
Напевая эти древние слова на мелодию «Вспаханного Рая», Чеди Даан ворвалась в круглый зал, увидела Фай Родис, склонившуюся над машиной для чтения, и смутилась.
Н. Гумилев «Открытие Америки. Песнь вторая»
20
«Час Быка» (V. 2, 40)
Фай Родис, обхватив пальцами твердый подбородок, поставила локти на стол. Несколько минут она оставалась в этой позе, потом запела сильным высоким голосом:
Свежей и светлой прохладой Веет в лицо мне февраль. Новых желаний — не надо, Прошлого счастья — не жаль.
Нежно-жемчужные дали Чуть орумянил закат. Как в саркофаге, печали В сладком бесстрастии спят.
Нет, не укор, не предвестье — Эти святые часы! Тихо пришли в равновесье Зыбкого сердца весы.
Миг между светом и тенью! День меж зимой и весной! Весь подчиняюсь движенью Песни, плывущей со мной.
«Но миллионы лет на веру наших да! ты отвечаешь — нет!», — пропела Родис, перефразируя одного из своих любимых древних русских поэтов.
Вальс при свечах. О. Фельцман, А. Вознесенский:
Минуты как года Но миллионы лет На чьи-то сотни Да Ты отвечаешь Нет!
— Что за песня? — отрывисто спросил он, ускоряя и без того бешеный бег вагона.
— «Нырнуть стремительно и непреклонно в глубокий и застойный водоем и отыскать, спасти из мути донной. » — начала переводить Родис на язык Ян-Ях.
23
«Час Быка» (V. 2, 175)
«Две песни военного периода ЭРМ, недавно переведенные Тир Гвистом. Мелодии оставлены без изменения».
«Молитва о пуле», — сказала Веда, и ее низкий сильный голос наполнил большую комнату дворца.
Обращение к какому-то богу с мольбой о ниспослании гибели в бою, потому что в жизни для человека уже более ничего не оставалось.
— «Смертельную пулю пошли мне навстречу, ведь благодать безмерна твоя», — повторила Чеди.
«Молитва офицера». Написано неизвестным офицером на фронте в 1917 году. Отрывки встречаются так же под названиями «Я — русский офицер» и «Молитва о пуле». Текст есть в книге Шляпникова А.Г. «Семнадцатый год». Листок с текстом этой «Молитвы офицера» был найден на груди генерала Л.Г. Корнилова в день его трагической гибели от снаряда под Екатеринодаром.
Христос Всеблагой, Всесвятой, Бесконечный, Услыши молитву мою. Услыши меня, мой заступник предвечный, Пошли мне погибель в бою.
Смертельную пулю пошли мне навстречу, Ведь благость безмерна твоя. Скорее пошли мне кровавую сечу, Чтоб в ней успокоился я.
На родину нашу нам нету дороги, Народ наш на нас же восстал, Для нас он воздвиг погребальные дроги И грязью нас всех забросал.
Три года мы тяжко, безмерно страдали, Заветы России храня. Мы бились с врагами, и мы не считали Часами рабочего дня!
В глубоких молитвах без счета и меры В своих и враждебных краях Сном вечным уснули бойцы-офицеры, Погибшие в славных боях.
Правительство, новые люди науки, И много сословий и лиц Пожали убийцам кровавые руки, Прославивши наших убийц.
В Москве лишь тому не нашлося примеров. Святая Москва наших дней Не пролила крови своих офицеров Могучей десницей своей.
Молись же за нас ты, Москва золотая, Молися о нашей судьбе. Тебя не увидим мы больше, родная, Никто не вернется к тебе.
Товарищи наши в боях погибали Без меры, числа и конца; Нам всем, умирая, одно завещали — Войну довести до конца.
Чтоб область противника нашею стала, Чтоб нам же открыли моря, Чтоб вечно над Русской Землею сияла Свободы и счастья заря!
А ныне толкуют уже в Петрограде, О том, чтобы мир заключить! Чтоб ради покоя и золота ради Россия навек погубить.
А скоро придут и иные, другие — Вильгельма «Великим» назвать, Пред ним преклонить покоренные выи И прах его ног целовать.
Скорей же в окопы, друзья-офицеры, Не будем мы этого ждать. Скорей подавайте солдатам примеры, Как надо в бою умирать.
Не надо далеких и долгих примеров: России надежный оплот, Лишившись своих боевых офицеров, Балтийский бездействует флот!
Терпенья исполнилась нашего мера — Народ с нас погоны сорвал И званье святое бойца-офицера В вонючую грязь затоптал.
Когда же пред вечною волею Бога Пройдут дни Великой войны, Тяжелая ляжет пред нами дорога, Увидим тяжелые сны.
Когда по окопам от края до края Отбоя сигнал прозвучит, Сойдемся, семья офицеров родная, Последнее дело свершить.
Тогда мы оружье свое боевое, Награды, что взяли в бою, Глубоко зароем под хладной землею И славу схороним свою.
На Родину нашу нам нету дороги, Народ нас на нас же восстал, Для нас же воздвиг погребальные дроги И грязью нас всех забросал.
Другая песня показалась еще более невероятной:
Счастлив лишь мертвый! Летят самолеты, Пушки грохочут и танки идут, Струи пуль хлещут, живые трепещут, И горы трупов растут.
Веда Конг пела, склоняясь к рокочущим тоскливо и грозно струнам. Незнакомая горькая черточка искажала ее губы, созданные для открытой улыбки.
В море выйдем ли — [Наши] трупы будут мокнуть в воде, В горы выйдем ли — Травой порастут [наши] трупы. Императора Подле умрём же, Назад не оглядываясь.
4094 <1-й год Тэмпё-кампо [749], 12-й день 5-й луны> Ода, сложенная по случаю императорского указа о том, что из провинции Митиноку прислали золото
Струи пуль хлещут, живые трепещут, И горы трупов растут. Выйдешь на море — трупы на волнах. Выйдешь на поле — трупы в кустах, Сакуры ветки быстро увянут, Все, кто живые, мёртвыми станут.
В диком поле трупы валяются, В диком море трупы качаются, Листья сакуры тоже увянут, Все живые мертвыми станут.
25
«Час Быка» (V. 2, 176) Самые большие поэты тех времен позволяли себе стихи вроде этих. — Родис произнесла низко и громко: — «Пули погуще по оробелым, в гущу бегущим грянь, парабеллум!»
М. Маяковский «150 000 000»
26
«Час Быка» (V. 2, 177)
Звуки с визгом, то понижаясь, то повышаясь, расплывались в приглушенном рычании. В этот хаос ломающейся, скачущей мелодии вступил голос Фай Родис:
Оглушительный свист и вой, будто вспышка атомного пламени, взвились следом, и музыка оборвалась.
— Что это было? Откуда? — задыхаясь, спросила Чеди.
— «Прощание с планетой скорби и гнева», пятый период ЭРМ. Стихи более древние, и я подозреваю, что поэт некогда вложил в них иной, лирический, смысл.
Н. Гумилев «Природа»
27
«Час Быка» (V. 2, 180)
— Есть древняя песенка: «Я не знаю, что ждет в темноте впереди, и назад оглянуться боюсь!»
Без тебя. Анна Герман. Стихи Л. Дербенева.
Там, где рядом бродили вчера мы с тобой, Я шагаю одна наугад. Дождь прошёл, и на чёрном стекле мостовой Голубые созвездья лежат.
А город спит, и в окнах ни огня, И далеко ещё начало дня, И на блестящей мокрой мостовой Мерцают звёзды под ногами у меня. Я без тебя иду в полночной мгле, И каждый шаг так трудно делать мне По мостовой, по чёрному стеклу, По бесконечным звёздам, спящим на земле.
Может быть, мне лишь снится асфальт под ногой, Может быть, я на Млечном Пути, Чтобы где-то вдали на планете другой Настоящее счастье найти?
Подо мной облака, города и дожди, Там осталась обида и грусть. Я иду и не знаю, что ждёт впереди, А назад оглянуться боюсь.
Я без тебя иду в полночной мгле, И каждый шаг так трудно делать мне По мостовой, по чёрному стеклу, По бесконечным звёздам, спящим на земле.
Они торжественно запели протяжный древний иранский гимн: «Хмельная и влюбленная, луной озарена, в шелках полурасстегнутых и с чашею вина. Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ!»
Антология суфийской поэзии Хафиз, газели.
Хмельная, опьяненная, луной озарена, В шелках полурасстегнутых и с чашею вина (Лихой задор в глазах ее, тоска в изгибе губ), Хохочущая, шумная пришла ко мне она.
Сбывались слова древнего поэта, желавшего человеку быть «простым, как ветер, неистощимым, как море, и насыщенным памятью, как Земля».
М. Волошин «Дом поэта». 25.12.1926.:
Поэтому живи текущим днём. Благослови свой синий окоём. Будь прост, как ветр, неистощим, как море, И памятью насыщен, как земля. Люби далёкий парус корабля И песню волн, шумящих на просторе. Весь трепет жизни всех веков и рас Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.
«О, эти сны о небе золотистом, о пристани крылатых кораблей!» — вспомнила Родис стихи древнего поэта России
М. Волошин «Священных стран вечерние экстазы. » (1907)
31
«Час Быка» (V. 2, 322)
Она постаралась поэтичнее передать тормансианам стихотворение древнего русского поэта.
«Голодом и страстью всемогущей все больны — летящий и бегущий, плавающий в черной глубине. » И певучую концовку: «И отсталых подгоняет вновь плетью боли голод и любовь!»
Н. Гумилев «Открытие Америки. Песнь первая»
И струится, и поет по венам Радостно бушующая кровь. Нет конца обетам и изменам, Нет конца веселым переменам, И отсталых подгоняют вновь Плетью боли Голод и Любовь.
Дикий зверь бежит из пущей в пущи, Краб ползет на берег при луне, И блуждает ястреб в вышине, — Голодом и Страстью всемогущей Все больны — летящий и бегущий, Плавающий в черной глубине.
Тесные клетушки-комнатки, в которых теперь она постоянно бывала, невыносимо сдавливали ее. «Временами не справясь с тоскою и не в силах смотреть и дышать», Чеди отправлялась бродить, минуя маленькие скверы и убогие площади, стремясь выбраться в парк.
Н. Гумилев «Девочка»
Временами, не справясь с тоскою И не в силах смотреть и дышать, Я, глаза закрывая рукою, О тебе начинаю мечтать.
Перед нею устроился скульптор Ритин; полностью уйдя в свои наброски, он потихоньку напевал что-то очень знакомое. Фай Родис вспомнила: это была древняя мелодия Земли, вспомнила и слова к ней: «Мне грустно потому, что я тебя люблю».
М. Лермонтов. «Отчего»
Мне грустно, потому что я тебя люблю, И знаю: молодость цветущую твою Не пощадит молвы коварное гоненье. За каждый светлый день иль сладкое мгновенье Слезами и тоской заплатишь ты судьбе. Мне грустно. потому что весело тебе.
«Свой последний год живу на свете В городах других не побывав. »
— В ней похоронен знаменитый поэт очень древних времен, — заметила Веда.
— Там высечена надпись, вот она, — физик раскрыл листок металла, провел по нему короткой линейкой, и на матовой поверхности выступили четыре ряда синих значков.
— О, это европейские буквы — письменные знаки, употреблявшиеся до введения всемирного линейного алфавита! Они нелепой формы, унаследованной от пиктограмм еще большей древности. Но этот язык мне знаком.
— Несколько минут тишины! — потребовала она, и все послушно уселись на камнях.
Веда Конг стала читать:
Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли. Я ж уношу в свое странствие странствий Лучшее из наваждений Земли.
Выйди на кровлю. Склонись на четыре Стороны света, простерши ладонь. Солнце. Вода. Облака. Огонь. — Все, что есть прекрасного в мире.
Факел косматый в шафранном тумане. Влажной парчою расплесканный луч. К небу из пены простертые длани. Облачных грамот закатный сургуч.
Гаснут во времени, тонут в пространстве Мысли, событья, мечты, корабли. Я ж уношу в свое странствие странствий Лучшее из наваждений земли.
22 июня 1926, Коктебель
В мыслях настойчиво звучал рефрен стихотворения поэта Эры Разобщенного Мира, переведенного и недавно положенного на музыку Арком Гиром. Дар Ветер сказал ей однажды в ответ на нежный укор:
И ни ангелы неба, ни духи пучин Разлучить никогда б не могли, Не могли разлучить мою душу с душой Обольстительной Аннабель-Ли!
«Другая сторона любви — Что глубоко и широко, как море То отзовется душным коридором, И этого не избежать — оно в крови!»
Заутра я приду к заветному порогу И имя тайное таинственно спрошу. Мне скажут: «Здесь!» — я весь воскликну: «Слава богу!»
Мне скажут: «Нет!» — ни слова не скажу, Но медленно по лестнице высокой Я потащусь в торжественный покой; Приветом заглушу порыв тоски глубокой, Улыбкой оживлю печальный образ мой. Клянусь! Никто моих страданий не заметит.
Но если «здесь!». Не поручусь! В очах Любовь волшебным пламенем засветит, И вспыхнет жизнь во всех моих чертах. Как вихрь, я пролечу дрожащие ступени, Войду. — и долу упадет мой взор, Без мыслей потечет несвязный разговор, И задрожат смущенные колени.
Так грешный жрец, входя в заветную святыню, Заранее ведет беседу с божеством. Вошел, узрел блестящую богиню — И пал немой во прах пылающим челом.
«Но это сон. Волны веселой пену Давным-давно не режут клипера. »
Д. Лухманов («На суше и на море» 1911)
40
«Звездные корабли» (III, 359)
«Ой, ты, Волга-матушка, русская река, пожалей, кормилица, силу бурлака!»
Ой, ты Волга-матушка, русская река! Пожалей, кормилица, силу бурлака. Ой, да по бережку с бечевой ходил, Силу богатырскую в хомуте сгубил. Ой, да да ой, да. Ой, да да ой. Ох! Устали ноженьки, лямка давит грудь. Прикажи, кормилица, ветерку подуть! Ох, да по бережку с бечевой ходил Силу богатырскую в хомуте сгубил. Ой, да да ой, да. Ой, да да ой.
Также возможен вариант, взятый из книги: Волга в песнях и сказаниях / Сост. К.И. Дворецкова. Саратовское областное издательство, 1937. 167 с.
Волга, моя матушка, Русская река, Пожалей, родимая, Силы бурлака!
«Идет бодайбинец-старатель по Витиму в ужасный мороз. »
«Узнаешь, мой княже, тоску и лишенья, великую страду, печаль. »
Княже, тебе угрожает опала и заточенье в дальнем краю, отнимется власть и богатство, и знатность навек от тебя. Ни слава в минувшем, ни доблесть, ни знанье — ничто не спасет тебя. Судьба так решила. Узнаешь, мой княже, нужду и лишенья, великую страду-печаль. В той страде, в горючих слезах познаешь ты всю правду земли.
«Погибель верна впереди. и тот, кто послал нас на подвиг ужасный — без сердца в железной груди. »
. Погибель верна впереди, И тот, кто послал нас на подвиг ужасный, — Без сердца в железной груди.
Мы — жертвы. Мы гневным отмечены роком. Но бьет искупления час — И рушатся своды отжившего мира, Опорой избравшего нас. О день лучезарный свободы родимой, Не мы твой увидим восход! Но если так нужно — возьми наши жизни. Вперед, на погибель! Вперед!
«Ты, родина, долго страдала, сынов своих верных любя. »
Примечания
1. В ПСС стоит «часы» — очевидно, опечатка. Цитата дается по изданию: И.А. Ефремов. Час Быка: Научно-фантастический роман. Послесловие Е.М. Неёлова. Петрозаводск: Карелия, 1991. С. 36.