Жизнь прекрасна еще и потому что человек может путешествовать
Жизнь прекрасна еще и потому что человек может путешествовать
Как прекрасна жизнь, между прочим и потому, что человек может путешествовать! Cogito ergo sum — путешествую, следовательно, наслаждаюсь, перевел я на этот раз знаменитое изречение, поднимаясь в носилках по горе и упиваясь необыкновенным воздухом, не зная на что смотреть: на виноградники ли, на виллы, или на синее небо, или на океан. Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и всё вместе с душой человека.
Когда мы обогнули восточный берег острова и повернули к южному, нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась из моря, заслонила собой и небо, и океан, одна из тех картин, которые видишь в панораме, на полотне, и не веришь, приписывая обольщению кисти. Группа гор тесно жалась к одной главной горе — это первая большая гора, которую увидели многие из нас, и то она помещена в аристократию гор не за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем моря, а за свое вино. Но нам, особенно после низменных и сырых берегов Англии, гора показалась исполином. И как она была хорошо убрана! На вершине белелся снег, а бока покрыты темною, местами бурою растительностью; кое-где ярко зеленели сады.
В разных местах по горам носились облака. Там белое облако стояло неподвижно, как будто прильнуло к земле, а там раскинулось по горе другое, тонкое и прозрачное, как кисея, и сеяло дождь; гора опоясывалась радугами.
В одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить за этой игрой света, как в диораме.
По скату горы шли виноградники, из-за зелени которых выглядывали виллы. На полгоре, на уступе, видна церковь, господствующая над садами и над городом. Город Фунчал… Ужели это город: эти белеющие внизу у самой подошвы, на берегу, домы, как будто крошки сахара или отвалившейся откуда-то штукатурки? Чем ближе подвигались мы к берегу, тем становилось теплее. Чувствуешь чье-то близкое горячее дыхание на лице. Горы справа, слева утесами спускались к берегу. На одном из них, слева от города, поставлена батарея. Внизу, под боком другого утеса, пробирался к рейду купеческий корабль. Мы навели зрительные трубы на него. Корабль был буквально покрыт, почти задавлен пассажирами, всё эмигрантами, едущими из Европы в Америку или Австралию. Ну, дай Бог им счастливо добраться! Нам показалось, что их там более трехсот человек. Как они помещаются. Все они вышли смотреть берег.
Гавани на Мадере нет, и рейд ее неудобен для судов, потому что нет глубины, или она, пожалуй, есть, и слишком большая, оттого и не годится для якорной стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани, так что с судов разговаривать можно, — всё еще пятнадцать сажен.
Военные суда мало становятся здесь на якорь, а купеческие хотя и останавливаются, но, чуть подует ветер с юга, они уходят на северную сторону, а от северных ветров прячутся здесь. Мы остановились здесь только затем, чтоб взять живых быков и зелени, поэтому и решено было на якорь не становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и мы поспешили воспользоваться ею. Судно наше не в первый раз видело эти берега. Несколько лет назад оно было здесь и зимовало в Лисабоне.
Нас окружили шлюпки всяких величин и форм. Приехал капитан над портом поздравить с благополучным прибытием и осведомиться о здоровье плавателей.
Кажется, чего учтивее? А скажите-ка, что вы нездоровы, что у вас, например, человек двадцать-тридцать больных лихорадкой, так вас очень учтиво попросят не съезжать на берег и как можно скорее удалиться. Привезли апельсинов, еще чего-то; приехала прачка, трактирщица; все совали нам в руки свои адресы, и я опустил в карман своего пальто еще две карточки, к дюжинам прочих, приобретенных в Англии. Их так много накопилось в карманах всех платьев, что лень было заняться побросать их за борт. «В другое время, nur nicht heute», — думал я согласно с известным немецким двустишием. После всего этого отделилась от берега шлюпка под русским флагом. В ней сидел русский чиновник, в вицмундире министерства иностранных дел, с русским орденом в петлице. Это — консул. Он узнал сейчас корабль, спросил, нет ли между плавателями старых знакомых, и пригласил нас несколько человек к себе на обед. Был час одиннадцатый утра, когда мы сели в консульскую шлюпку. Гребцы — всё португальцы, одетые очень картинно, в белых спенсерах с отложными воротниками, в маленьких, едва покрывающих темя, красных или синих шапочках, но без обуви. Шея и грудь открыты; все почти с бородами, но без усов, и большею частью рослый, красивый народ.
Николай Пржевальский: жить, чтобы путешествовать
“А еще жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать”. Н. М. Пржевальский Путешественник, географ, натуралист, исследователь Центральной Азии, писатель, генерал-майор, почетный член
“А еще жизнь прекрасна потому, что можно путешествовать”.
Н. М. Пржевальский
Путешественник, географ, натуралист, исследователь Центральной Азии, писатель, генерал-майор, почетный член Петербургской АН.
Он описывал природу районов Центральной Азии; открывал новые хребты, котловины и озера в Куньлуне, Наньшане и на Тибетском нагорье. Собирал ценные коллекции растений и животных; впервые описал дикого верблюда, дикую лошадь (лошадь Пржевальского), медведя-пищухоеда и некоторые другие виды позвоночных.
Родился Николай Михайлович Пржевальский 31 марта 1839 г. в дворянской семье. Отец мальчика умер рано. По окончании Смоленской гимназии Николай был зачислен в пехотный полк на военную службу. А чуть позже Пржевальский поступил в Академию Генерального штаба. Во время учебы он проявил себя приверженцем эволюционной теории, сделав доклад “О сущности жизни на земле”. Блестяще окончив Академию, преподавал географию и историю в Варшавском юнкерском училище, воспитывая гуманизм и любовь к истине: “…я знаю один народ — человечество, один закон — справедливость”. Свое свободное время Николай проводил на охоте или за карточным столом, причем благодаря отменной памяти часто выигрывал.
В конце 1866 г. Пржевальский был причислен к Генштабу с назначением в Восточную Сибирь. Спустя год в Петербурге произошла его встреча с П. П. Семеновым-Тян-Шанским, который содействовал организации первой экспедиции.
В 1867–1869 гг. Пржевальский исследовал Уссурийский край, где собрал орнитологическую коллекцию. Зиму он провел в Николаевске-на-Амуре в должности старшего адъютанта штаба. Как раз в это время Николаю удалось выиграть в карты очень большую сумму денег, и он предпочел больше никогда не играть.
В этой экспедиции по Центральной Азии в 1870–1873 гг., исследуя Монголию, Китай и Тибет, Пржевальский выяснил, что Гоби — это не поднятие (как считалось ранее), а впадина с холмистым рельефом; что Наньшань — не хребет, а горная система. Он также открыл нагорье Бэйшань, котловину Цайдам, три хребта в Куньлуне и семь крупных озер. Результаты данной экспедиции принесли ему мировую известность. Пржевальский был награжден высшей наградой Географического общества — Большой Константиновской медалью.
Во второй Центральноазиатской экспедиции 1876–1877 гг. Пржевальским открыты горы Алтынтаг; дано первое описание озера Лобнор (ныне высохшего) и питающих его рек Тарима и Кончедарьи; граница Тибетского нагорья “передвинута” более чем на 300 км к северу.
В третьей Центральноазиатской экспедиции 1879–1880 гг. он выявил ряд хребтов в Наньшане, Куньлуне и на Тибетском нагорье (включая Тангла и Бокалыктаг), нанес на карту озеро Кукунор, верховья Хуанхэ и Янцзы.
Невзирая на мучительную болезнь, Пржевальский отправился в очередную экспедицию 1883–1885 гг., во время которой обнаружил ряд новых озер и хребтов в Куньлуне. Пройдя 1800 км, он оконтурил Цайдамскую котловину; почти за 60 лет до открытия пика Победы (7439 м) указал на его существование и впервые его описал. В 1888 г. он отправился в новое путешествие. Прибыв на запланированное место (в Каракал), путешественник почувствовал себя плохо, а через несколько дней скончался. По версии медиков того времени причиной смерти стал брюшной тиф, однако современные эксперты установили другой диагноз: лимфогранулематоз.
Николай Пржевальский — один из величайших путешественников. В экспедициях он провел 11 лет (!) своей жизни. Общая длина его рабочих маршрутов составляет 31500 км. Его гербарии содержат около 16 тысяч экземпляров растений, составляющих 1700 видов, из которых 218 видов и 7 родов были описаны впервые. Не менее богаты были и его минералогические коллекции. Пржевальский получил высшие награды многих географических обществ, избран почетным доктором нескольких университетов, стал почетным членом 24 научных учреждений ряда стран и почетным гражданином Петербурга и Смоленска. В 1891 году в честь Пржевальского Русское географическое общество учредило серебряную медаль и премию его имени; в 1946-м учреждена золотая медаль имени Пржевальского. В честь Пржевальского названы город, хребет в Куньлуне, ледник на Алтае, а также несколько видов животных и растений. Согласитесь, достойное признание заслуг великого исследователя!
Підписуйся на наш Facebook і будь в курсі всіх найцікавіших та актуальних новин!
Жизнь прекрасна еще и потому что человек может путешествовать
Как прекрасна жизнь, между прочим и потому, что человек может путешествовать! Cogito ergo sum — путешествую, следовательно, наслаждаюсь, перевел я на этот раз знаменитое изречение, поднимаясь в носилках по горе и упиваясь необыкновенным воздухом, не зная на что смотреть: на виноградники ли, на виллы, или на синее небо, или на океан. Мне казалось, что я с этого утра только и начал путешествовать, что судьба нарочно послала нам грозные, тяжелые и скучные испытания, крепкий, семь дней без устали свирепствовавший холодный ветер и серое небо, чтоб живее тронуть мягкостью воздуха, теплым блеском солнца, нежным колоритом красок и всей этой гармонией волшебного острова, которая связует здесь небо с морем, море с землей — и всё вместе с душой человека.
Когда мы обогнули восточный берег острова и повернули к южному, нас ослепила великолепная и громадная картина, которая как будто поднималась из моря, заслонила собой и небо, и океан, одна из тех картин, которые видишь в панораме, на полотне, и не веришь, приписывая обольщению кисти. Группа гор тесно жалась к одной главной горе — это первая большая гора, которую увидели многие из нас, и то она помещена в аристократию гор не за высоту, составляющую всего около 6000 футов над уровнем моря, а за свое вино. Но нам, особенно после низменных и сырых берегов Англии, гора показалась исполином. И как она была хорошо убрана! На вершине белелся снег, а бока покрыты темною, местами бурою растительностью; кое-где ярко зеленели сады.
В разных местах по горам носились облака. Там белое облако стояло неподвижно, как будто прильнуло к земле, а там раскинулось по горе другое, тонкое и прозрачное, как кисея, и сеяло дождь; гора опоясывалась радугами.
В одном месте кроется целый лес в темноте, а тут вдруг обольется ярко лучами солнца, как золотом, крутая окраина с садами. Не знаешь, на что смотреть, чем любоваться; бросаешь жадный взгляд всюду и не поспеваешь следить за этой игрой света, как в диораме.
По скату горы шли виноградники, из-за зелени которых выглядывали виллы. На полгоре, на уступе, видна церковь, господствующая над садами и над городом. Город Фунчал… Ужели это город: эти белеющие внизу у самой подошвы, на берегу, домы, как будто крошки сахара или отвалившейся откуда-то штукатурки? Чем ближе подвигались мы к берегу, тем становилось теплее. Чувствуешь чье-то близкое горячее дыхание на лице. Горы справа, слева утесами спускались к берегу. На одном из них, слева от города, поставлена батарея. Внизу, под боком другого утеса, пробирался к рейду купеческий корабль. Мы навели зрительные трубы на него. Корабль был буквально покрыт, почти задавлен пассажирами, всё эмигрантами, едущими из Европы в Америку или Австралию. Ну, дай Бог им счастливо добраться! Нам показалось, что их там более трехсот человек. Как они помещаются. Все они вышли смотреть берег.
Гавани на Мадере нет, и рейд ее неудобен для судов, потому что нет глубины, или она, пожалуй, есть, и слишком большая, оттого и не годится для якорной стоянки: недалеко от берега — 60 и 50 сажен; наконец, почти у самой пристани, так что с судов разговаривать можно, — всё еще пятнадцать сажен.
Военные суда мало становятся здесь на якорь, а купеческие хотя и останавливаются, но, чуть подует ветер с юга, они уходят на северную сторону, а от северных ветров прячутся здесь. Мы остановились здесь только затем, чтоб взять живых быков и зелени, поэтому и решено было на якорь не становиться, а держаться на парусах в течение дня; следовательно, остановка предполагалась кратковременная, и мы поспешили воспользоваться ею. Судно наше не в первый раз видело эти берега. Несколько лет назад оно было здесь и зимовало в Лисабоне.
Нас окружили шлюпки всяких величин и форм. Приехал капитан над портом поздравить с благополучным прибытием и осведомиться о здоровье плавателей.
Кажется, чего учтивее? А скажите-ка, что вы нездоровы, что у вас, например, человек двадцать-тридцать больных лихорадкой, так вас очень учтиво попросят не съезжать на берег и как можно скорее удалиться. Привезли апельсинов, еще чего-то; приехала прачка, трактирщица; все совали нам в руки свои адресы, и я опустил в карман своего пальто еще две карточки, к дюжинам прочих, приобретенных в Англии. Их так много накопилось в карманах всех платьев, что лень было заняться побросать их за борт. «В другое время, nur nicht heute», — думал я согласно с известным немецким двустишием. После всего этого отделилась от берега шлюпка под русским флагом. В ней сидел русский чиновник, в вицмундире министерства иностранных дел, с русским орденом в петлице. Это — консул. Он узнал сейчас корабль, спросил, нет ли между плавателями старых знакомых, и пригласил нас несколько человек к себе на обед. Был час одиннадцатый утра, когда мы сели в консульскую шлюпку. Гребцы — всё португальцы, одетые очень картинно, в белых спенсерах с отложными воротниками, в маленьких, едва покрывающих темя, красных или синих шапочках, но без обуви. Шея и грудь открыты; все почти с бородами, но без усов, и большею частью рослый, красивый народ.
Сочинение миниатюра, Жизнь прекрасна, ещё и потому что человек может путешествовать.
Путешествуя человек познает много мест, стран, городов, так же узнает культуру других народов, интересуется тем как народы проводят время как отмечают праздники и.
Человек котрый не видал не чего кроме своего города своих культур и обычиев, можно сказать что прожил свою жизнь зря.
В мире так много всего прекрасного, красивого и восхитительно интересного.
Напишите сочинение миниатюру используя начала предложений Больше всего я хочу быть?
Напишите сочинение миниатюру используя начала предложений Больше всего я хочу быть.
Когда я стану напишите сочинение миниатюру используя начала предложений Больше всего я хочу быть.
Когда я стану взрослой.
Надо 10 слов написать в транскрипции вот эти слова портрет, правительство, председатель, прекрасно, прекрасный, путешествие, путешествовать, салют, свобода, сейчас?
Надо 10 слов написать в транскрипции вот эти слова портрет, правительство, председатель, прекрасно, прекрасный, путешествие, путешествовать, салют, свобода, сейчас.
Когда только начинает таят снег, и ты.
Куда же девать руки.
Жизнь прекрасна, потому что человек может путешествовать
В поэзии есть что-то языческое.
Поль Гоген. Варварские сказания, 1902, Музей Фолкванг, Эссен
На днях поэту Евгению Чигрину исполняется 50 лет. Несмотря на то что его второй авторский сборник «Погонщик» только готовится к печати, его имя хорошо известно в поэтических кругах и пользуется авторитетом. Его стихи печатались в самых престижных изданиях: «Новый мир», «Дружба народов», «Континент», «Звезда», «Нева», «Зарубежные записки» (Германия), «Вестник Европы», «Арион», «День и Ночь», «Крещатик» (Германия), «Дети Ра», «Зинзивер», «Рубеж», «Южное сияние», «Дальний Восток», «Байкал», в «Литературной газете», «Литературной России», «Новой газете», в ряде европейских и российских антологий. Накануне юбилея с Евгением ЧИГРИНЫМ беседовал Андрей ЩЕРБАК-ЖУКОВ.
– Есть мнение, что поэт свои лучшие стихи пишет в молодости, но есть и много примеров – скажем, Галич или Тютчев, – когда поэты жили до преклонных годов и писали все лучше и лучше┘ Что вы думаете по этому поводу? 50 лет – это преклонный возраст, возраст, когда годы к прозе клонят? Или, наоборот, самое начало, учитывая того же Галича, который и стал-то писать настоящее уже в возрасте?
– Не думаю, что я тот человек, который смог бы ответить на эти вопросы достаточно убедительно. Все-таки в таких вещах всегда амальгама духа и быта, а быт нашего времени, или бытование Галича, не говоря уже об упомянутом вами Тютчеве – совсем разные вещи. И не только в лирическом смысле, но и в ощущении макрокосма и так далее. Конечно, с легкой руки Александра Сергеевича к прозе клонит многих, но про себя такого утверждать не могу. Пока не могу. Думаю, что однозначного рецепта тут нет.
– И здесь сразу вопрос. Ваше поколение – поколение родившихся в 60-е – не гиблое ли? Не пропавшее? Не самое ли несчастное? Потому что те, кто старше, могучие и бронзовые, и крепкие шестидесятники и семидесяхнутые – они вырвались и победили. И нынешние – они тоже все получили и всюду выбились, а ваши.
– Ну кто я такой, чтоб говорить от имени поколения? Действительно все так, особенно со стороны, и выглядит, как вы говорите. Молодые получили, крепкие шестидесятники тоже┘ Впрочем, и тут различия налицо. И мы еще не совсем целокупно представляем, что им это стоило. Это о шестидесятниках. Осознание – впереди. Ну а насчет «вырвались» и «победили» – это для искусства, простите, ничего не значит.
Представьте, пушкинское время и, допустим, в какой-нибудь либеральной газете заголовок: Вяземский и Баратынский – все получили и победили! Какая-то колокольня в уксусе. Конечно, мы живем в другую эпоху, и молодому автору, безусловно, хочется самоутвердиться – ну и слава богу. Сегодняшние премии, если вы это имеете в виду, – вариант помощи литераторам, которым живется нелегко. Не стоит забывать и то, что мы живем в обществе потребления, где ключевая составляющая – успех любой ценой! В таком раскладе успешный поэт – это человек, мелькающий на экране, шоумен, постоянно выступающий с чтением стихов. Заботиться о глубине и каких-то вдумчивых поисках времени не хватит, нужно скорее написать, скорее опубликовать, скорее проорать себя.
═А в упомянутое мною пушкинское время (и до, и после) литературой занимались в основном обеспеченные люди. Поэзия вообще, по сути своей, искусство рафинированное, аристократическое┘ Но вернемся к сути вопроса. Да, мое поколение обошли вниманием разные фонды, властные структуры и так далее. Но если говорить по поводу литературного вклада, то еще неизвестно – кто останется на весах истории. Если литература сохранится как вид, будет востребована в будущем.
– Что для вас важнее в поэзии: следование традиции или новаторство, творческий эксперимент? Как они, по-вашему, должны сочетаться в современной поэзии?
– Мне ближе известная формула: новизна в каноне. Конечно, это наиболее трудный путь. Но говорили же древние: прекрасное – трудно. Помните давнюю восточную притчу: наставник Аль Халладж шел с учениками вечерним Багдадом и вдруг их заворожила щемящая мелодия флейты. «Что это?» – вздрогнули ученики. «Это сатана оплакивает мир», – жестко и загадочно ответил пергаментный старец. Чем не формула искусства? Точнее одна из некоторых┘ А как тут не вспомнить Евгения Баратынского: «Поэзия – задание небес, которое нужно выполнить насколько возможно лучше».
– Сейчас очень много поэтов, и увеличению их количества способствует Интернет┘ Как, по-вашему, Интернет помогает развитию поэзии или мешает ей?
– Интернет, на мой, не очень-то просвещенный взгляд, в этом деле дает возможность быть услышанным. Способствует появлению огромного количества стихов, без которых русская поэзия вполне может обойтись. Впрочем, если одинокие люди таким способом общаются, обмениваются стихотворными посланиями, то ничего плохого я в этом не вижу. Другое дело, что никакого развития, наверное, нет. Есть отдельные талантливые стихи, и так было всегда. Вне зависимости от Интернета или других современных технических средств.
– Поэтов много┘ Точнее тех, кто считает себя поэтом┘ У вас лично есть какой-то критерий, по которому вы определяете, с чем столкнулись – с настоящей поэзией или с выражением графоманства? Как отделить зерна от плевел?
– Ну, во-первых, я сам считаю себя стихотворцем. Даже хорошим стихотворцем, но не поэтом. И это, простите, не кокетство. Подчеркиваю это потому, что уже однажды сказал так на выступлении и некоторые коллеги по ремеслу оценили это как выпендреж. В конце концов для такой страны, как Россия, для русского языка и это немало. Я имею в виду такое понятие, как «стихотворец». Понимаете, поэтов во все времена было весьма немного, это ведь ювелирное искусство, редчайшее┘ Уже не говоря о том, что помимо вдохновения нужно обладать и величайшим мастерством, иметь обширные знания. Наше суетливое время вряд ли этому способствует. Наверное, я не совсем точно ответил на ваш вопрос, но уж так получилось┘
– Вы часто бываете за рубежом, на поэтических фестивалях┘ Где вы были в последнее время? Зачем вообще туда ездите? Что вам «край далекий»? Что вам вообще поэтические фестивали? Кому, кроме поэтов, они нужны, если, конечно, вообще нужны?
– За рубежом на поэтических фестивалях я бываю не часто, а когда приглашают. Действительно, бывал несколько раз в Польше, Украине, на крупнейшем международном фестивале в Канаде. Наверное, они как раз и нужны людям, сочиняющим стихи. Зачем? Кто-то любит публичные выступления, кто-то хочет познакомиться с авторами из других стран, регионов. Ну и общение, конечно┘ Я недавно выступал в Тунисе, где мои стихи прозвучали на русском, французском и арабском языках, побывал в некоторых городах России и Украины. Я по натуре путешественник, кочевник, странник┘ И дело тут не только в стихах, хотя, как известно, вояжи раскручивают маховик вдохновения. Скорее в характере. Знаете, Чехов любил максиму Ивана Гончарова: «Как прекрасна жизнь, между прочим, еще и потому, что человек может путешествовать┘»
═Я люблю рассматривать города, люблю небольшие провинциальные музеи и, конечно, музеи крупных мегаполисов. Тихие улицы, которые наплывают, как будто химеричные видения, как корабли и шхуны из книг детства┘ То ли бухта Трепанга,/ То ли Мореход в химеричном сне/ – Это снится воронье море,/ Острова в голубом окне┘
– Кто из писателей и поэтов в наибольшей степени помог сформироваться Евгению Чигрину как сочинителю?
– Это какой-то праздный вопрос. Может статься, что я еще развиваюсь. А кто помогает? Да вся русская поэзия. Это такое богатство. Поле русской словесности огромно. Да и современные авторы помогают. Сегодняшний поэтический ландшафт куда как небедный. И дай-то бог, чтоб это продолжалось┘
– Есть расхожая фраза о том, что поэт в России больше чем поэт. Вы ощущаете на себе эту ответственность?
– Это сказал Евгений Евтушенко. Причем в другое, стадионное время поэзии. И тогда это работало. К тому же в этом есть что-то пафосное. Или нет? Во всяком случае, это может говорить очень уверенный в себе человек. А я не очень в себе уверен. Я человек сомневающийся. Да и зачем быть больше чего-то? Вопрос. Кстати, иной автор сталинского времени сказал: «А красота не прихоть полубога, а хищный глазомер простого столяра». И то и другое высказывание прижились, значит, имеют право на существование. Ну а насчет «ответственности». Никакой ответственности у поэта, кроме того, что он «должен» (если вообще что-то должен!) писать хорошо, нет и не может быть. Но в таком варианте и у общества есть обязательства перед поэтом – читать книги. Впрочем, говорят, что только два процента населения земного шара читает книги. Если это воистину так, то это означает, что мы живем в чудовищном мире. И когда нам всем придет каюк, то это будет расплата и за забвение поэзии. Ну, в том числе.
═В конце концов искусство никому напрямую не служит. Оно работает более существенно. В этой самой цивилизации, которая себя постепенно уничтожает, искусство, может статься, способствует тому, чтобы люди не перегрызли друг другу глотки. Хотелось бы так думать.
═И еще: кто-то из друзей замечательного художника Сутина говорил: «В живописи (вообще – в искусстве) должна быть тайна, как в женщине, как в природе. Они скрытничают, не сразу раскрываются. Это делает их познание увлекательным. То, что распахнуто настежь, скучно». Может быть, именно в этом причина провала гражданской поэзии? Конечно, она может быть востребована как вариант прямого высказывания, как момент истины сегодняшнего дня. Но посмотрите на многие вещи совсем недавнего прошлого – они уже мертвы. Будучи в России, Микки Рурк сказал, что сегодня более чем возможно быть знаменитым и при этом весьма плохим актером. К сожалению, это применимо и к современной литературе. А ведь хорошие стихи – продукт нескоропортящийся. К тому же не стоит забывать, что мы живем в обществе потребления, в обществе, где успех – ключевая составляющая, что масскультура и шоу-бизнес имеют такие мускулы, такие формы давления, что такому делу, как некоммерческое творчество, состояться весьма сложно. Поэту надобно мужество, определенный взгляд на происходящее, благосклонность провидения┘ Да многое.