Двенадцатая ночь или что угодно о чем угодно

Двенадцатая ночь, или всё что угодно

info_outlineВека сменяются веками, а люди всегда остаются людьми, с теми же пороками и с теми же добродетелями.
В самой затее, в самой фабуле сюжета пьесы, написанной в начале 17 века, есть лихость, нежность, а классическая история про потерявшихся близнецов обрастает новыми невероятными обстоятельствами, мотивами и темами.

Олег Долин: «Таких пьес, где каждая роль – настоящий подарок, вообще немного. Тут нет какой-то ролюшки, они все интересные, все разные, никто ни у кого ничего не отнимает, и каждое новое появление только прибавляет ярких красок».

У берегов волшебной Иллирии во время бури разбился и затонул корабль. Непогода разметала обломки судна, разлучив родных брата и сестру. Виола переоделась в мужской наряд и пошла в услужение к герцогу Орсино, влюбленному в графиню Оливию. С этого и начинается череда недоразумений, итогом которых, как и положено в комедии, обязательно станут всеобщие радость, счастье и примирение.

Олег Долин: «Автор в «Двенадцатой ночи» изучает такое до сих пор непонятое, неразгаданное чувство, как влюбленность. Что это вообще? Даже про любовь больше можно что-то понять, про нее книжек больше написано… А что это за влюбленность, когда ты теряешь ум, когда ты не ешь-не спишь по несколько дней? Это же бывает, чёрт возьми, и с нами тоже, а не только в Елизаветинской Англии. Вроде уже и в космос летаем, и разгадали тайны электричества, знаем, как из телефона в телефон перекинуть фотографии или позвонить в Америку, а как так устроено, что один человек в другом внезапно заводит какой-то двигатель – непонятно. И нет человека, который знает, что это такое… А Шекспир даёт нам почву для раздумий, размышлений об этом».

Олег Долин: «В том-то и дело, что не важно, как называется эта пьеса. Главное – это лихая команда, театральное сборище неравнодушных людей, которые нет-нет, да и придумают что-то веселое, что-то сумасшедшее, что-то такое, что увлечёт зрителя. Очень хочется приблизиться к этой шекспировской философии».

scheduleПремьера спектакля перенесена на февраль 2022

av_timerПримерная продолжительность спектакля: 2 часа без антракта

Действующие лица и исполнители

Антонио, капитан корабля, друг Виолы
Александр Кудин

Валентин, приближённый герцога
Пётр Курдов

Источник

Действие комедии происходит в сказочной для англичан шекспировского времени стране — Иллирии.

Герцог Иллирии Орсино влюблен в юную графиню Оливию, но она в трауре после смерти брата и даже не принимает посланцев герцога. Равнодушие Оливии только разжигает страсть герцога. Орсино принимает на службу молодого человека по имени Цезарио, красоту, преданность и тонкость чувств которого успевает оценить всего за несколько дней. Его-то он и посылает к Оливии рассказать о своей любви. В действи­тельности Цезарио — девушка по имени Виола. Она плыла на корабле вместе с любимым братом-близнецом Себастьяном и после корабле­крушения случайно оказалась в Иллирии. Виола надеется, что её брат тоже спасся. Девушка переодевается в мужскую одежду и поступает на службу к герцогу, в которого сразу же влюбляется. За спиной герцога она говорит: «Мне нелегко жену тебе добыть; / Ведь я сама хотела б ею быть!»

Затянувшийся траур Оливии совсем не нравится её дяде — сэру Тоби Белчу, весельчаку и гуляке. Камеристка Оливии Мария передает сэру Тоби, что её госпожа очень недовольна кутежами и попойками дяди, а также его собутыльником сэром Эндрю Эгьючиком — богатым и глупым рыцарем, которому сэр Тоби морочит голову, обещая выдать за него племянницу, а тем временем беспардонно пользуясь его кошельком. Сэр Эндрю, обиженный пренебрежением Оливии, хочет уехать, но сэр Тоби, льстец и балагур, уговаривает его остаться еще на месяц.

Когда у дома графини появляется Виола, её с большим трудом пропускают к Оливии. Несмотря на красноречие и остроумие, ей не удается добиться успеха своей миссии — Оливия отдает должное достоинствам герцога (он «несомненно, молод, благороден, / богат, любим народом, щедр, учен»), но не любит его. Зато юный посланец достигает совершенно неожиданного для себя результата — графиня очарована им и придумывает уловку, чтобы заставить его принять в дар от нее перстень.

Брат Виолы Себастьян появляется в Иллирии в сопровождении капитана Антонио, спасшего ему жизнь. Себастьян горюет о сестре, которая, по его мнению, погибла. Он хочет искать счастья при дворе герцога. Капитану больно расставаться с благородным юношей, к которому он успел искренне привязаться, но делать нечего — в Иллирии ему появляться опасно. Все же он тайно следует за Себастьяном, чтобы защитить его в случае нужды.

В доме Оливии сэр Тоби и сэр Эндрю в компании шута Фесте пьют вино и горланят песни. Мария пытается дружески урезонить их. Вслед за ней появляется дворецкий Оливии — чванливый зануда Мальволио. Он безуспешно старается прекратить пирушку. Когда дворецкий уходит, Мария всячески высмеивает этого «надутого осла», который «лопается от самодовольства», и клянется его одурачить. Она собирается написать ему любовное послание от имени Оливии и выставить на всеобщее посмешище.

Во дворце герцога шут Фесте сначала поет ему печальную песню о неразделенной любви, а потом пытается развеселить шутками. Орсино упивается своей любовью к Оливии, предыдущие неудачи его не обескураживают. Он убеждает Виолу опять отправиться к графине. Герцог высмеивает утверждение мнимого юноши, что какая-то женщина может быть влюблена в него так же сильно, как он в Оливию: «Грудь женщины не вынесет биения / Такой могучей страсти, как моя». Он остается глух ко всем намекам влюбленной Виолы.

Сэра Тоби и его сообщников просто распирает то от смеха, то от злости, когда они подслушивают, как Мальволио рассуждает о возможности брака со своей госпожой, о том, как он приструнит сэра Тоби, став в доме хозяином. Однако самая потеха начинается, когда дворецкий находит письмо, написанное Марией, подделавшей почерк Оливии. Мальволио быстро убеждает себя, что он-то и есть тот «безыменный возлюбленный», которому оно адресовано. Он решает неукоснительно следовать инструкциям, данным в письме и придуманным Марией специально в расчете на то, чтобы враг веселой компании вел себя и выглядел самым дурацким образом. Сэр Тоби в восторге от выдумки Марии, да и от нее самой: «За таким остроумнейшим дьяволенком хоть в самый Тартар».

В саду Оливии Виола и Фесте обмениваются остротами. «Он хорошо играет дурака. / Такую роль глупец не одолеет», — говорит Виола о шуте. Затем Виола говорит с вышедшей в сад Оливией, которая уже не скрывает своего страстного увлечения «юношей». Сэр Эндрю оскорблен тем, что в его присутствии графиня любезничала с герцогским слугой, и сэр Тоби убеждает его вызвать нахального юнца на поединок. Правда, сэр Тоби уверен, что у обоих не хватит мужества сразиться.

Антонио на городской улице встречается с Себастьяном и объясняет ему, что не может открыто сопровождать его, так как он участвовал в морском бою с галерами герцога и одержал верх — «меня узнают / И, уж поверьте, спуску не дадут». Себастьян хочет побродить по городу. Он уславливается с капитаном о встрече через час в лучшей гостинице. На прощание Антонио уговаривает друга принять его кошелек на случай неожиданных расходов.

Мальволио, глупо улыбающийся и безвкусно одетый (все по плану Марии), игриво цитирует Оливии пассажи из якобы её послания. Оливия убеждена, что дворецкий спятил. Она поручает сэру Тоби позаботиться о нем, что тот и делает, только на свой лад: он сначала насмехается над несчастным спесивцем, а потом запихивает его в чулан. Затем принимается за сэра Эндрю и «Цезарио». Каждому он потихоньку говорит, что его противник свиреп и искусен в фехтовании, но избежать поединка невозможно. Наконец бледные от страха «дуэлянты» обнажают шпаги — и тут вмешивается проходящий мимо Антонио. Он закрывает собой Виолу, приняв её за Себастьяна, и начинает драться с сэром Тоби, разъяренным тем, что его проделка не удалась. Появляются приставы. Они арестовывают Антонио по приказу герцога. Тот вынужден подчиниться, но просит у Виолы вернуть кошелек — деньги ему теперь понадобятся. Он возмущен тем, что человек, для которого он столько сделал, не узнает его и не хочет говорить ни о каких деньгах, хотя и благодарит за заступничество. Капитана уводят. Виола, понявшая, что её спутали с Себастьяном, радуется спасению брата.

На улице сэр Эндрю набрасывается на своего противника, в робости которого недавно убедился, и дает ему пощечину, но… это не кроткая Виола, а отважный Себастьян. Трусоватый рыцарь крепко побит. Сэр Тоби пытается вступиться за него — Себастьян обнажает шпагу. Появившаяся Оливия останавливает драку и гонит дядю. «Цезарио, прошу вас, не сердитесь», — говорит она Себастьяну. Она ведет его в дом и предлагает обручиться. Себастьян растерян, но соглашается, красавица сразу очаровала его. Он хотел бы посоветоваться с Антонио, но тот куда-то пропал, в гостинице его нет. Тем временем шут, притворившись священником, долго разыгрывает сидящего в темном чулане Мальволио. Наконец, сжалившись, соглашается принести ему свечу и письменные принадлежности.

Перед домом Оливии герцог и Виола ожидают беседы с графиней. В это время приставы приводят Антонио, которого Виола называет «спасителем», а Орсино — «прославленным пиратом». Антонио горько укоряет Виолу в неблаго­дарности, хитрости и лицемерии. Из дома появляется Оливия. Она отвергает герцога, а «Цезарио» упрекает в неверности. Священник подтверждает, что два часа назад обвенчал графиню с герцогским любимцем. Орсино потрясен. Напрасно Виола говорит, что он стал ей «жизнью, светом», что он ей «милей всех женщин в мире этом», бедняжке никто не верит. Тут из сада появляются избитые сэр Тоби и сэр Эндрю с жалобами на герцогского придворного Цезарио, за ними с извинениями — Себастьян (незадачливая парочка опять нарвалась на мужчину). Себастьян видит Антонио и бросается к нему. И капитан, и герцог потрясены сходством близнецов. Они в полном недоумении. Брат и сестра узнают друг друга. Орсино, поняв, что тот, кто был ему так дорог в образе юноши, на самом деле влюбленная в него девушка, полностью примиряется с потерей Оливии, которую готов теперь считать сестрою. Ему не терпится увидеть Виолу в женском наряде: «…передо мной предстанет дева, — / Моей души любовь и королева». Шут приносит письмо Мальволио. Странности дворецкого получают объяснение, но Марию не наказывают за злую шутку — она теперь леди, сэр Тоби в благодарность за её проделки женился на ней. Оскорбленный Мальволио покидает дом — единственный мрачный персонаж уходит со сцены. Герцог приказывает «догнать его и к мировой склонить». Пьеса заканчивается шутливо-меланхо­лической песенкой, которую поет Фесте.

Что скажете о пересказе?

Что было непонятно? Нашли ошибку в тексте? Есть идеи, как лучше пересказать эту книгу? Пожалуйста, пишите. Сделаем пересказы более понятными, грамотными и интересными.

Источник

Двенадцатая ночь или что угодно о чем угодно

Уильям Шекспир Двенадцатая ночь, или Что угодно.

ОРСИНО, герцог Иллирийский.

СЕБАСТЬЯН, брат Виолы.

АНТОНИО, капитан корабля, друг Себастьяна.

КАПИТАН корабля, друг Виолы.

ВАЛЕНТИН, КУРИО – приближенные герцога.

СЭР ТОБИ БЕЛЧ, дядя Оливии.

МАЛЬВОЛИО, дворецкий Оливии.

ФАБИАН, ФЕСТЕ (ШУТ) – слуги Оливии.

МАРИЯ, камеристка Оливии.

Придворные, священник, матросы, приставы, музыканты, слуги.

Место действия – город в Иллирии и морской берег вблизи него.

Дворец герцога. Входят герцог, Курио и другие придворные; музыканты.

О музыка, ты пища для любви!

Играйте же, любовь мою насытьте,

И пусть желанье, утолясь, умрет!

Вновь повторите тот напев щемящий, —

Он слух ласкал мне, точно трепет ветра,

Скользнувший над фиалками тайком,

Чтоб к нам вернуться, ароматом вея.

Довольно! Он когда-то был нежнее…

Как ты могуч, как дивен, дух любви!

Ты можешь все вместить, подобно морю,

Но то, что попадет в твою пучину,

Хотя бы и ценнейшее на свете,

Утрачивает ценность в тот же миг!

Такого обаянья ты исполнен,

Что подлинно чаруешь только ты!

Угодно ль вам охотиться сегодня?

О, Курио, я сам оленем стал!

Когда мой взор Оливию увидел,

Как бы очистился от смрада воздух,

А герцог твой в оленя превратился,

И с той поры, как свора жадных псов,

Его грызут желанья…

Какую весть Оливия мне шлет?

Я не был к ней допущен, ваша светлость.

Служанка мне передала ответ,

И он гласил, что даже небеса

Ее лица открытым не увидят,

Пока весна семь раз не сменит зиму.

Росою слез кропя свою обитель,

Она затворницею будет жить,

Чтоб нежность брата, отнятого гробом,

В скорбящем сердце не могла истлеть.

О, если так она платить умеет

Дань сестринской любви, то как полюбит,

Когда пернатой золотой стрелой

Убиты будут все иные мысли,

Когда престолы высших совершенств

И чувств прекрасных – печень, мозг и сердце —

Навек займет единый властелин! —

Идемте же под своды рощ зеленых;

Их тень сладка мечтаниям влюбленных.

Берег моря. Входят Виола, капитан и матросы.

Где мы сейчас находимся, друзья?

Мы, госпожа, в Иллирию приплыли.

Но для чего в Иллирии мне жить,

Когда мой брат в Элизии блуждает?

А вдруг случайно спасся он?

Увы! Мой бедный брат…

Какой бы это был счастливый случай!

Но, госпожа, должно быть, так и есть:

Когда разбился наш корабль о скалы

И все мы – горсть оставшихся в живых —

Носились по волнам в убогой лодке,

Ваш брат, сообразительный в беде,

Наученный отвагой и надеждой,

Себя к плывущей мачте привязал

И, оседлав ее, поплыл по морю,

Как на спине дельфина – Арион.

Вот золото в награду за рассказ.

Он укрепляет робкую надежду,

Рожденную спасением моим,

Что жив и брат. Ты здесь бывал?

Не больше трех часов ходьбы отсюда

То место, где родился я и рос.

Высокородный и достойный герцог.

Орсино! Мой отец о нем не раз

Мне говорил. Тогда был холост герцог.

Он холост был, когда я вышел в море,

А с той поры минул всего лишь месяц,

Но слух прошел, – ведь любит мелкий люд

Судачить о делах людей великих, —

Что герцог наш в Оливию влюблен.

Прелестная и юная дочь графа.

Он умер год назад, ее оставив

На попеченье сына своего.

Тот вскоре тоже умер, и, по слухам,

Оливия, скорбя о милом брате,

Решила жить затворницей.

Я к ней на службу поступить могла,

До времени скрывая от людей,

Она не хочет видеть никого

И даже герцога не принимает.

Ты с виду прям и честен, капитан.

Хотя природа в благородный облик

Порой вселяет низменное сердце,

Мне кажется, в твоих чертах открытых,

Как в зеркале, отражена душа.

Поверь, тебя вознагражу я щедро, —

Ты лишь молчи, кто я на самом деле,

И помоги мне раздобыть одежду,

Пригодную для замыслов моих.

Я к герцогу хочу пойти на службу.

Шепни ему, что я не я, а евнух…

Он будет мной доволен: я пою,

Играю на различных инструментах.

Как дальше быть – увидим, а пока

Пусть правда не сорвется с языка.

Вы евнух, я немой… Ну что ж, клянусь:

Коль проболтаюсь, тотчас удавлюсь.

Дом Оливии. Входят сэр Тоби Белч и Мария.

Ну какого дьявола моя племянница так убивается о своем покойном братце? Горе вредит здоровью, это всякий знает.

А вы, сэр Тоби, пораньше возвращались бы домой. Когда вы поздно засиживаетесь бог весть где, ваша племянница, моя госпожа, прямо из себя выходит.

Ну и пусть себе выходит на все четыре стороны!

Нет, нехорошо, что вы являетесь в таком неприличном виде.

А что в нем неприличного, скажи на милость? Самый подходящий для выпивки вид. И ботфорты хоть куда. А если никуда, так пусть повесятся на собственных ушках!

Не доведут вас до добра кутежи и попойки. Вчера об этом говорила госпожа, я сама слышала. И еще она поминала вашего дурацкого собутыльника, которого вы притащили сюда ночью и навязывали ей в женихи.

Ты это о ком? О сэре Эндрю Эгьючике?

Ну, он почище многих в Иллирии.

Нам-то что от его чистоты?

А то, что у него три тысячи дукатов в год.

Ему и на полгода всех его дукатов не хватит, – такой он дурак и мот.

Ну что ты болтаешь! Он и на виоле играет, и на нескольких языках как по писаному говорит, и вообще богатая натура.

Еще бы! Дурак пренатуральный! И не только дурак, но и забияка: разумные люди говорят, что, если бы его задор не ходил в одной упряжке с трусостью, быть бы ему давным-давно покойником.

Клянусь этой рукой, они мерзавцы и клеветники, раз несут такую чушь! Кто это тебе наплел?

Те самые, от которых я узнала, что он вдобавок ко всему вечера не пропустит, чтобы не напиться в вашем обществе.

Все потому, что пьет за мою племянницу. Я буду пить за нее, покуда у меня глотка не зарастет, а в Иллирии вино не переведется. Трус и мерзавец, кто не желает пить за мою племянницу, пока мозги не полетят вверх тормашками. Тсс, красотка! Castiliano vulgo![1] Сюда шествует сэр Эндрю Чикчирик!

Входит сэр Эндрю Эгьючик.

Сэр Тоби Белч! Как живете, сэр Тоби Белч?

Дражайший сэр Эндрю!

Приветствую тебя, миленькая злючка!

И я вас тоже, сударь!

Наступай, сэр Эндрю, наступай!

Камеристка моей племянницы.

Милейшая миссис Наступай, я бы не прочь познакомиться с тобой поближе.

Меня зовут Мэри, сударь.

Милейшая миссис Мэри Наступай…

Ты не понял, рыцарь. «Наступай» – это значит «смелей», «не робей», «атакуй», «штурмуй»!

Ну, знаете, вы столько насчитали, что мне к ней теперь и подступиться страшно. Вот так «наступай»!

Желаю вам всего хорошего, господа мои.

Чтоб тебе никогда не работать твоей шпагой, сэр Эндрю, если ты так отпустишь эту красотку!

Чтоб мне никогда не работать моей шпагой, милочка, если я так тебя отпущу. Ты что же, красавица, дураками нас считаешь? Придется прибрать тебя к рукам.

Не так-то легко я даюсь в руки, сударь.

А ты попробуй, дайся: вот моя рука.

Сударь, хотенье ваше, да позволенье наше. Лучше отнесли бы вы свою руку в погреб и угостили бы ее элем покрепче.

Это зачем, душечка? Что-то мне непонятна твоя шутка.

Уж очень она слабосильная.

Вот это верно. А в моей руке и без эля силы хватает. Но в чем все-таки соль твоей шутки?

Для вас, сударь, она чересчур соленая.

И много их у тебя припасено?

Запас такой, что даже пальцы зудят. А вот сейчас я отпустила вашу руку и сразу обезопасилась. (Уходит.)

Ох, рыцарь, подкрепись-ка скорее стаканчиком канарского: отроду не видел, чтобы тебя так здорово укладывали на обе лопатки.

Пожалуй, что и не видел… Нет, канарское тоже здорово укладывало. Право, мне иногда кажется, что у меня ума не больше, чем у любого христианина, а может, и вообще чем у любого человека. Но я большой любитель говядины, а говядина, наверно, вредит моему остроумию.

Если б я и вправду так думал, ни за что не стал бы ее есть. Сэр Тоби, завтра я уезжаю домой.

Твоим волосам это ни к чему.

А при чем тут мои волосы?

Как это – при чем? Они же у тебя отроду не вились.

Ну и что же? Разве они мне к лицу?

Очень к лицу: висят, как лен на прялке. Вот ты обзаведешься женой, и я еще посмотрю, как она зажмет тебя промеж колен да как начнет прясть – только держись.

Ей-богу, завтра же я уеду. Твоя племянница не желает меня видеть. А если и пожелает, то бьюсь об заклад, что в мужья себе не возьмет: ведь за ней бегает сам герцог.

А герцог ей ни к чему: она ни за что не выйдет за человека старше себя, или богаче, или умней; я сам слышал, как она в этом клялась. Так что не все еще пропало, дружище.

Ну ладно, останусь на месяц. Странный у меня нрав: иной раз мне бы только ходить на балы и маскарады…

И ты способен на такие дурачества, рыцарь?

Могу потягаться с кем угодно в Иллирии – конечно, не считая тех, кто знатнее меня; ну, а старикам я и вовсе в подметки не гожусь.

И ты умеешь отплясывать гальярду, рыцарь?

Еще бы! Я так умею выписывать козлиные коленца…

Не лучше, чем я умею уписывать бараньи ляжки!

А уж в прыжке назад мне не найдется равных во всей Иллирии.

Так почему все эти таланты чахнут в неизвестности? Почему они скрыты от нас завесой? Или они так же боятся пыли, как портреты миссис Молл? Почему, идучи в церковь, ты не отплясываешь гальярду, а возвращаясь, не танцуешь куранту? Будь я тобой, я всегда на ходу откалывал бы джигу и даже мочился бы в темпе контрданса. Как же так? Разве можно в этом мире скрывать свои дарования? У тебя икры такой восхитительной формы, что, бьюсь об заклад, они были созданы под звездой гальярды.

Да, икры у меня сильные и в оранжевых чулках выглядят совсем недурно. А не пора ли выпить?

Что еще нам остается делать? Мы же родились под созвездием Тельца!

Телец? Это который грудь и сердце?

Нет, сударь, это который ноги и бедра. А ну-ка, покажи свои коленца. Выше! Еще выше! Отменно!

Дворец герцога. Входят Валентин и Виола в мужском платье.

Цезарио, если герцог и впредь будет так благоволить к вам, вы далеко пойдете: он вас знает всего три дня и уже приблизил к себе.

Если вы не уверены в длительности его благоволения, значит, опасаетесь изменчивости его нрава или моей нерадивости. Вы считаете, что герцог непостоянен в своих привязанностях?

Источник

Двенадцатая ночь, или Что угодно — Уильям Шекспир

«Двенадцатая ночь, или Что угодно»

Сохра­ни­лись све­де­ния, что эта коме­дия игра­лась в 1602 году в юри­ди­че­ской кор­по­ра­ции Мидл-Тем­пль. Из этого не сле­дует, однако, что она была новой пье­сой. Э. К. Чем­берс дати­рует ее 1599–1600 годами. В послед­нее время все чаще выска­зы­вают мне­ние, что имя одного из глав­ных героев было дано Шекс­пи­ром в честь ита­льянца Орсино, гер­цога Брач­чи­ано, посе­тив­шего Лон­дон в 1600–1601 годах. Таким обра­зом, мне­ния схо­дятся на том, что коме­дию сле­дует отне­сти к 1600 году. При этом ее счи­тают послед­ней из жиз­не­ра­дост­ных коме­дий вели­кого драматурга.

При жизни Шекс­пира коме­дия в печати не появ­ля­лась и впер­вые была опуб­ли­ко­вана в фолио 1623 года. Основ­ная линия дей­ствия (Оли­вия — Орсино — Виола) заим­ство­вана из книги Бар­неби Рича «Про­ща­ние с воен­ной про­фес­сией» (1581), но сюжет имел дол­гую исто­рию до Рича: сна­чала он появился в ита­льян­ской коме­дии «Пере­пу­тан­ные» (1531), затем в одной из новелл Бан­делло (1554), от него пере­шел к фран­цузу Бель­форе и уже отсюда попал в Англию. Но заим­ство­ван­ной была только роман­ти­че­ская линия сюжета. Маль­во­лио, сэр Тоби Белч, Мария, сэр Эндрю Эгью­чик — созда­ния Шекс­пира. Впро­чем, и вся роман­ти­че­ская исто­рия тоже по-сво­ему осмыс­лена Шекспиром.

Назва­ние явля­ется слу­чай­ным. Две­на­дца­тая ночь после рож­де­ства была кон­цом зим­них празд­ни­ков, и она отме­ча­лась осо­бенно бур­ным весе­льем. К такому слу­чаю и была при­уро­чена коме­дия, для кото­рой Шекс­пир не искал назва­ния, пред­ло­жив пуб­лике счи­тать ее «чем угодно». Кри­тика, однако, при­пи­сала назва­нию более зна­чи­тель­ный смысл. Две­на­дца­тая ночь рож­де­ствен­ских празд­ни­ков была как бы про­ща­нием с весе­льем. Если верить при­ня­той хро­но­ло­гии твор­че­ства Шекс­пира, то его коме­дия ока­за­лась «про­ща­нием с весе­ло­стью» и для самого дра­ма­турга. После «Две­на­дца­той ночи» появ­ля­ются «мрач­ные коме­дии» и вели­кие тра­ге­дии Шекс­пира, ни одной весе­лой коме­дии он уже больше не создаст.

Итак, Шекс­пир про­ща­ется с весе­ло­стью. Кажется, он и в самом деле исчер­пал все источ­ники комизма и теперь, созда­вая эту коме­дию, повто­ряет в новой ком­би­на­ции мно­гое из того, с чем мы уже встре­ча­лись в его преж­них про­из­ве­де­ниях. Коми­че­ская пута­ница из-за сход­ства близ­не­цов состав­ляла основу сюжета его пер­вой «Коме­дии оши­бок». Девушка, пере­оде­тая в муж­ской наряд, была в «Двух верон­цах», «Вене­ци­ан­ском купце» и «Как вам это понра­вится». Такой пер­со­наж как сэр Тоби Белч сродни Фаль­стафу, а Эндрю Эгью­чик — Слен­деру из «Вин­дзор­ских насмешниц».

Новым вари­ан­том ста­рого коме­дий­ного мотива Шекс­пира явля­ется и тема обман­чи­во­сти чувств, игра­ю­щая такую важ­ную роль в «Две­на­дца­той ночи». Пер­вый намек на это был в «Коме­дии оши­бок», где мы видели Люци­ану, оше­лом­лен­ную тем, что Анти­фол Сира­куз­ский, кото­рого она при­ни­мает за его брата, объ­яс­ня­ется ей в любви. Еще более раз­вит мотив обман­чи­во­сти чувств в «Сне в лет­нюю ночь»: здесь Елена, сна­чала отверг­ну­тая своим воз­люб­лен­ным, потом сама отво­ра­чи­ва­ется от него под воз­дей­ствием кол­дов­ских чар. Но самым ярким про­яв­ле­нием ослеп­лен­но­сти под вли­я­нием любов­ных чар был, конечно, зна­ме­ни­тый эпи­зод, в кото­ром царица эль­фов Тита­ния лас­кает ткача Основу, укра­шен­ного осли­ной голо­вой. В «Две­на­дца­той ночи» обман чувств харак­те­рен для Орсино и Оливии.

Нако­нец, как и в ряде дру­гих коме­дий, дей­ствие «Две­на­дца­той ночи» про­ис­хо­дит в обста­новке несколько нере­аль­ной. Чув­ства героев явля­ются вполне зем­ными, и сами они — суще­ства из плоти и крови, но мир, в кото­ром они живут, — это ска­зоч­ная для англи­чан шекс­пи­ров­ского вре­мени Илли­рия. Кра­си­вое назва­ние страны, рас­по­ло­жен­ной на восточ­ном побе­ре­жье Адри­а­ти­че­ского моря, зву­чало тогда так же экзо­тично, как теперь. Весть об этом дале­ком крае донесли до Англии моряки, при­бы­вав­шие в Лон­дон со всех кон­цов света. Шекс­пир любил выби­рать для своих коме­дий ска­зоч­ные, экзо­ти­че­ские места дей­ствия. Илли­рия, Сици­лия, Боге­мия — эти назва­ния зву­чали для пуб­лики шекс­пи­ров­ского театра роман­ти­че­ски, и для роман­ти­че­ских исто­рий он выби­рал страны с такими зага­дочно заман­чи­выми названиями.

Нужно было это и для дан­ной коме­дии, для весе­лой роман­ти­че­ской сказки, кото­рую хотел пове­дать пуб­лике Шекс­пир. Ведь его «Две­на­дца­тая ночь» изоб­ра­жает то, что не часто слу­ча­ется в жизни, и если бывает, то только там, где про­ис­хо­дит дей­ствие всех ска­зок, а оно, как пра­вило, там, куда мы нико­гда не попадем.

В пре­крас­ной Илли­рии живут даже более без­за­ботно, чем в Арденн­ском лесу. Здесь не тру­дятся, не воюют и только ино­гда охо­тятся. Глав­ное же заня­тие насе­ле­ния — любовь и раз­вле­че­ния. Этим зани­ма­ются все — от гер­цога до слуг. Пра­ви­тель этой ска­зоч­ной страны делами сво­его госу­дар­ства не оза­бо­чен. У Орсино более важ­ное заня­тие: он влюб­лен и услаж­дает душу меч­тами о своей пре­крас­ной воз­люб­лен­ной, слу­шая музыку.

В эту страну любви и весе­лых шуток попа­дает юная Виола сразу же после кораб­ле­кру­ше­ния, во время кото­рого она поте­ряла един­ствен­ного близ­кого чело­века, брата Себастьяна, как две капли воды похо­жего на нее лицом. И стоит ей ока­заться на берегу Илли­рии, как ее сразу охва­ты­вает осо­бая атмо­сфера этой ска­зоч­ной страны. Отваж­ная девушка любит при­клю­че­ния, и раз судьба забро­сила ее сюда, она готова пойти навстречу любым неожи­дан­но­стям. Пере­одев­шись в муж­ское пла­тье, она посту­пает музы­кан­том ко двору гер­цога. Ее мас­ка­рад — и сред­ство само­за­щиты, обыч­ное в те вре­мена, когда жен­щина должна была скры­вать свою сла­бость, и про­яв­ле­ние свой­ствен­ного геро­ине аван­тю­ризма, и сво­его рода «розыг­рыш», шутка, поро­див­шая неожи­дан­ные для нее ослож­не­ния. И, конечно же, она сразу влюб­ля­ется, не только потому, что молода, но и потому, что попала в атмо­сферу двора, напо­ен­ного меч­та­ни­ями Орсино о пре­крас­ной любви. В него она и влюб­ля­ется, и эта любовь ока­зы­ва­ется для нее источ­ни­ком мучи­тель­ных переживаний.

Пре­лесть ее юной музы­каль­ной души мгно­венно заво­е­вы­вает Виоле неж­ное рас­по­ло­же­ние Орсино, чув­ству­ю­щего, что из всех окру­жа­ю­щих его паж Цеза­рио, как назвала себя Виола, лучше всего спо­со­бен понять его чув­ства. Но для гер­цога она — муж­чина, и, хотя ренес­санс­ные нравы поощ­ряли пла­то­ни­че­скую страсть между людьми одного пола, о чем сви­де­тель­ствуют «Сонеты» самого же Шекс­пира, Виола жаж­дет любви иной. Но ей при­суща само­от­вер­жен­ность. Ее любовь не эго­и­стична. Для нее будет горь­ким сча­стьем, если она сумеет добиться рас­по­ло­же­ния к Орсино со сто­роны люби­мой им Оли­вии. Хотя ана­ло­гия не явля­ется пол­ной, но строй чувств Виолы нахо­дит неко­то­рое соот­вет­ствие в тех же «Соне­тах» Шекс­пира, лири­че­ский герой кото­рых тоже испы­тал горь­кое удо­вле­тво­ре­ние в том, что два пре­крас­ных суще­ства, доро­гих для него, полю­били друг друга. Так или иначе, Виола само­от­вер­женно борется за то, чтобы Оли­вия отве­тила на чув­ство Орсино вза­им­но­стью. Она умеет так кра­сиво гово­рить о любви, что доби­ва­ется неожи­дан­ного резуль­тата: Оли­вия влюб­ля­ется в пере­оде­тую девушку. И здесь начи­на­ется коме­дия обман­чи­во­сти чувств, кото­рую так любил изоб­ра­жать Шекспир.

Из трех роман­ти­че­ских героев коме­дии Виола един­ствен­ная обла­дает не только горя­чим серд­цем, но и ясным умом. Ей одной видна и вся запу­тан­ность ситу­а­ции, воз­ник­шей из-за ее пере­оде­ва­ния. Она при­над­ле­жит к числу тех шекс­пи­ров­ских геро­инь, чья пре­крас­ная жен­ствен­ность соче­та­ется с устой­чи­во­стью чувств, бес­пре­дель­ной вер­но­стью, глу­би­ной сер­деч­ных переживаний.

Орсино обла­дает иным душев­ным скла­дом. Он, как и Ромео до встречи с Джу­льет­той, не столько любит пред­мет своих воз­ды­ха­нии, сколько влюб­лен в любовь. Его моло­дая душа откры­лась для боль­шого чув­ства, но его любовь — это как бы любо­ва­ние кра­со­той пере­жи­ва­ний, свя­зан­ных с этим чув­ством. Неда­ром ему так нужна музыка. Она и питает и успо­ка­и­вает его взвол­но­ван­ные эмо­ции. Чув­ства его тонки, и преж­ние муже­ствен­ные раз­вле­че­ния, вроде охоты, теперь не достав­ляют ему удо­воль­ствия. Обще­ние с Цеза­рио дает ему гораздо больше, ибо в неж­ной душе пажа он нахо­дит созву­чие своим пере­жи­ва­ниям. Он даже сам не сознает, насколько важна для него эта дружба. Когда в финале коме­дии ока­зы­ва­ется, что Цеза­рио — девушка, Орсино не при­хо­дится пере­стра­и­вать свое отно­ше­ние к этому юному суще­ству, кото­рое он уже раньше полю­бил за то, что оно так хорошо пони­мало его чув­ства. Поэтому для него откры­тие под­лин­ной лич­но­сти Виолы явля­ется радо­стью, и он мгно­венно отдает ей всю свою жаж­ду­щую вза­им­но­сти любовь.

Если вся жизнь Орсино про­хо­дит в ожи­да­нии боль­шой любви, спо­соб­ной запол­нить его сердце, то с Оли­вией мы зна­ко­мимся тогда, когда она, вопреки при­роде, решила отка­зать себе во всех радо­стях жизни. Пере­жив боль­шое горе, утрату отца и брата, Оли­вия хотела уйти от суеты мира, закрыть доступ при­вя­зан­но­стям, лише­ние кото­рых при­чи­няет стра­да­ние. Но душой она молода и, подобно Орсино и Виоле, тоже созрела для любви. Ее реши­мо­сти вести отшель­ни­че­ский образ жизни не хва­тает надолго. Как только появ­ля­ется Цеза­рио, в ней про­буж­да­ется сна­чала любо­пыт­ство, а затем страсть. Натура воле­вая, она готова теперь пре­зреть все и обя­за­тель­ную жен­скую скром­ность, и нера­вен­ство поло­же­ния (Цеза­рио, хотя «он» и дво­ря­нин, все же ниже ее по зва­нию). И теперь она доби­ва­ется вза­им­но­сти с той энер­гией, какую Виола-Цеза­рио про­яв­ляла для того, чтобы заво­е­вать ее сердце для Орсино.

Мы сме­емся, наблю­дая пери­пе­тии этой забав­ной исто­рии, но каким чистым и пре­крас­ным явля­ется этот смех! Нам известно, что Оли­вия оши­ба­ется, но сме­емся мы не над ней, а над при­чу­дами юных сер­дец, ослеп­лен­ных избыт­ком кипя­щих в них чувств. Чув­ства эти пре­красны и бла­го­родны. В них про­яв­ля­ются луч­шие душев­ные спо­соб­но­сти чело­века, но и это луч­шее, ока­зы­ва­ется, может поста­вить в смеш­ное поло­же­ние того, кто лишен воз­мож­но­сти узнать, что пред­став­ляет собой тот или та, на кого направ­лено сер­деч­ное чувство.

С Оли­вией про­ис­хо­дит при­мерно то же, что и с Орсино в конце коме­дии. Встре­тив брата Виолы, Себастьяна, она при­ни­мает его за полю­бив­ше­гося ей пажа и, дойдя до пре­дела стра­сти, пред­ла­гает ему немед­ленно вен­чаться. Слу­чай свел ее сна­чала с Вио­лой, душев­ные каче­ства кото­рой увлекли вооб­ра­же­ние юной гра­фини. Она полю­била Цеза­рио-Виолу не за внеш­ность, а за муже­ство, харак­тер, настой­чи­вость и поэ­тич­ность души. А затем слу­чай же про­из­вел под­мену: Оли­вия встре­тила Себастьяна, не только лицом, но и дру­гими каче­ствами схо­жего с сест­рой. Он смело пошел навстречу неожи­данно обру­шив­ше­муся на него потоку стра­сти Оли­вии и, под­хва­чен­ный им, нежданно-нега­данно в один миг обрел сча­стье, кото­рого дру­гие ищут всю жизнь и далеко не все­гда нахо­дят. Так бывает только в сказ­ках, по ведь перед нами именно сказка о том, как люди ищут сча­стья в любви, и о том, как оно при­хо­дит к ним совсем не так, как они его ожи­дали. Орсино доби­вался Оли­вии, а сча­стье нашел в Виоле; Оли­вия жаж­дала вза­им­но­сти Цеза­рио-Виолы, а обрела ее у Себастьяна; Виола стра­дала, не питая надежд на сча­стье, но оно неожи­данно само при­шло к ней; Себастьян искал сестру, а нашел воз­люб­лен­ную и жену.

То, что про­ис­хо­дит в кругу Орсино — Оли­вии — Виолы — Себастьяна, явля­ется высо­кой коме­дией, коме­дией чистых и пре­крас­ных чувств. Все они люди боль­шого душев­ного бла­го­род­ства, может быть, даже слиш­ком пре­крас­ные для реаль­ного мира, но иде­аль­ный душев­ный склад таких людей и вно­сит в жизнь истин­ную кра­соту. Искус­ство, стре­мя­ще­еся к тому, чтобы под­нять чело­века до под­лин­ных высот гуман­но­сти, истины и кра­соты, изби­рает таких героев, чтобы через них рас­крыть, на что спо­со­бен чело­век в своих луч­ших проявлениях.

Но это не та бес­плот­ная иде­аль­ность, кото­рая лишает худо­же­ствен­ное изоб­ра­же­ние убе­ди­тель­но­сти, а высо­кая духов­ная настро­ен­ность, соче­та­ю­ща­яся с изу­ми­тель­ным про­ник­но­ве­нием в дей­стви­тель­ные свой­ства чело­ве­че­ского сердца. Вот почему Шекс­пир оста­ется реа­ли­стом и тогда, когда погру­жа­ется в мир роман­тики. И поэтому же во всей этой милой сказке, где кра­си­вые чув­ства ста­вят людей в смеш­ные поло­же­ния, мы ощу­щаем несо­мнен­ную жиз­нен­ную правду.

Рядом с этим миром высо­ких чувств — иной, более зем­ной мир, где чело­век пред­стает не в столь изящ­ном виде, но все же не лишен черт по-сво­ему сим­па­тич­ных. Это мир сэра Тоби Белча и Марии. Они — центр его, как цен­тром мира кра­си­вых чувств явля­ется Виола.

Сэр Тоби Белч совсем не илли­рий­ский житель. У него не только имя англий­ское. Он типич­ный «пожи­ра­тель биф­штек­сов» и такой же люби­тель весе­лых попоек, как сэр Джон Фаль­стаф. Ост­ро­умия у него поменьше, чем у слав­ного рыцаря, но раз­гуль­ную жизнь он любит не меньше его и хоро­шей шутке тоже знает цену.

Как и Фаль­стаф, сэр Тоби счи­тает, что рож­ден для весе­лья и без­за­бот­ной жизни. Но при рож­де­нии ему не доста­лись сред­ства для этого. Он обед­нев­ший дво­ря­нин и вынуж­ден жить мило­стями своей пле­мян­ницы Оли­вии. Впро­чем, его нисколько не сму­щает поло­же­ние при­жи­валы, ибо, как и Фаль­стаф, о суще­ство­ва­нии морали он даже смутно не подо­зре­вает. Было бы лишь что поесть, а глав­ное, выпить! Надо, однако, отдать долж­ное его изоб­ре­та­тель­но­сти: у него есть и свой источ­ник дохо­дов, помимо харча, полу­ча­е­мого в доме бога­той пле­мян­ницы. Он зани­ма­ется ремеслом, кото­рое в Лон­доне шекс­пи­ров­ских вре­мен назы­ва­лось «лов­лей кро­ли­ков» — оби­ра­нием наив­ных про­вин­ци­а­лов, при­ез­жав­ших в сто­лицу. Роберт Грин, недруг Шекс­пира, в несколь­ких пам­фле­тах опи­сал при­емы этого вида город­ской «охоты».

Сэру Тоби уда­лось под­це­пить такого «кро­лика» — это про­вин­ци­аль­ный щеголь сэр Эндрю Эгью­чик, при­е­хав­ший в Лон­дон — про­стите, в Илли­рию, — чтобы себя пока­зать, людей посмот­реть и заодно подыс­кать бога­тую неве­сту. Сэр Тоби взялся сосва­тать ему Оли­вию. Воз­ды­ха­ния сэра Эндрю по Оли­вии — забав­ная паро­дия на уха­жи­ва­ния Орсино. Конечно, сэр Тоби ни на миг не обма­ны­вался насчет воз­мож­но­сти женить этого про­стачка на Оли­вии. Обма­ны­вался сэр Эндрю, и этот обман стоил ему доро­гонько. Сэр Тоби ест и пьет на его счет, облег­чая коше­лек про­сто­ва­того про­вин­ци­ала. Мы встре­тим впо­след­ствии у Шекс­пира еще одну такую ситу­а­цию — в «Отелло» (Яго и Род­риго), но там она кон­чится для про­стака тра­гично. Но Тоби не Яго, не зло­дей, а весе­лый бон­ви­ван, и Эндрю отде­лы­ва­ется поте­рей кошелька и лошади да несколь­кими уши­бами от Себастьяна.

Под стать пожи­лому вет­ро­гону сэру Тоби озор­ная Мария. Она масте­рица на выдумки, кото­рыми поте­шает себя и дру­гих. Ей хочется женить на себе сэра Тоби: это срав­няло бы ее с гос­по­жой, кото­рой она при­слу­жи­вает. Впро­чем, рас­чет­ли­вость она про­яв­ляет не столько в этом, сколько в забав­ных про­дел­ках, увле­ка­ю­щих ее гораздо больше мат­ри­мо­ни­аль­ных пла­нов. Завлечь сэра Тоби в сети брака — нелег­кое дело, ибо он не из тех муж­чин, кото­рые доб­ро­вольно рас­ста­ются со сво­бо­дой браж­ни­чать и весе­литься. Если уж ему и при­дет в голову жениться, то разве что на такой озор­ной дев­чонке, как Мария, кото­рая сама неис­то­щима на весе­лые проделки.

Нельзя ска­зать, что круг сэра Тоби — это дно жизни, ее подонки. Конечно, респек­та­бель­но­стью здесь даже не пах­нет, но это не мир зла. Если роман­ти­че­ские герои коме­дии живут в цар­стве любви, то ком­па­ния сэра Тоби живет в цар­стве весе­лья, и только ханжи да пури­тане отка­жут этому миру в мораль­ном праве на суще­ство­ва­ние. Правда, люди этого мира сами о морали не помыш­ляют, но для нрав­ствен­ного здо­ро­вья чело­ве­че­ства смех и весе­лье необ­хо­димы, и в этом оправ­да­ние весе­лых домо­чад­цев гра­фини Оливии.

Есть у этих людей враг — дво­рец­кий Маль­во­лио. Поло­же­ние он зани­мает невы­со­кое, но окру­жа­ю­щим может при­не­сти доста­точно вреда. Он враг не только им, но и при­ят­ной жизни вообще. Маль­во­лио — сухой, чопор­ный, суро­вый чело­век, и есть в нем нечто пури­тан­ское. Он охотно под­дер­жи­вает Оли­вию в ее стрем­ле­нии соблю­дать траур и жить, отго­ро­див­шись от сует жизни. С неудо­воль­ствием смот­рит он на бла­го­склон­ность Оли­вии к Цеза­рио. Его воз­му­щает уже одно то, что люди хотят и могут весе­литься, пре­да­ваться раз­вле­че­ниям и любить. Сам он имеет одну страсть — често­лю­бие. Поло­же­ние дво­рец­кого дает ему малую, но ощу­ти­мую власть над домо­чад­цами Оли­вии. Правда, они весьма непо­корны и ему посто­янно при­хо­дится вое­вать с ними, но он не теряет надежды укро­тить их.

Весе­лая ком­па­ния сэра Тоби решает про­учить Маль­во­лио. Как это сде­лать, при­ду­мы­вает хохо­тушка Мария. Этот эпи­зод слиш­ком изве­стен, и нет нужды пере­ска­зы­вать его. Оста­но­вимся на харак­тере его.

Пона­чалу розыг­рыш, застав­ля­ю­щий Маль­во­лио пове­рить, что Оли­вия влюб­лена в него, кажется про­сто смеш­ным и без­обид­ным. Посте­пенно, однако, шут­ники дохо­дят до того, что изде­ва­ются над Маль­во­лио не без оже­сто­че­ния и зло­сти. Совре­мен­ному чита­телю и осо­бенно зри­телю шутка начи­нает казаться слиш­ком гру­бой и жесто­кой, и она уже не достав­ляет удо­воль­ствия. Но не сле­дует забы­вать, что сэр Тоби и его ком­па­ния — люди в самом деле гру­бо­ва­тые, любя­щие на англий­ский манер самые бес­по­щад­ные «прак­ти­че­ские шутки» — розыг­рыши, от кото­рых чело­век может ино­гда серьезно постра­дать. Пуб­лика шекс­пи­ров­ского театра, для кото­рой и казни были инте­рес­ным зре­ли­щем, смот­рела на подоб­ные шутки иначе, чем мы. Одна из шуток — появ­ле­ние шута в обла­че­нии свя­щен­ника и испо­ведь Маль­во­лио (IV, 2)представляет собой паро­дию на като­ли­че­скую обряд­ность (над като­ли­циз­мом в про­те­стант­ской Англии раз­ре­ша­лось потешаться).

Образ Маль­во­лио, вна­чале коми­че­ский, посте­пенно при­об­ре­тает иную окраску. В нем появ­ля­ется нечто вызы­ва­ю­щее жалость. Это с одной сто­роны. А с дру­гой — фигура его ста­но­вится зло­ве­щей. И хотя в этом мире весе­лья и любви он бес­си­лен, мрач­ная тень, отбра­сы­ва­е­мая им, напо­ми­нает о зле, кото­рое суще­ствует в реаль­ном мире, ибо, пусть в при­умень­шен­ном виде, он все же обла­дает такими чер­тами, кото­рые омра­чали ренес­санс­ные иде­алы. Его често­лю­бие, злоб­ность, хан­же­ство и мсти­тель­ность были теми поро­ками, кото­рые Шекс­пир видел и пока­зы­вал как источ­ники тра­ги­че­ского в жизни.

Но здесь Маль­во­лио только угро­жает. В мире сказки он немо­щен. Поэтому даже его гер­цог велит «уго­во­рить на мир». Маль­во­лио, однако, поки­дает сцену непри­ми­рен­ным и непри­ми­ри­мым вра­гом радо­сти и весе­лья. Они тор­же­ствуют победу в серии бра­ков, завер­ша­ю­щих коме­дию. А у нас оста­ется ощу­ще­ние, что хотя все кон­ча­ется бла­го­по­лучно, но где-то за пре­де­лами этого ска­зоч­ного мира таятся страш­ные угрозы чело­веку и человечности.

Шекс­пир оста­ется верен себе в том, что даже этот зло­ве­щий образ не пре­вра­тил в ходуль­ное вопло­ще­ние зло­дей­ства. Прежде всего это свое­об­раз­ный чело­ве­че­ский харак­тер, пусть непри­ят­ный, но без­условно реаль­ный. Сэр Тоби, Мария и осталь­ные правы, воюя про­тив Маль­во­лио. Но не вся правда на их сто­роне. Выше та правда, кото­рая вопло­щена в душев­ном бла­го­род­стве Виолы, Орсино и Оли­вии. Но в общем люди этих двух миров — союз­ники в отри­ца­нии хан­же­ства и утвер­жде­нии радо­сти жизни. При этом сча­стье бла­го­род­ной любви выше тех при­ми­тив­ных удо­воль­ствий, ради кото­рых живут Тоби и иже с ним.

Кроме Маль­во­лио, все пер­со­нажи коме­дии добры, жиз­не­ра­достны, отзыв­чивы и веселы. Но есть еще один пер­со­наж, выде­ля­ю­щийся среди них. Это шут Фесте. Мы видим его в числе участ­ни­ков весе­лого розыг­рыша, учи­ня­е­мого над Маль­во­лио, слы­шим его дерз­кие шутки над теми, кому он обя­зан пови­но­ваться. Он один из самых ост­ро­ум­ных шекс­пи­ров­ских шутов. Но есть в нем черта, отли­ча­ю­щая его от всех пред­ше­ствен­ни­ков в коме­диях Шекспира.

Фесте мелан­хо­ли­чен, в нем ощу­ща­ется неко­то­рая уста­лость от весе­лья, кото­рым дру­гие так непри­нуж­денно насла­жда­ются. Он высту­пает в коме­дии как выра­зи­тель настро­е­ний, рас­хо­дя­щихся с общим тоном ее. В мелан­хо­лии Фесте кри­тика давно уже уви­дела пред­ве­стие буду­щего тра­гизма Шекспира.

Между тем образ Фесте, каким мы его теперь знаем, — резуль­тат изме­не­ний, вне­сен­ных в коме­дию в про­цессе ее сце­ни­че­ской исто­рии на шекс­пи­ров­ском театре. Откры­тием этого мы обя­заны трем иссле­до­ва­те­лям — Флэйю, Ноблу и Дж. Доверу Уилсону.

Но про­шло время, маль­чик-актер утра­тил дан­ные, необ­хо­ди­мые для этой роли, и песня должна была выпасть из пьесы. Но тут помогло новое обсто­я­тель­ство. В труппу Бер­беджа — Шекс­пира всту­пил заме­ча­тель­ный комик Роберт Армин, пре­вос­ход­ный музы­кант, обла­дав­ший хоро­шим голо­сом. Песня была пере­дана ему. Вчи­ты­ва­ясь вни­ма­тельно в текст, нетрудно уви­деть, как была пере­де­лана сцена для того, чтобы Фесте был при­зван ко двору Орсино и испол­нил лири­че­скую песню. По-види­мому, заодно была добав­лена и заклю­чи­тель­ная песенка, также испол­ня­е­мая Фесте и нося­щая иро­ни­че­ски-мелан­хо­ли­че­ский характер.

Именно таким путем, по-види­мому, про­никли в коме­дию те мелан­хо­ли­че­ские мотивы, кото­рые не только при­дали новую окраску образу Фесте, но и нало­жили печать на всю пьесу в целом. Пере­делка эта отно­си­лась уже к тому вре­мени, когда Шекс­пир созда­вал свои вели­кие тра­ге­дии и «мрач­ные коме­дии». Отсюда можно сде­лать вывод о том, что вне­се­ние новых моти­вов в коме­дию не было слу­чай­но­стью. Но не сле­дует пре­уве­ли­чи­вать их зна­че­ние. «Две­на­дца­тая ночь» оста­ется одной из самых жиз­не­ра­дост­ных, опти­ми­сти­че­ских коме­дий Шекс­пира. Созда­вая ее в пер­во­на­чаль­ном виде, Шекс­пир и не подо­зре­вал ни о каком «про­ща­нии с весе­ло­стью». Лишь потом ока­за­лось, что он нико­гда уже больше не смог напи­сать ни одной такой весе­лой и оча­ро­ва­тель­ной коме­дии, как эта.

Источник