Житковский горка о чем
Житковский горка о чем
Интервью с Алексеем Житковским
Пьеса «Горка» Алексея Житковского оставила яркий след в фестивальной программе. Запомнился живой юмор, сложные характеры главных героев и прекрасная игра актёров. В интервью автор рассказал о процессе создания пьесы и о своем жизненном пути.
Расскажи, как ты начал писать?
В 2004 году я учился в Томске. На тот момент у меня уже было одно высшее образование – я закончил химический факультет, а в Томск приехал переучиваться на нефтяника. Там начал ходить в киноклуб, его вела Ада Бернатоните, киновед, закончившая ВГИК. И вот в этом киноклубе я, можно сказать, подсел на художественные фильмы, артхаус, авторское кино. Потом в течение примерно шести лет работал в нефтяной компании, но у меня была другая мечта. Я взял отпуск и поехал поступать во ВГИК на сценарный факультет. Поступил совершенно случайно! Там и учился писать сценарии. Нефтянку оставил, сделался сценаристом. Были у меня потрясающие преподаватели по театру – Ольга Купцова и Кристина Матвиенко, они привили интерес и к действительности, и к драматургии. Я решил попробовать написать пьесу на двоих человек, пьеса называлась «Мизантроп». Неожиданно она победила в конкурсе «Евразия» у Николая Коляды. Когда же я туда приехал, то мне понравилась атмосфера, люди. Вокруг все начали спрашивать: «А что у вас есть ещё?» Вот я и стал писать ещё. Ну а теперь считаю, что это моё основное занятие.
Вкладывал ли ты в название «Горка» какой-то образ?
Да, конечно. У меня работа над пьесой началась как раз с этого образа. Несколько лет назад мне захотелось написать такую пьесу, в которой бы все объединялись некой одной ситуацией. Например, люди собираются ради какого-то единого дела, ну, как часто у нас бывает: субботник, посадка деревьев или, допустим, постройка горки. Люди собираются, но почему-то у них ничего не получается, всё разрушается, валится. И вот мне захотелось исследовать эту ситуацию. Сначала у меня ничего не сходилось, почему-то не получалось просто вот так всех собрать. И только в этом году всё сошлось. Особенно после того, как я нашел переписку родителей в вайбере моей супруги, – у меня у самого ведь дети ходят в детский садик. Тогда всё встало на свои места – появился герой, всё начало двигаться. А этот образ горки, он тоже существует в пьесе. Мне нравится, что когда происходит какое-то действие, то над этим действием висит такой образ горки. Как-то так.
Марфа интересно, по-своему, решила пьесу. Были ли в самой читке неожиданные для вас моменты?
Дело в том, что я уже делал читку этой пьесы у себя в Нижневартовске. У нас есть театральное объединение, в котором мы с нашими актёрами читаем современную драматургию. Я там время от времени какие-то свои пьесы тестирую на людях. И вот, когда мы делали читку «Горки» на телевидении, то я сам её как бы немножко ставил. И у меня тогда было другое решение. Настя, главная героиня, была очень хрупкой девушкой, поэтому возникал контраст между её внешней грубостью и внутренней хрупкостью. Зульфия Фаридовна выступала на контрасте с Настей, она была такой мощной заведующей, всех подавляющей. А на прошедшей читке получилось наоборот. Полина Райкина, очень фактурная, на мой взгляд, сильная, волевая играла Настю. А заведующая напротив, маленькая такая. И это очень круто, что у меня сломался стереотип по отношению к героям. Я их представлял так, а можно, оказывается, и по-другому. Это замечательно, что все так многозначно. Значит, можно повернуть в разные стороны, и все равно будет работать.
Сама читка получилась очень ритмичной и даже музыкальной: ты, когда писал пьесу, думал об этом?
Да, я это всегда проверяю. Смотрю по сценам, чтобы у каждой был какой-то свой ритм, чтобы этот ритм не был монотонным, чередовался – для меня это важно. Ведь это работает на зрительское восприятие. Я всегда читаю пьесу для себя, проверяю на слух, чтобы слышать – работает ритм или не работает, если нет, то ищу, где-что сломалось. Мне кажется, на этой читке они верно всё сделали: и интуитивно, и ритмически, мне очень понравилось.
Какие театры или режиссёры тебе сейчас интересны?
Я не могу сказать, что я фанат чего-то одного. Мне нравится абсолютно разный театр. С одной стороны, мне интересно то, как работает Борис Павлович, человек, который максимально стремится дистанцироваться от режиссуры и создать некое поле, где все были бы режиссёрами. С другой стороны, мне симпатичен театр, скажем так, Бутусова, который, на мой взгляд, абсолютно тоталитарен и по отношению к актёрам, и к зрителям. Когда существуют такие разные полюса, это хорошо, в них можно существовать. Плохо, когда существует какой-то один театр, который вводится в рамки обязательного. Я за растаскивание этих границ, чтобы всему была своя альтернатива, а у человека был выбор.
Из тех читок, на которых ты смог побывать на «Любимовке», на какие ты обратил внимание?
Они тоже все разные. Те, что я видел, как будто даже из разных миров. Например, мне понравилась читка на такую злободневную тему, как конфликт на Украине – «Файлы мертвых славян». Пьеса сделана как-то лаконично, сдержанно, она меня очень тронула. Возможно, вот этой своей минималистичной формой. Мне кажется, мог бы быть даже такой спектакль, интерактивный или променад. Человек находится в темном пространстве и слушает кислородные файлы. Звуковой спектакль. Но мне также понравилась и эмоциональная читка пьесы «Вторник короткий день». Её поставил Виктор Рыжаков, с замечательной актрисой – Ольгой Лапшиной. Она получилась в формате традиционного русского психологического театра. А пьеса Миши Дурненкова «Как эстонские хиппи развалили Советский союз» показалась мне интересной потому, что совмещает в себе и сюжетность, и глубокую тематику, и яркое исполнение. Она похожа на мультфильм «Жёлтая подводная лодка», посвящённый группе Битлз, и другие такие же психоделические мультфильмы 70-х. Ещё мне понравилась самая первая читка, на которой я смог побывать – «Комната умирает» Микиты Ильинчика. Пьеса молодого белорусского режиссёра и драматурга была сделана в каком-то совершенно свободном формате. И хотя все говорили, что это прямо-таки про Беларусь, мне понравилась сама форма.
Житковский горка о чем
О читке пьесы «Горка»
Действие пьесы Алексея Житковского происходит в Сибири: середина декабря, молодая воспитательница подготовительной группы «ПЧЕЛКИ» готовится к новогоднему утреннику, а еще, ей нужно построить горку. Горка в пьесе — это и её судьба, по которой она стремительно скатывается, и жизнь, такая же ненужная и абсурдная. В финальной сцене все близкие Насте люди, неожиданно для неё, собираются вместе, чтобы помочь достроить ей её ГОРКУ, что тоже символично. Ценны в тексте не только образы. Через смех и юмор автор смог зацепить серьёзные проблемы. Пьеса выступает против той нечеловеческой системы, в которой приходится существовать главным героям. Настя, сильно изменившаяся с момента появления мальчика Озода, пытается если не противостоять, то хотя бы разобраться в сложившихся обстоятельствах.
Читка прекрасно раскрыла все смыслы текста. Многие отметили талантливую режиссуру и игру актёров. Действия разворачивались мгновенно, герои быстро становились объемными и неоднозначными, что вызвало много споров на обсуждении. Прозвучали вопросы: кто заведующая, воплощение античеловеческой системы или просто «уставший воин на этой войне»? Изменилась Настя после всего случившегося или осталась прежней? Можем ли мы что-нибудь изменить?
Обсуждение помогло глубже погрузиться в пьесу.
Михаил Дурненков, драматург, арт-директор «Любимовки», сразу предложил подключиться драматургам, обсудить, о чем пьеса, поговорить профессионально: «Кто детей играть будет в театре? (смех) Потому что эта пьеса вполне себе такое предложение, театр работает, что называется».
Александр Железцов, драматург, один из основателей фестиваля «Любимовка»: «Пьеса, конечно, очаровательная, она оставила сильное впечатление. Каким-то странным образом она перекликается с сегодняшним мастер-классом Кирилла Глушаева про импровизационный театр. Он очень хорошо сказал: «Юмор рождается не из “комикования”, а из неожиданной правды». Вот это как раз тот самый случай, когда юмор рожден из неожиданной правды и смешения жанров, и это хорошо работает. Но, чтобы совсем уж не растекаться в сиропе, и, если представить эту пьесу идеальной, мне несколько не хватает детей. Тут ведь хорошее поле для работы, потому что в детях всегда видны их родители, тут и социальная разница. Вот с этим можно было бы ещё немножко поиграть. Но это уже совершенствование достигнутого, пьеса чудная, поздравляю автора».
В самой пьесе для драматурга Андрея Иванова было особенно ценным «Воссоздание вот этого мира, близкого мне. Моя мама – педагог в детском саду, я постоянно слышал эти истории. Мне понравились женские образы, все женщины сделаны блестяще. Единственное, лично для меня, здесь есть некая абсурдистская пережатость, но всё получилось очень круто. Может быть, соглашусь с Александром, детей немного не хватило, вместо детей представлены в основном маски. Мы слышим трёх-четырех, а в детском саду главное напряжение – это ор, дети много шумят».
Алексей Житковский, автор, заметил, что в пьесе есть сцены в актовом зале, и они могут быть достаточно шумными и массовыми. «Когда я писал, то думал о тех, кто будет ставить. Им же будет тяжело решать это».
Александр Железцов: «А мне кажется, что не надо будет ничего решать. Я вспомнил, как когда-то видел чудный канадский спектакль, где детей играли взрослые актеры-мимы. Это просто изменение пластики, другой способ движения — это мгновенно считывается, и дальше ты видишь перед собой маленьких детей, ничего там особенного решать не надо».
Анна Банасюкевич, критик, арт-директор фестиваля «Любимовка»: «Действительно, блистательная читка, она мне помогла ещё больше полюбить этот текст. Вот вы сейчас говорили про детей, про их количество, а мне кажется тут их так мало потому, что эта пьеса скорее не про детей, а про взрослых. Что мир взрослых делает с миром детей, как мы организовываем этот мир детства, как мы превращаем его в территорию бесконечного фронта. Мне кажется, как-то правильно была выбрана интонация в первом монологе-чате. Настя напоминала в нем человека, прорывающегося через какую-то преграду, прокладывающего путь среди отрядов. И в этом есть понимание автора, некоторая сочувственная интонация по отношению ко всем персонажам. Потому что каждый обустроился в этой системе как мог: родители, пытаясь утвердиться в этой сложной и странной иерархии, заведующая, которая сначала мне показалась воплощением античеловеческой системы, тоже, просто уставший, разочаровавшийся солдат на этой войне. Она понимает, что не может что-либо изменить, поэтому пусть оно как-то так всё идет, нет смысла долбиться в ворота. А главная героиня, которая ещё молодая, просто проламывает дорогу, бессознательно прёт по своему пути, потому что интуитивно чувствует, что так надо, что у неё есть интуитивное призвание, которое она для себя ещё не сформулировала. И в финальной сцене, когда она видит тех людей, которых меньше всего ценила, мне кажется, признание для неё становится осознанным. Это жизнеутверждающая пьеса, в которой говорится о том, что, когда есть тоталитарная, античеловеческая система, тем не менее, работают горизонтальные связи. Люди сами собираются, и в этом – наше спасение».
Андрей Иванов: «Ещё, мне не хватает бекграунда главной героини. Мне всегда было интересно, почему люди идут в помогающие профессии, почему терпят этот ад. Зачем ей это нужно, если это её так убивает. Я мало узнал о Насте, может быть, поэтому мне не совсем раскрыт её внутренний конфликт». Андрей замечает, что у Насти ведь есть нормальный мужчина, неужели материнский инстинкт мог перечеркнуть отношения. Что подточило их нормальные отношения?
С Андреем не согласился зритель: «Бекграунд Насти мне как раз очень понятен. Она приходит к детям в эту страшную вертикальную атмосферу, в зону ответственности, на неё всё давит, поэтому она постоянно лает, от всех открещивается. И вдруг появляется Озод, и вся её агрессия пропадает. Её внутренняя энергия, которая раньше направлялась на саморазрушение, теперь превращается во что-то материнское, понятное, естественное для неё. А Олег просто ещё не готов, его агрессия естественна. Мне тут всё понятно».
Многие из зрителей обратили внимание на диалог-переписку в вайбере, оказавшуюся знакомой и жизненной. «Когда я начал всё это читать, — объясняет один из слушателей, — то понял: нет там никакой абсурдистской пережатости. Это чистая документальность».
Возникли споры и про финал пьесы, который автор оставил открытым. Михаил Дурненков: «У меня вопрос к автору: когда Настя стоит в красной куртке с всклокоченными волосами, в ней уже что-то изменилось?»
Алексей Житковский: «Я надеюсь, что да. Ради этого все и затевалось, мне очень важно, что она возвращается».
Евгений Казачков, драматург, арт-директор фестиваля «Любимовка», отметив очарование характеров и среды в пьесе, обратил внимание на содержательные, структурные моменты финала. «Мне не хватило как минимум одной сцены, которая по идее должна произойти между разбитым стеклом и красной курткой. Потому что эта сцена, которая осталась за кадром, она ключевая и самая главная». Он замечает, что «последняя сцена все-таки вытягивается актёрами» – они делают большие паузы и акцентируют интонации, и мы прекрасно видим то, что не до конца раскрыто в пьесе. «Я не говорю, что надо всё разжёвывать, но какая-то её внутренняя перемена, щелчок могли бы быть раскрыты через какой-то образ. На мой взгляд, там есть место и пространство для этого».
Алексей Житковский: «Для меня это был вопрос. Я много мучился над финальной сценой, были разные вопросы: почему она возвращается? изменится она или не изменится? Может быть, ей просто идти некуда. У неё есть расписание – в 11:00 строим горку, и она уже на автомате, как сломленный человек, идёт, и вдруг видит, что не одна».
Для Марфы Горвиц, режиссёра читки, стало важным четкое обозначение темы пьесы: «Это тема амбразуры, тема галер. Почему-то именно в России все девочки с пяти лет идут в балет, все занимаются, молодцы, хотя в других странах нет такой амбразуры, как у нас. Для меня скорее эта пьеса не ответ, а вопрос». Марфа говорит, что через образ заведующей хотела передать этот усталый мир, который у нас тянется веками, начиная с ГУЛАГа, с детского сада, и это неистребимо. Она задается вопросом: «Почему у нас так? Почему у нас система вот такая?»
Житковский горка о чем
Большое культурное событие для нашего города случилось сегодня. В театре для детей и молодежи состоялась премьера спектакля «Горка», который поставил приезжий молодой режиссёр.
Сюжет понятный. Воспитательница детского сада, недавняя выпускница колледжа, доведена до ручки детьми, их родителями, начальством, сожителем, дворником, коллегами и, главное, самой собой. Она настолько погружена в работу, что в какой-то момент работа перемешивается с жизнью, ночные кошмары переходят в дневные и наоборот, наступает коллапс, из которого самостоятельно не выбраться. Она, что называется, не в ресурсе, не в моменте.
Ещё и эта горка.
Вообще, чувствуется свежесть, не побоюсь этого слова, новаторство для кемеровского театра. То ли после лета, то ли связано с приезжим режиссёром.
Сам материал сродни Сальникову (ну люблю я его), только в драматургии, и юмор такой же, ситуативный, абсурдный и добрый. И, ох уж, эти детские утренники, одни проблемы для взрослых.
Горячо советую сходить. Посмеяться, попереживать, насладиться игрой и театром.
Отличное открытие юбилейного сезона!
Сюжет пьесы посвящен трагичному мировосприятию и детской травме воспитательницы. Невротическое состояние Насти придает драматичный, страшный облик всей «производственной» теме спектакля.
Показаны психологические роли – нарцисса – перфекциониста (заведующая садика, муз руководитель), тревожного стареющего инфантила (снимающая с себя ответственность медсестра, мечтающая доработать до пенсии), спасателя (дворник, воспитательница Оля). Натянутые улыбки, самолюбование взрослых, привыкших легко получать внимание и послушание от детей.
Спектакль отличается продуманной вовлеченностью зрительного зала. Еще в фойе всем пришедшим раздали тексты песен. Зрители интуитивно начинали помогать, петь песни, отвечать на вопросы, «спасать воспитательницу». Программу напечатали на масках для детского утренника, которые тоже раздавали в фойе. Зрители становятся детьми детского сада, перед которыми разыгрывается внутренняя психологическая драма.
Люди, сидевшие в зале получили разные флэшбэки. Я, например, больше всего ассоциировала происходящее на сцене не со своими детскими травмами, а с печальным опытом посещения сада моим сыном. Главное попадание в том, что правда жизни подтверждает представление Насти о мире взрослых. Казарменность детских учреждений мы знаем в реальной жизни. Холодная рациональность, к которой приучили воспитателей и учителей тоже норма нашей жизни.
продолжение ниже.
Героический порыв Насти во внешней канве производственных отношений усиливается метафорой разгрузки угля. На сцене фигурируют лопаты, измазанный углем детский самосвал, кабинки, отсылающие зрителя к кабинкам рабочих, а не к детским шкафчикам. И это тоже точное попадание в ментальность жителей Кузбасса. Ведь у нас уже давно принято измерять достижения в «выдано на-гора». На мой взгляд, шахтерская тема, пронизывающая всю сценографию сработала намного сильнее, чем яркая пирамидка – символ елки и детства.
Для кого этот спектакль? Для всех интересующихся психологией. Здесь можно найти отсылки к психоанализу, треугольнику Карпмана, невротическим расстройствам и может что-то еще, чего я не знаю в психологии. «Горка» придется по душе зрителям, избитым производственным адом (возможно, их ждет катарсис, но это не точно). Однозначно, этот спектакль вызовет смех и горькую ухмылку у всех работников бюджетной сферы, а их легионы в Кузбассе.
Все отзывы о спектакле Горка
Постановка Театр на Таганке
Лучшие отзывы о спектакле «Горка»
Cмешная лирическая комедия.
«Курятник» в системе образования представлен наглядным символом – Горка. По ней можно подняться и одновременно скатиться со всей своей жизнью, мечтами и справедливостью. И это не сарказм, а нечто подтрунивающее над тем, что никуда мы от этого не денемся. Поэтому финал в пьесе добрый и жизнеутверждающий.
Горка на сцене – это металлическая конструкция, она же детская площадка, ёлка и кабинет заведующей одновременно. На полу – много белых шариков, а в одной сцене они эффектно сыпятся сверху под красивую музыку группы Hatters – это снег. Картинно красиво решены сны героини Насти (Юлия Куварзина): замедленный белый человек в белом зорбе за прозрачным занавесом, беснующаяся из стены вампир-заведующая (Никита Лучихин), золотые восточные девы-опахала.
Режиссёр спектакля Данила Чащин номинирован в этом году на Маску за спектакль в Тюмени. А я бы куда-нибудь номинировала художника по костюмам Екатерину Галактионову – стильная и остроумная работа.
Хороша и Настя в исполнении Юлии Куварзиной, естественна и очень достоверна. Сколько таких людей я знаю, что живут работой.
Очень трогательный Озод в исполнении Романа Колотухина. Тут горько встает тема межнациональных отношений, а ведь именно этот мальчик сумел успокоить горящее и рвущееся в бой сердце воспитательницы. А эскимосская песня в его исполнении-бомба ж!
Вобщем рекомендую посмотреть спектакль. Каждый найдет в нем что-то свое, настолько он многогранен. А уж педагогам(особенно молодым) смотреть обязательно, как сказала моя спутница. А еще в спектакле много музыки, танцев, веселья и пухлых пуховиков, зима же!
Алексей Житковский: Я не готов вылечить всех, но терапевтический эффект есть
Драматург из Нижневартовска построил «Горку», о которой знают театры во всех уголках страны.
Фестиваль камерных спектаклей «Один. Два. Три» не только сформировал театральную повестку февраля, но и познакомил новосибирских зрителей с современным российским драматургом, режиссером и сценаристом Алексеем Житковским, чья биография сама просится на афишу, однако пока смиренно уступает место его произведениям, востребованным от Вильнюса до Владивостока. Кажется, нет в этой стране такого драматургического конкурса, где бы ни прозвучали тексты нижневартовского автора. Самая титулованная, конечно, пьеса «Горка» — смешная и трагичная история из жизни провинциального детсада, в которой чутко сканированная реальность набирает мощный художественный объем. Не оказываются в стороне киносценарии, инсценировки классических произведений, социальные и документальные проекты. А начиналось все с разработки нефтегазовых месторождений. Как нефть и газ могут хорошего человека до драматургии довести, Алексей Житковский рассказал в формате открытого интервью, модератором которого выступила московский театровед и куратор фестиваля Ника Пархомовская:
— Алексей, ваши пьесы сейчас активно ставятся в Москве, Питере и регионах, но до Новосибирска, так называемой театральной столицы Сибири, еще не дошли. Как так получилось?
— На самом деле я не очень хорошо знаком с театральной ситуацией в Новосибирске, чтобы делать какие-то выводы. Я много раз бывал здесь проездом. Но надолго останавливаюсь впервые. Никаких спектаклей здесь, кроме работы Тимофея Кулябина, не видел. Поэтому все, что остается мне, — это надежда. Я надеюсь, когда-нибудь мои тексты доберутся до Новосибирска. Но я знаю много других городов, где мои произведения идут. Чаще всего ставится пьеса «Горка». Возникают даже какие-то смешные лозунги: «Горку» в каждый город», «Горку» в каждый двор».
— Сколько «Горок» уже поставлено?
— Вышло двенадцать спектаклей, но несколько по разным причинам закрылось. Крайние географические точки — Вильнюс и Владивосток. Плюс еще в Бостоне есть небольшое русское театральное пространство «Арлекин» — там сделали «на бис» несколько эскизов и читок этой пьесы. Мне это кажется, удивительным, потому что для меня «Горка» — локальная сибирская история. Тем не менее, пьеса идет даже там, где она, казалось бы, совсем не актуальна.
— Вы предпринимали какое-то усилие, чтобы продвинуть свою пьесу, или все вышло само собой?
— Самое главное усилие – написать текст. Но, как показывает практика, этого недостаточно. Нельзя писать тексты в стол и надеяться, что когда-нибудь они выстрелят. Тем более театральные. С пьесой надо хоть что-то делать, пока она горячая, потому что завтра те темы и тот язык, которые в ней заложены, просто перестанут работать. Сегодня у нас, драматургов, есть замечательная поддержка в виде драматургических конкурсов — огромное количество по всей стране. Если у вас есть пьеса, то ее нужно рассылать везде и всюду — и не стесняться этого.
— То есть ориентироваться на условия какого-то конкретного конкурса не стоит?
— Я знаю таких драматургов, которых интересует, к примеру, только «Любимовка», но это стратегическая ошибка. «Любимовка» выбирает 20 текстов, а присылают их на конкурс 800. При этом у многих конкурсов примерно одна и та же команда ридеров. Нужно не бояться и смело отправлять свои тексты в разные лагеря. В конце концов, есть «Кульминация» — это такой конгломерат конкурсов.
— Ваша «Горка» выиграла «Кульминацию»?
— «Горка» выиграла все. Но там вот еще какая история произошла. Мне нужно было проверить свои тексты на зрителя – живые они или неживые. Поэтому я сколотил в нашем городе небольшую театральную команду из артистов. А живу я в Нижневартовске – по нашим меркам это небольшой город — 270 тысяч населения и три театра – два профессиональных и один любительский. Представители этих театров наверняка скажут, что у них в репертуаре достаточно современной драмы. Но у актеров было другое мнение. Они оказались голодными до современных текстов, до по-настоящему сегодняшнего материала. И в желании, чтобы что-нибудь такое происходило, мы объединились в одну команду. Назвали себя Куст№6. Кустом у нас называется такая площадка, на которой добывают нефть. Ну и отсылка к чеховской «Палате» тоже понятна. Мы читаем современную драматургию. Сделали читку «Горки», пошли с ней на телевиденье и просто хайпанули. Получили огромное количество лайков, репостов, просмотров. Поняли, что это работает, и стали свое видео всем рассылать. Такая презентация проектов действует в соцсетях лучше, чем просто информация о том, что ты какой-то текст написал.
— Не секрет, что многие художники испытывают неловкость себя рекламировать…
— А я не себя. Я тексты рекламирую.
— Как и когда вы начали заниматься драматургией? У вас ведь первое образование непрофильное?
— По первому образованию я химик. Окончил Омский государственный университет. Занимался органической химией, фармацевтикой. Мы разрабатывали лекарства от рака. Писательство меня совершенно не привлекало. В театр я практически не ходил, за исключением травмирующих психику обязательных походов всем классом в школьные годы. Но после Омска я поехал в Томск учиться в магистратуре по подготовке специалистов нефтегазового дела. Приехал на учебу неделей раньше, болтался по городу и случайно попал на встречу киноклуба. Так у меня началась двойная жизнь. Днем я учился нефтегазовому делу, а ночью тусовался с друзьями и смотрел кино. И так эта «зараза» ко мне пристала, что захотелось все бросить и уехать поступать во ВГИК.
— Бросили?
— Не сразу. Успел поработать в крупной нефтяной компании ТНК-BP. Работал, работал, а потом в 2010 году написал три рассказа, поехал во время отпуска в Москву и подал их на сценарный факультет во ВГИК. Поступил с первого раза – неожиданно для себя. И надо было выбирать: то ли мы и дальше качаем нефть, то ли идем за мечтой. Причем у меня уже была жена и ребенок, и все родственники считали меня абсолютно сумасшедшим.
— А жена?
— Поддержала. У меня замечательная жена. И ребенок поддержал. Теперь у нас трое детей, — и все замечательные. Так я все бросил. Сказал нефтяникам, что уезжаю в Лондон, хотя сам остался в Нижневартовске. Вот такой длинный путь получился. Потом я окончил сценарный факультет. Мастером курса был Леонид Николаевич Нехорошев. У него действовал свой принцип работы: мы никогда не читали свои тексты вслух на аудиторию. Обсуждали написанное только с педагогом и в итоге остались до сих пор дружны.
— А когда же возник театр?
— У нас были замечательные педагоги по истории театра. Ольга Купцова преподавала зарубежный театр, Кристина Матвиенко – отечественный. Наряду с мастерством – это были лучшие часы, которые мы провели во ВГИКе. В итоге мне захотелось написать пьесу самому. Я и написал — под названием «Мизантроп». Отправил ее на какой-то конкурс и забыл. А через год мне написали из Екатеринбурга о том, что мой текст победил на конкурсе «Евразия» и пригласили на фестиваль «Коляда-Plays». Я, конечно, поехал и получил первый в своей жизни театральный опыт. Мы смотрели по три спектакля в день. Все называли меня драматургом и спрашивали, что я еще написал. А у меня ничего больше не было. Зато денег дали – 25 тысяч. По тем временам нормально, как месячная зарплата. И приз дали – такой куб из змеевика, на котором выплавлена из латуни огромная елка. Николай Коляда, когда вручал мне приз, таки и сказал: будет плохо потом – продашь. Но елка у меня до сих пор стоит. Значит еще не плохо.
— А на что, вы простите, тогда жили, когда с нефтью уже было покончено, а гонораров от пьес еще не было?
— Я несколько лет не работал и вообще ничего не получал. Но за те предыдущие годы, когда я работал в нефтяной компании, успел накопить достаточно хорошую «подушку». Потом много чем занимался — на телевиденье монтажером был, фотографом, детские утренники снимал. Устроился в школу искусств, где до сих пор преподаю детям фото- и видеомастерство. Мы с ними пишем сценарии и даже немного проходим актерское мастерство. Во ВГИКе это называлось социализацией: художник ты или поэт, но должен иметь представление о том, что в обществе происходит. Для меня эта школа – замечательное место. Ко мне приходят подростки. Я с ними общаюсь. Знаю их язык, проблемы, травмы, потребности. Надеюсь, я им что-то даю, но больше, конечно, они дают мне.
— Откуда вы берете сюжеты для своих пьес? Личные впечатления?
— На самом деле все подряд. Я довольно долго придумываю сюжет, зато писать долго уже не получается. Мне не нравится, когда драматурги отталкиваются от модных и актуальных тем, и потом они аукаются во всех текстах: феминизм, гендерное неравенство, детская травма, противостояние официальной политической повестке. Вот случилась история с Крымом, и по стране прошел шквал пьес про Крым. Сейчас может оказаться востребованным дело «Сети». А моя пьеса «Горка» родилась по моим личным впечатлениям. Однажды мы пришли в детский сад строить горку, и мне показалось, что мы с родителями не горку строим, а Вавилонскую башню. Это ведь такая удивительная штука, когда люди собираются вместе и в добровольно-принудительном порядке делают общее дело. Вроде бы игра: кому-то нужно поруководить, кому-то слинять побыстрее, а в итоге завязывается по-настоящему драматическая ситуация. Но у меня все долго в пьесу не складывалось. Была ситуация, но не было судеб, а если в текст из жизни одну ситуацию перенести, то получится сценка в духе Comedy Club, а не пьеса. Мне принципиально важно прослеживать судьбу персонажей. А еще я люблю перевертыши. Логично в истории про детский сад увидеть жертвами детей. Но для меня воспитатели – тоже жертвы, и мне интереснее рассказывать про них.
— Вы не исходите ни из новостной повестки, ни из социального заказа. А бывает так, что вы описываете в пьесе ваших знакомых, а они потом читают и выговаривают вам?
— Так и бывает, но на самом деле в моих пьесах нет никаких повторений напрямую. Наши люди могут узнать себя везде. У нас же народ очень мнительный. Так что сейчас я к узнаваниям себя в моих текстах спокойно отношусь.
— Никого больше не боитесь обидеть?
— Думаю, я никого не обижаю. Даже воспитательницы детских садов, которые ходят на мою «Горку», смотрят и плачут. Какая-то древнегреческая история с катарсисом происходит: они что-то про себя в этом тексте понимают. Я, конечно, не берусь за то, чтобы всех вылечить, но тем не менее терапевтический эффект есть.
— Как вы относитесь к режиссерским интерпретациям своих текстов?
— Я очень уважительно отношусь к людям, которые тратят свои силы, время и деньги на работу с моим материалом. Я же вижу, как люди работают. И пока еще не было такой истории, когда бы я сказал: все, закрываем проект. Были постановки, близкие к моему видению. Были, сделанные совершенно другим языком. Но принципиально противоречащих моему естеству я не видел. Может быть, у меня еще все впереди.
— Важно ли вам как драматургу принимать участие в работе над спектаклем по вашей пьесе?
— Для меня это не принципиально, но иногда, мне кажется, самому режиссеру важно пригласить драматурга. Мне такой принцип нравится больше, чем когда драматург написал текст, — и до свидания. Я вообще не сторонник капсульных законченных вещей. Мне не кажется, что пьеса – это нечто забальзамированное. Я готов менять, сокращать и дописывать текст при необходимости.
— А на зрителя вы расчет делаете?
— Работа со зрителем, с целевой аудиторией даже не текста, а спектакля – это большой вопрос, потому что реально надо понимать для кого, ты все это делаешь. На одной из «Горок» мне понравилось, что сделал режиссер, хотя это был совершенно не мой спектакль и не мой театральный язык, а зрители вставали и уходили, потому что случилась история с обманутыми обещаниями. Зритель шел на одно, а попал на совершенно другое. Но это не столько проблема режиссера, сколько проблема театральных служб, которые работают со зрителем.
— У вас есть представления об идеальном адресате ваших текстов?
— Несмотря на то, что у нас в городе три театра, я несколько оторван от театральной жизни, которая протекает в Москве, Петербурге или даже в Новосибирске. И поэтому, конечно же, я делаю свой воображаемый театр. И это нормально. Плюс ко всему я не состою ни в какой драматургической тусовке, не принадлежу определенной драматургической школе.
— Это принципиальная позиция?
— Так получилось. Геополитический фактор, как говорится. Просто я живу далеко, и, как сейчас понимаю, это не так уж и плохо. Да, конечно, есть какая-то тоска по общению, не так много людей, с которыми, как на драматургических конкурсах, можно собраться, обсудить, поговорить. Но, с другой стороны, я в своем Нижневартовске нахожусь на «привилегированном» положении: меня там никто не трогает, и я спокойно могу заниматься воображаемым театром, который находит отклик в разных точках страны.
— Материально этот воображаемый театр компенсируется?
— Все, что происходит в провинциальном театре, это история не про деньги. Драматурги на самом деле очень зажатый и стеснительный народ. Средний гонорар за пьесу – месячный или двухмесячный заработок. А над пьесой ты работаешь целый год. Хорошо бы получать и гонорар, и какие-то проценты с проката, но, если речь идет о большой сцене, театры, как правило, на это не соглашаются, а с малой выходят копейки. Правда, если тебя ставят в каком-нибудь большом столичном государственном театре, там другие деньги, на них можно жить. Все, что платят в наших маленьких провинциальных городах, — на это жить просто невозможно. Нужно социализироваться и класть куда-то трудовую книжку. Просто норма такая. Очень много людей сейчас сидят без работы, а меня дети «зарежут», если поесть не принесу.
— Когда-то вы отказались от престижной работы и финансово совершенно благополучной жизни. Сейчас не жалеете об этом?
— Я просто сбежал оттуда. Выпрыгнул. Удалось. Нужно пробовать, как мне кажется, найти в жизни свое место. У меня и там очень хорошо получалось. Я был ведущим специалистом. Вел базу на каких-то крупных совещаниях. И в один момент поймал себя на мысли о том, что мне 27 лет, передо мной сидят мужчины, которым за 40, все – главные инженеры, механики, а я сижу и представляю, кому пять миллионов долларов придет, а кому три. Блин, я сижу и считаю чужие деньги. Меня это очень мучило. Достоевский какой-то. Плюс ко всему, как во всех корпорациях, происходит деформация личности: чем выше тебе нужно идти, тем больше ты должен соответствовать этим уровням. Мне все это ужасно не нравилось. По деньгам там хорошо было, а внутренне – ужасно.
— А сейчас хорошо?
— Мне — супер. Я обожаю заниматься с детьми, что, собственно, и делаю. Придумываю в нашем городе разные культурные проекты. Еще работаю в кинотеатре — показываю разные классные штуки, составляю программы. Сейчас, например, смотрим трансляции спектаклей Theatre HD.
— И люди идут?
— Идут. У людей есть внутри тоска, которую нужно заполнить чем-то хорошим. То, что предлагает департамент культуры, — просто невозможно воспринимать. Какие-то масленицы, костры. Страшное дело. А я десять лет показывал людям фильмы, которые мне самому очень нравились, и рассказывал о них перед началом сеанса. Сначала приходило мало людей. Даже один человек, бывало, в зале сидел. Но постепенно у кинопроекта сложилась своя аудитория — 30 — 40 постоянных зрителей. В основном это женщины, которые работаю в различных учреждениях культуры.
— Вы не задумывались о переезде туда, где все это реализовывать было бы проще?
— К месту, где живешь, привыкаешь. Я в последнее время даже не смотрю, куда иду, все происходит на автомате. У нас достаточно комфортный город в плане соцслужб – детские сады, медобслуживание. У меня нет машины — в нашем городе это обуза. Но есть снегокат, — это удобно. Конечно, все, что располагается за Тюменью, — это большая земля. До ближайшего города, где происходят какие-то культурные события, 4 часа и 270 километров. Есть не очень приятное ощущение острова. Но будешь ты жить в каком-нибудь Бирюлево, и будет такое же ощущение. Это Михайло Ломоносов в Москву пешком пришел, я уже не в том возрасте. Мне проще приехать на какой-нибудь проект в другой город и проработать там, скажем, месяц. Сейчас это не проблема.
— Вы много занимаетесь социальными проектами. Как возникло это направление в вашем творчестве?
— Как у нас обычно реализуются социальные проекты? Пришла разнарядка, и чиновники на местах начинают беспокоиться. Никто ничего не понимает, но все говорят, что нужно что-то делать. Это идет сверху, не из сердца. У меня же совсем другая история. Я не могу прийти, сказать «здрасьте», записать несколько вербатимов и распрощаться с людьми. Если я начинаю заниматься такими историями, то они навсегда становятся частью моей жизни. В 2014 году у нас в Нижневартовске я познакомился с организацией, которая занимается защитой прав репрессированных. В этом обществе были одни старушки. Много лет они пытались добиться установки памятника жертвам политических репрессий. Но администрация оттягивала этот вопрос. Ведь у нашего города какая легенда? Мы, молодые комсомольцы, приехали сюда добывать нефть, а что было в 1930-е годы – никого не интересует. А по переписи населения 1932-го года в городе две трети жителей были ссыльными или раскулаченными – украинцы, финны, калмыки. Я стал заниматься этой историей. Сначала просто помогал бабушкам, например, продукты покупал, потом начал снимать про них фильм. И даже снял — «Памятник» называется. Он попал в программу фестиваля документального кино «Артдокфест» и его не трудно найти в интернете. Мы ездили с этим фильмом в Москву, и это было событием для нашего города. Потом фильм, кстати, стал пьесой. Ее читали в МХТ. Или другая история. Однажды товарищ познакомил меня с человеком, который уже 15 лет лежит в интернате частично парализованный и играет в Counter-Strike. Теперь это мой друг — Саша Дёмин. Я к нему два года ходил, записывал материал. Хотел фильм снимать, но получилась пьеса. «Полголовы» называется. И до сих пор хожу. Я ему помогаю, а он мне.
— Социальные истории находят отражение и в ваших сценариях для полного метра?
— На последнем курсе я написал дипломный сценарий. Его каким-то образом заметила компания ВГИК-Дебют — та самая, которая сняла «Как Витька Чеснок вез Леху Штыря в дом инвалидов». Они нашли режиссера Сашу Новикова и сняли фильм «Звезды» про учителя русского языка из Узбекистана, который отправляется на заработки в Москву, чтобы оплатить лечение дочери. Главного героя играет Виктор Сухоруков. Это история про мигрантов.
— Сложно не заметить сходство с «Айкой».
— Это и должна была быть «Айка» только до «Айки». Такая драма-драма планировалась, а вышла трагикомедия. Виктор Иванович там, конечно, отжигает, но с жанром получилась проблема. Тем не менее, это неплохой зрительский фильм. Если бы он вышел на втором канале, было бы замечательно. Но фильм так и не вышел в прокат, хотя даже выиграл субсидию от министерства культуры и получил много призов на фестивалях. Просто, когда фильм был готов, продюсеры испугались: у вас узбеки там такие хорошие получаются, а мы, русские, которые вас, собственно, сюда позвали, такие… А на самом деле в фильме просто человек приезжает в Москву и сталкивается со стройками, ФМС и так далее. Все как в жизни.
— Желание продолжить работу в кино есть?
— Есть. Мне очень нравится кино. Но такое кино, которое уже наверное никто и никогда не снимет.
— А если выбирать между кино и театром?
— Театр нравится еще больше. Здесь как-то все быстрее и человечнее. Замыслов миллионы – вот правда. В голове есть образы, ситуации, герои. Я мысленно запускаю их в пространство и жду, что будет дальше, как они поступят и о чем заговорят.