Журнал холод что это
Команда онлайн-журнала «Холод»
Почти год назад Таисия Бекбулатова, бывшая корреспондентка отдела политики «Коммерсанта» и спецкор «Медузы», запустила независимый проект «Холод» — с длинными и поражающими воображение расследованиями российских историй — и подкастами по их мотивам. За год материалы проекта заслуженно получили три премии «Редколлегия»: это действительно журналистика высочайшего качества. Мы с радостью представляем команду издания — людей, которые умеют и любят рассказывать о жизни в России: не только о серийных преступлениях, но и о жизни простых людей (и даже одного необыкновенного слона!). А поддержать проект пожертвованиями можно здесь.
Таисия Бекбулатова
основательница и главный редактор онлайн-журнала «Холод»
Когда я ушла из «Медузы» и начала ходить по собеседованиям, почувствовала, что на рынке нет издания, которое могло бы стать для меня родным — в котором я ощущала бы себя на своем месте. Мне давно хотелось создать медиа, но опыта не хватало, а в тот момент я подумала: сейчас или никогда. Старшие товарищи мне сказали, что, в принципе, безумного в этой идее ничего нет — и я рискнула. Тогда у меня на руках была история про абаканского маньяка [речь об истории Дмитрия Лебедя, которая легла в основу материала «Дорога в Аскиз» и подкаста «Трасса 161»], которую я очень долго хотела написать. И я просто не стала отдавать ее другим медиа и попробовала сделать свое — просто создала страницу на «Тильде». Так появился «Холод» — сейчас это уже полноценный онлайн-журнал.
В редакции работает девять человек, и еще двое работают на полставки: это эсэмэмщик и наш редактор Шурик Горбачев, который с самого начала помогал мне редактировать тексты бесплатно, за что я ему очень благодарна. У нас также есть редактор и фактчекер Миша Зеленский, редактор спецкоров Юлия Любимова, редактор подкастов Леша Пономарев, пять постоянных спецкоров, и есть я. Редакция собиралась очень постепенно. Леша Пономарев ездил со мной делать подкаст «Трасса 161». Первым спецкором стала Юля Дудкина, которая в августе прошлого года как-то написала мне под одним из постов на Facebook, что она хотела бы писать нам тексты. Так Юля стала первым человеком, которого я позвала в отдел спецкоров. У меня тогда даже не было возможности платить зарплату, все было на гонорарах, тем не менее она настолько подсела на «Холод», что согласилась на такие довольно странные условия. С нее, собственно говоря, и начала формироваться команда. Потом, были тексты от фрилансеров — они тоже получали маленькие гонорары, которые мы брали из донейшенов. Полноценно, с зарплатами, редакция начала работать в феврале. Мы рассчитываем в будущем полностью перейти на краудфандинг, а пока содержим команду в том числе на небольшие инвестиции. Инвесторов, увы, не раскрываем — так безопаснее.
С «Холодом» в моей жизни появилось много непривычной нагрузки. Раньше как спецкор я была довольно независимой единицей, а сейчас у нас уже небольшая, но постоянная команда. И кроме журналистских и редакторских функций мне нужно выполнять менеджерскую работу. Конечно, у меня бывают ошибки, и в целом это довольно сложный процесс. Когда у нас будет возможность, мне бы хотелось переложить эти функции на другого человека, а самой продолжить редактировать. И очень хотелось бы вернуться к написанию своих текстов, которые, к сожалению, я сейчас не успеваю писать.
Многие говорят иногда в качестве комплимента, а иногда и в качестве критики, что у нас очень жуткие тексты, которые тяжело читать. Но на самом деле у нас бывают и достаточно жизнеутверждающие истории, например, про парня, который поехал в Антарктиду и будет работать там целый год. Это крутая история, и в ней нет ничего мрачного — там пингвины, красивые пейзажи. Просто специфика журнала связана с положением вещей в нашей стране в данный момент. У нас действительно много мрачных историй — мы специально их не выискиваем, они сами возникают, мы просто не можем не обращать на них внимание, потому что это важно.
Так получилось, что у нас в стране мало изданий, которые могут об этом писать. Во-первых, мало кто может позволить себе заниматься текстами так долго. Это не те форматы, которые будут привлекать постоянный трафик, как новости, например, — а медиа все-таки зависят от трафика. Во-вторых, в целом количество качественных медиа у нас сократилось даже за последние полгода. У нас огромная, интересная страна, но освещать ее некому. Мы взяли на себя функцию брать такие истории и рассказывать их. Мне это кажется социально важным и интересным, и реакция нашей аудитории подтверждает это.
«Холод» — это про Россию. Изначально это название не предполагало отсылок к чему-то мрачному, это потом уже у людей возникли такие ассоциации из-за историй, которые мы берем в работу. Холод в целом — это некое сложное ощущение от нашей страны и людей, которые в ней живут.
Михаил Зеленский
заместитель главного редактора и фактчекер
В конце осени прошлого года я ушел из «Медузы» и какое-то время думал, чем заниматься дальше. Тая была первым человеком, кто мне предложил работу, — и мы вместе решили, что было бы круто дальше развивать этот проект. На тот момент «Холоду» было примерно три-четыре месяца.
Моя основная работа — проверять входящие материалы, чтобы они соответствовали фактам и были подкреплены документальными свидетельствами. Мы сейчас все чаще переходим к формату не как в обычной редакции, когда текст идет по цепочке непрерывной от автора через редактора в отдел фактчекинга, — я стараюсь общаться с журналистами с самого первого этапа работы над текстом. Это очень влияет и на процесс, и на качество финального материала.
Мы еще не достигли показателей, на которые ориентируются все медиа, хотя, безусловно, мы хотим выпускать много текстов как можно быстрее. У нас пока это в более свободном режиме, и есть возможность заниматься поиском, выбирать темы, которые не так очевидны, в долгую перспективу, на месяц-два. Я как человек, вышедший из новостей, не привык к такому ритму. Всю свою журналистскую карьеру я работал с новостями, у меня было по нескольку текстов в день. Тут же другой ритм, и, признаюсь, я еще не до конца перестроился, потому что все еще хочется угнаться за текущими событиями, хотя нам это совершенно не нужно. Ведь наши читатели интересуются более вдумчивыми историями, а таких историй не может быть по 10 штук в день, даже в месяц. Но это окупается, потому что, когда у тебя есть больше времени, чтобы поработать, проверить, поискать, ты получаешь законченный продукт, который читают больше и больше.
Мне кажется, то, что пытаемся сделать мы и делаем хорошо, — не упираться в чернуху, а именно объяснять, какие шаги мог пройти человек, что в жизни привело его к какому-то кошмарному решению. Мы как журналисты пытаемся дать полную картину, не занимать чью-то сторону, а предоставить право голоса всем. Мы предлагаем читателю всю доступную информацию в удобной форме, а читатель уже сам принимает решение, на чьей он стороне, — и делает выводы.
Юлия Любимова
Я присоединилась к «Холоду» месяц назад. Мне написала Юля Дудкина, спецкор, с которой мы работали раньше в «Снобе». Она спросила, не хочу ли я поменять работу, я сказала, что открыта к предложениям и если это что-то интересное, то я готова. В «Холоде» интересно.
Я работаю в медиа уже лет 20, наверное. В нашей стране нет такого понятия, как стабильное медиа. Любое издание, которое кажется стабильным, может закрыться за три дня — вдруг инвестор чего-то пугается, хозяин решает продать, деньги кончаются или случается что угодно другое. На моей памяти так бывало не раз.
Успех и долговечность медиа зависят от того, какие люди подобрались, по каким принципам ищут работников и на что смотрят. Очень многое зависит от главного редактора и удачи: если складывается компания людей, которые уважают друг друга, умеют делать свое дело и готовы друг друга слушать. Если они работают не только на свое эго, которое в нашей сфере у всех есть, а на то, чтобы хорошо сделать свое дело, то такое медиа будет работать. Тут такой случай.
Больше всего меня поразило то, что здесь все люди очень ответственно подходят к своему делу, с большим уважением относятся друг к другу и все друг другу помогают. Я работала в более крупных СМИ и в маленьких, но такого я пока еще не видела.
Конечно, самое сложное в этой работе — тематика. По специфике жанра репортаж, который делает спецкор, — это всегда история, где что-то произошло плохое: убийство, расчелененка, изнасилование, недорасследование. Так не только в этом издании, так везде — люди же не пишут репортажи об открытии школы, допустим — такие репортажи пишут в местных газетах, и их никто не читает. Мы говорим про серьезные репортажи, которые готовятся по два-три месяца, — в них всегда много боли, слез. Это очень трудно читать в больших количествах, и когда ты с этим работаешь много лет, тебе нужны какие-то механизмы, которые тебя будут возвращать в нормальное состояние. В моем случае это психотерапевт. Еще надо хорошо спать, соблюдать режим, питаться нормально. Заставлять себя, если ты работаешь за компьютером целый день (а я работаю за компьютером целый день), вставать и делать зарядку, ходить гулять. Понятное дело, я не люблю это делать, но нужно заставлять себя. Что-то такое нужно, так как твой ресурс — твоя голова, и нельзя допустить, чтобы он поломался.
«Я не имею права обрекать ребенка на жизнь в этом обществе»
Истории женщин, прошедших через стерилизацию
Специально для «Холода» Анна Алексеева поговорила с женщинами, сделавшими перевязку маточных труб, об операции и ее последствиях.
«Через полтора года после операции я забеременела»
Юлия, 36 лет
Я вышла замуж в 2003 году, когда мне было 18 лет, через год родила дочь, еще через три года — сына. Тогда же у меня начался вульварный варикоз. После рождения сына я начала принимать оральные контрацептивы (ОК). Я пила таблетки лет пять, пока мы с мужем не решили, что хотим третьего ребенка. К тому времени варикоз настолько обострился, что ОК мне были противопоказаны, так как они вызывают тромбоз. В 2015 году я родила дочь. Старшим детям было скучно с ней возиться из-за большой разницы в возрасте, поэтому мы решились на четвертого ребенка, чтобы младшая дочь не скучала. В 2017 году у нас родился сын.
Первые три раза я рожала сама, а в четвертый раз мне сделали кесарево: вены на промежности были толщиной с палец, ужасно болели — врачи сказали, что они могут лопнуть от потуг, тем более что вены у меня были уже не такие эластичные, как в молодости. Незадолго до родов врач предложила мне перевязать трубы: спираль из-за загиба матки мне не подходила (мне ставили ее дважды, но во время месячных она выпадала), а презервативы мне никогда не нравились, во-первых, из-за жжения — возможно, у меня аллергия на латекс, во-вторых, ощущения не те, мне с презервативами просто некомфортно. Я посоветовалась с мужем и согласилась на операцию. Мне сделали перевязку сразу после кесарева. Когда я выписывалась из больницы, врач сказала делать раз в полгода УЗИ, потому что бывали случаи, когда проходимость труб восстанавливалась. Я решила, что это шутка.
Прошло полтора года. Я собиралась выходить на работу, но за несколько дней до выхода из декрета поняла, что беременна. За пару недель до этого я почувствовала знакомое тянущее ощущение внизу живота, а потом не пришли месячные. Анализы и УЗИ подтвердили беременность, срок — четыре недели. Я не готова была рожать пятого ребенка — младшие дети были еще совсем маленькими.
Я надеялась, что успею сделать медикаментозный аборт, но пока сдавала анализы и собирала бумаги, все сроки вышли. Так что аборт мне делали под общим наркозом.
Я жалею, что пришлось пойти на этот шаг, но считаю, что другого выхода не было.
Еще через пять месяцев я сделала повторную операцию по перевязке труб. Хотела раньше, но сильно заболела. До операции мы не предохранялись — просто прерывали половой акт (неэффективный метод контрацепции; по индексу Перля, т. е. коэффициенту неудач, показывающему эффективность выбранного метода контрацепции, при его использовании бывает 4–18 беременностей на 100 женщин в год. — Прим. «Холода») и каждый раз боялись, что я снова забеременею. Мы не могли нормально расслабиться.
Операцию я делала платно, в частной клинике. Врач сперва посмеялась: «Может, вам не делали перевязку?». Я ответила, что делали, тем более, я подписала разрешение на это. После операции она сказала, что в первый раз мне не перерезали трубы, а просто загнули и защемили их, а со временем проходимость восстановилась. В этот же раз трубы мне перерезали, чтобы наверняка.
После второй операции у меня наконец нормализовался цикл. Я больше не беспокоюсь, что могу забеременеть. О своем решении не жалею. Муж со мной согласен. Во-первых, это спокойствие, мое и его. Ему было тяжело смотреть, как я мучаюсь после аборта, хотя я и старалась не показывать. Да и рожать бесконечно я тоже не могла. Теперь у нас нормальная половая жизнь, без постоянного страха забеременеть. Варикоз никуда не делся, пока пью лекарства и использую мази. Скорее всего, надо будет делать операцию. Я весь рабочий день провожу на ногах, а при долгой ходьбе у меня начинают болеть вены.
«После похорон сынишки я начала жалеть, что сделала перевязку труб»
Екатерина (имя изменено), 35 лет
Замуж я вышла рано, в 18 лет. В 19 лет родила дочь, в 20 — сына. В 26 лет я стала вдовой: муж погиб в результате несчастного случая. За нашу совместную жизнь я сделала четыре аборта. Презервативы, свечи — все мимо. Даже со спиралью умудрилась залететь. Таблетки пить не рискнула: и так никогда миниатюрной не была, боялась растолстеть. Года через три после гибели мужа я стала встречаться с мужчиной «для здоровья» и уже от него сделала последний, пятый, аборт. Все аборты дались мне тяжело: слезы, отсутствие аппетита, бессонница, давящее чувство вины. Хотелось забиться в угол и выть по-волчьи до изнеможения. Последний аборт закончился истерикой прямо за углом больницы, минут 40 не могла успокоиться. До сих пор каждый аборт лежит у меня камнем на душе.
Пять лет назад я сошлась с мужчиной и вскоре вышла за него замуж. Он был уже несколько лет как в разводе, от первого брака у него дочь — ровесница моей дочери. Муж быстро нашел общий язык с моими детьми. Мы никак не предохранялись. Я не беременела и, честно говоря, была уверена, что после пяти абортов это невозможно. Муж спокойно относился к тому, что совместных детей у нас не будет. Жили тихо-мирно.
В 32 года я поняла, что жду ребенка. Беременность была незапланированная, но мы обрадовались и решили, что я буду рожать нашего общего ребенка. Как только я узнала, что будет кесарево, решила заодно перевязать трубы — это действенный и относительно безопасный метод контрацепции. Я не хотела больше детей. Вазэктомию мужу я не предлагала — не люблю перекладывать ответственность за свои решения на других и навязывать свои взгляды. Муж был не против того, чтобы я перевязала трубы: я говорила ему, как сильно переживала по поводу абортов. Врачи меня не отговаривали, наоборот, поддержали в принятом решении.
Наш сын прожил всего восемь дней и 23 часа: из-за перенесенной мной в первом триместре беременности ангины у малыша развилась патология системы кровообращения. На УЗИ этого не увидеть, на 32 неделе заметили лишь небольшое отклонение в работе сердца. После похорон сынишки я начала жалеть, что сделала перевязку труб. Я чувствовала себя недоженщиной, потому что больше не смогу стать матерью и родить мужу ребенка. Я даже просила мужа бросить меня и найти нормальную женщину. Он терпеливо переносил все мои истерики, успокаивал, крепко обнимал, говорил, что у нас уже есть дети, что мои дети для него как родные, что я для него — единственная, а другие ему не нужны. Вместе мы справились с этим непростым периодом жизни. Спустя примерно четыре месяца жизнь вошла в привычную колею, и я поняла, что сделала все правильно.
«Врач, зная мой диагноз, все равно пытался меня отговорить»
Саша, 22 года
Еще в младших классах школы учителя втирали нам, что девочки — будущие хозяюшки и мамочки, что дети — обязательная часть жизни. Нужно вырасти, выучиться, выйти замуж и родить детей. Поэтому я до определенного возраста смотрела в будущее, держа в голове факт, что у меня будут дети, рано или поздно.
В 15 лет мне диагностировали шизофрению. До этого я четыре года наблюдалась у невролога с расплывчатым диагнозом. Антидепрессанты, которые он мне прописывал, не помогали, поэтому он в конце концов отправил меня к психиатру, который и поставил точный диагноз. Тогда же я начала встречаться с молодым человеком. Он знал о моих ментальных проблемах. Я старалась быть как можно более хорошей и удобной для него, чтобы он меня не бросил. А он ловко манипулировал моими эмоциями, заставляя думать, что я ужасная и недостойна его, и поэтому мне нужно угождать ему и делать все, что он скажет. Он высмеивал все мои увлечения и интересы, любил устраивать сцены и выставлять меня из своей квартиры, если ему что-то не понравилось в нашем разговоре. Однажды он ударил меня по лицу, а потом смеялся, что я после этого не хотела с ним разговаривать. Он склонял меня к сексу, к которому я тогда еще не была готова: «Зачем мне нужна девушка, с которой нельзя спать?». Я была так морально подавлена, что не могла ни в чем ему отказать. С ним же у меня был опыт прерванного полового акта. Ему было плевать на последствия. К счастью, мне повезло не забеременеть. Я не могла уйти от него, так как была твердо уверена, что без него мой мир рухнет. Я видела в будущем союз с этим человеком — брак, дети. Над этим он тоже смеялся, говорил, что из меня никудышная хозяйка. Так продолжалось почти два года. В какой-то момент я поняла, что больше так не могу, и ушла от него.
В 18 лет я решила пройти стерилизацию и через год осуществила задуманное. Шизофрения является медицинским показанием к стерилизации в любом возрасте (в России стерилизация как метод контрацепции доступна гражданам в возрасте старше 35 лет или имеющим не менее двух детей, а также при наличии медицинских показаний. — Прим. «Холода»). Операцию мне сделали в первой же клинике, куда я обратилась. Хотя врач, зная мой диагноз и то, что ребенок у меня может родиться нездоровым, все равно пытался меня отговорить. Дескать, я еще молодая и могу потом передумать насчет детей. Я посмеялась и сказала, что на этот случай существует ЭКО или детдом. Врач фыркнул и оставил эту тему.
Операция проводилась под общим наркозом путем лапароскопии и длилась минут 15. На моем животе сделали три маленьких надреза: два по бокам внизу живота и один над пупком — и через них вводили инструменты. Мне перерезали маточные трубы и запаяли их концы — это надежнее простой перевязки. Операцию сделали в полдень, а вечером я уже ходила по палате. На следующий день меня выписали. Анализы, сама операция и сутки в стационаре обошлись мне примерно в 35 тысяч рублей. Все зажило без проблем. Уже через полторы-две недели об операции ничего не напоминало. Нужно было на месяц ограничить физические нагрузки, но у меня их и так не было. Сексом разрешили заниматься через две-три недели после операции.
Из родных об операции знают только родители, остальным родственникам мы не говорим, они не знают о том, что у меня шизофрения, и их реакция может оказаться негативной, особенно у старшего поколения. Не скажу, что родители были рады моему решению, но и препятствовать не стали. Мама в какой-то степени даже согласна с тем, что детей мне иметь не стоит: она видит, в каком я состоянии, какие тяжелые лекарства принимаю и какие от них побочные эффекты. Некоторые знакомые не понимают, зачем я лишила себя «радости материнства». Впрочем, большинство отнеслось к моему решению спокойно, недовольства или агрессии в их словах не было.
Своему нынешнему партнеру я, конечно же, сообщила о своих планах еще до операции. Он не возражал, так как мы оба боялись, что я забеременею. Теперь одним страхом меньше. До перевязки труб я предохранялась презервативами, очень боялась осечки и регулярно делала тесты на беременность. Однажды у меня случилась истерика из-за небольшой задержки. Я начала рыдать посреди ночи из-за накатившего ужаса: было страшно думать о том, что я могу быть беременна.
Если в будущем мое мнение изменится и я пойму, что хочу и могу стать матерью, я смогу это сделать, как я уже говорила, при помощи ЭКО или взяв ребенка из детдома. Зато мне точно никогда не придется беспокоиться о незапланированной беременности и пробиваться через «дни тишины» (согласно статье 56 федерального закона «Об охране здоровья граждан РФ», женщине, решившей прервать беременность, даются «дни тишины» — от 48 часов до семи суток с момента обращения в медицинское учреждение. — Прим. «Холода»), беседы с психологами и «потерю» анализов, чтобы сделать аборт.
«Холод» — журнал историй, пробирающих до глубины души, из отдалённых регионов России
Переводы
Горная дорога в Республике Хакасия, Россия. Фотография Джеймса Звадло для «Холод медиа». Используется с разрешения.
На данный момент «Холод» — это, наверное, самое лучшее что есть среди российских независимых СМИ.
Независимый онлайн-журнал «Холод» покорил российскую аудиторию подробными историями из отдалённых регионов, материалами, которые зачастую лишь поверхностно освещают в федеральных СМИ. Эти леденящие кровь истории написаны с целью привлечь внимание к многочисленным социальным и экономическим проблемам и неравенству в самой большой стране мира.
Таисия Бекбулатова работала над этой статьей три месяца. До этого она два года работала репортёром в независимом издании «Медуза». Ещё ранее она трудилась корреспондентом отдела политики национальной ежедневной газеты «Коммерсантъ» с усиленным деловым блоком.
Бекбулатова собрала небольшую команду профессиональных журналистов и редакторов. Спустя год с момента основания, «Холод» получил три премии «Редколлегии», одной из самых престижных наград России в области журналистики.
Я поговорил с Бекбулатовой о целях журнала, взглядах на Россию и будущем этого проекта.
Максим Эдвардс: По вашим словам, проект был вдохновлён идеей «Россия — наше отечество; представляет оно собой ледяную пустыню, по которой ходит лихой человек. Это большие истории о России и о лихих людях, которые в ней живут». Не могли бы вы подробнее рассказать об этом, а также объяснить, почему онлайн-газету назвали именно так?
Таисия Бекбулатова: Это название так долго жило в моей голове, что я даже не помню, как оно возникло. Холод — это ощущение от России, со всеми её бескрайними просторами и безысходностью. У Георгия Иванова есть стихотворение про Россию со строчкой «И не растают никогда снега». Оно похоже по духу на те истории, которые мы пишем.
МЭ: Первая статья газеты была о серийном убийце из Абакана в Хакасии, регионе, о котором, вероятно, не знают многие российские читатели. Мне кажется, что «Холод» пытается заново изобрести региональную журналистику в России — тенденция, которой последовали и другие сайты, такие как «Медуза», «ТакиеДела» и «Батенька». Как обстоят дела с публикацией историй из разных регионов России и что можно было бы сделать лучше?
ТБ: Россия — огромная страна с сотнями историй, которые любой хороший журналист должен бы быть рад осветить. Но у нас почти уничтожена качественная региональная журналистика (за исключением нескольких отличных изданий), и они остаются без должного освещения. «Холод» пытается бороться с этой ситуацией. Я изначально решила, что писать только на темы, которые интересуют москвичей, в такой стране просто глупо. Но получился интересный эффект — москвичей, как оказалось, тоже очень интересуют истории про остальную Россию. К сожалению, несмотря на усилия нескольких качественных федеральных медиа, которые интересуются жизнью регионов, их проблемы все равно во многом остаются без внимания. На мой взгляд, решить эту проблему нельзя без развития сильных региональных СМИ.
МЭ: Вы освещаете депрессивные и часто тревожные истории о реальных жизнях многих людей в России на сегодняшний день. Кажется, что вас мотивируют не только «рассказы о лихих людях»; вы публиковали статьи о сектах, правах трансгендерных людей, домашнем насилии, алкоголизме и инцелах. Вы чувствуете неравенство, несправедливость, безысходность, но и надежду общества. Что движет вами в профессиональном смысле и на каких темах вы специализируетесь?
МЭ: «Холод» также известен своими подкастами. Подкаст «Трасса 161» оказался невероятно популярным. Какую роль сегодня играют подкасты в российских медиа?
МЭ: Какого успеха достиг «Холод», используя краудфандинг и другие методы, помогающие изданию оставаться экономически самостоятельным? Можете ли вы дать какие-то советы другим российским независимым СМИ?
ТБ: Поддержка читателей нам уже очень сильно помогает. Пока содержать редакцию на эти средства невозможно, но мы уже можем организовывать за счет них командировки, платить гонорары авторам и иллюстраторам и т.п. Мы планируем перейти на полностью краудфандинговую модель в скором будущем. Мы видим благодарную реакцию аудитории, и рассчитываем на её поддержку.
МЭ: Какие у вас планы касательно газеты?
ТБ: Не так легко строить планы, если речь идет о медиа в России. Но у «Холода» сейчас одна цель — стать главным качественным журналом в стране.